Увязнуть в паутине (ЛП) - Марченко Владимир Борисович - Страница 43

• Предыдущая
• 43/73
• Следующая

Внезапно Моника прервала монолог.

— Я тебе кое-что скажу, — указала она на Шацкого ложечкой для латте и извлекла из высокого стакана остатки пены. — Только ты не смейся. Или нет, ведь я тебя вообще не знаю. Или скажу, в конце концов, это определенным образом касается тебя. Ой, сам не знаю.

— Хочешь, чтобы я тебя допросил?

Вновь Шацкий чуть не сгорел от стыда, а Моника вновь рассмеялась.

— Понимаешь, мне бы хотелось написать книжку. Роман.

— Подобное случается даже в самых лучших семьях.

— Ха-ха. Случается с каждым выпускником и почти что выпускником по специальности пльская филология. Ну да ладно. Лично я хотела бы написать книгу о прокуроре.

— Детектив?

— Даже нет, бытовой роман. Только его героем является прокурор. Когда-то это пришло мне в голову, но с тех пор, как мы стали встречаться, мне показалось, что идея вовсе даже ничего. Что ты на это?

Шацкий понятия не имел, что на это ответить.

— И этот прокурор…

— Ой! — махнула рукой Моника. — Это долгая история.

Шацкий незаметно глянул на мобилку. Господи! Он сидел здесь уже полтора часа. Если их знакомство развернется, придется каждые три дня кого-нибудь убивать, чтобы оправдать перед Вероникой собственное отсутствие дома. Он пообещал Веронике, что с удовольствием выслушает фабулу и что с не меньшей охотой позволит себя использовать. Что расскажет обо всем, что ей захочется знать. Но не сегодня.

Когда официантка принесла счет, Шацкий вытащил бумажник, но Моника удержала его жестом.

— Успокойся. Это мило, но ведь ты платил в последний раз, а я — почти что феминистка, работаю чуть ли не в частной фирме за почти что достойные деньги, опять же, мне нужно чуточку подкупить тебя, чтобы ты охотнее сотрудничал.

Теодору хотелось спросить, какой вид сотрудничества Моника имеет в виду конкретно, но махнул рукой.

Он явно не был мастером смелого флирта.

— Это неудобно, — только и смог сказать.

Моника положила деньги на стол.

— Неудобно то, что ты образованный человек, который, Бог знает, каким макаром гоняешься за бандитами, а я с неоконченным высшим пишу паршивые тексты, а зарабатываю больше тебя. Так что не будь таким мачо, ведь это никакого значения не имеет.

— Имеет, и громадное.

— Да ты что, какое же?

— Если бы я знал, что ты заплатишь, я бы еще заказал суп и десерт.

Моника призналась, что живет на Жолибоже, но не желала, чтобы Шацкий ее отвез. Она собиралась еще пошастать по эмпику, поискать чего-нибудь интересного. Девушка много болтала, и для Шацкого это было в самый раз. Когда-то он читал, будто бы все что нам нравится в начале знакомства, впоследствии раздражает нас более всего. Чистая правда. Когда-то он обожал глядеть, как Вероника каждый вечер ненамного поворачивает все горшки с растениями, чтобы те равномерно освещались, теперь же его бесило, когда он каждый день слышал скрежет горшков на блюдцах в кухне.

Как только Моника скрылась за углом улицы Новый Швят, зазвонила мобилка. Котенок.

— Ты где?

— В машине, — соврал Шацкий. — Еду с Вульки на Кошиковую, нужно кое-что проверить в библиотеке.

— Так сколько же длились те похороны? Три часа?

— Начались позднее назначенного, тянулись дольше; а я хотел все осмотреть тщательно, ты же знаешь, как оно бывает.

— Конечно же — знаю. Со мной такое случается трижды в неделю. И ничего больше, только похороны и похороны. Заберешь нас из парка часа через два?

— Не знаю, успею ли.

— Попробуй. Твоя дочка говорила, что ей хотелось бы вспомнить, как выглядит ее отец.

— Ладно, — ответил Шацкий, раздумывая, почему только сейчас ему пришло в голову заглянуть в читальный зал.

Это место Шацкий любил. Во время учебы он всегда предпочитал приходить сюда, чем разыскивать местечко в вечно забитой библиотеке Варшавского университета. Главный зал, похожий бальный зал классицистического дворца был просто невероятным. Высотой в два этажа, украшенный пилястрами и лепниной, свет попадал в него со стороны улицы Кошиковой через два ряда окон. Было в нем нечто от атмосферы святилища. Только вот вместо прохлады каменных стен и запаха ладана чувствовался аромат дубового паркета и ореховый запах старой бумаги. Заполняющие зал столы напоминали Шацкому церковные лавки, стоящие же при столах стулья были такими же неудобными, как церковные лавки. Но неповторимую атмосферу этого места создавали бронзовые лампы с абажурами зеленого стекла, освещающие каждый отдельный стол. Ноябрьским вечером читальный зал головной варшавской библиотеки, вне всякого сомнения, был самым волшебным местом в столице.

Шацкий заранее радовался этому настрою, когда искал место на стоянке, но оказалось, что читальный зал прессы находится в безличном помещении на пятом этаже, в царстве ламинированных столиков, ламп дневного света и стульев с обивкой из коричневой ткани.

Теодор нашел в компьютере коды «Жича Варшавы» и «Экспрэсу Вечорнего», заполнил заказы на сентябрьские подшивки 1978 и 1987 годов — и ждал. Какое-то время он глядел на библиотекаршу, заполнявшую какие-то бумаги. Вид у нее был архетипичный: длинные черные волосы с пробором посредине, немодные большие очки, зеленый гольф с длинным рукавом и карикатурно громадные груди при худощавой фигуре. Похоже, та почувствовала его взгляд, потому что прервала работу и глянула на него. Шацкий быстро отвернулся.

Он никак не мог перестать думать о свидании в «Шпильке». Шацкий вспомнил каждое слово Моники, размышляя над тем, что та имела в виду, и как понимала то, что говорил он сам. Не ляпнул ли он чего-нибудь такого, что девушка могла бы понять превратно? Не слишком ли он высмеивал собственных коллег по работе? Ведь Моника могла подумать, будто он мизантроп и клоун одновременно. И он даже не мог решить, красива ли Моника вообще. Приятная, это да, может даже слишком, но вот красивая? Плечи чуточку широковаты, грудь маловата, попка посажена низковато, к тому же и ноги чуточку кривоваты.

От размышлений о ее теле, даже хотя он и разыскивал в нем несовершенства, Шацкого ужасно потянуло на секс. Все время перед его глазами стояла сцена, как она, слегка согнувшись, с юбкой, подвернутой до средины игр, демонстрирует ему свои сандалии. и вот он представил, как Моника подвертывает юбку еще выше. Тут его завернуло. Шацкий прикрыл глаза и представил сцену еще более тщательно. Не в кафе, а на диване у нее в квартире.

Нет, не могу я этого делать, — размышлял он, — не могу. Мне уже тридцать пять лет, почти тридцать шесть. Не могу я отправиться в туалет головного читального зала города, чтобы там онанировать, размышляя о какойтодевице с кривыми ногами.

Тем не менее, пошел.

Когда вернулся, газеты его уже ждали.

Шацкий начал с «Жича Варшавы» за 1978 год, хотя и не думал, чтобы все заходило так давно. Хенрику Теляку было тогда девятнадцать лет, родителей его уже не было в живых, семнадцатое сентября выпадало на воскресенье. Теодор просматривал колонки. Заканчивается самое прохладное лето десятилетия; конечный этап жатвы проходит как следует, авиавыставка на площади Победы в честь 35-летия Народного войска Польского. Скукота. Умерли писатель Зенон Косидовский и выдающийся окулист Витольд Старкевич, в Татрах некий турист скончался от сердечного приступа, альпинист свалился с горы Монах. Возможно ли, чтобы речь шла о ком-то из них? Нет. Что любопытно, «Жиче Варшавы» публикует цикл текстов перед шестидесятой годовщиной обретения независимости. Странно, Щацкий был уверен, что в ПНР День независимости всегда праздновали 22 июля. Что вовсе не было глупым, праздновать что-либо в средине ноября нет никакого смысла. Вечно холодно, льет дождь, даже парад смотреть не хочется.[92]

Шацкий внимательно читал все мелкие сообщения, в особенности — из столицы, ища информации о дорожной аварии или убийстве. Но вместо того нашлись размышления о том, что «компьютеры сделали головокружительную карьеру. Их экспансия даже пробуждает беспокойство». Инстинктивно Шацкий проверил, что показывали по телевизору вечером семнадцатого сентября. Первую серию «Куклы» с Камашем и Браунек, а по второму каналу — «Солдатская любовь», фильм югославского производства.

• Предыдущая
• 43/73
• Следующая