Увязнуть в паутине (ЛП) - Марченко Владимир Борисович - Страница 36

• Предыдущая
• 36/73
• Следующая

Прокурор Теодор Шацкий молча покивал головой, глядя на нерезкое, слегка вибрирующее на экране телевизора, испытывающее боль лицо Теляка. Этот взгляд беспокоил его и раньше, но он проигнорировал собственную интуицию, посчитав, что это психотерапия выкачала все силы из Теляка. Теперь он понял, что лицо отражает не боль. Оно обеспокоило его, потому что он уже видел подобный взгляд в глазах некоторых допрашиваемых — смесь страха и ненависти.

Прокурор вынул диск и выключил проигрыватель ДВД.

— А сам пан не желал бы принять участие в расстановке? — спросил терапевт у Шацкого, когда они вместе направлялись к выходу из института. — Увидеть изнутри, как оно все выглядит.

Шацкий открыл было рот, чтобы ответить, что с огромной охотой, но за краткое мгновение, которое нужно воздуху, чтобы из легких добраться до голосовых связок, перед глазами у него появилась картинка самого себя, расставляющего родителей, Веронику и Хелю, а так же терапевта, спрашивающего, что те теперь чувствуют.

— Нет, благодарю. Думаю, что это не обязательно.

Врубель усмехнулся по-кошачьи, но никак не прокомментировал. Только уже у самых дверей, прощаясь с Шацким, он сказал:

— Если говорить о том, кто в системе хороший, а кто плохой: так почти всегда оно наоборот. Не забывайте об этом.

Очень немногие фрагменты данной метрополии похожи на настоящий город, а не на пространство, замусоренное улицами и домами. Но даже на этой свалке имеются красивые фрагменты, размышлял Шацкий, едучи по Берведерской в сторону центра. Кусок Королевского тракта — от Гагарина до площади Трех Крестов — один из немногих свидетельствовал о том, чем этот город когда-то был и чем мог бы быть. Вначале современная глыба гостиницы Hyatt, потом российское посольство, Бельведер, Лазенки, правительственные здания, Уяздовский парк и посольства в Аллеях (за исключением параллелепипеда, который поставили для себя американцы, в самом конце столичная площадь Тшех Кшижи (Трех Крестов). Новый Швят Шацкий не любил и не понимал, откуда столько восхищения к этой улице, застройка которой была словно перенесена из Кельц. Гадкие, низенькие домишки, один другому никак не соответствует. Шацкий не мог поверить, что Новый Швят и одичавшую Хмельную выдают за красивейшую часть города. Наверное, только лишь затем, чтобы гости из провинции могли здесь как у себя.

Но теперь Новый Швят ассоциировался для него с маленькой кафешкой и Гжелкой — то есть, Моникой — так что ему сложно было поддерживать в себе отрицательные чувства к этому месту. Ему хотелось, чтобы она ждала там, чтобы, вместо того, чтобы ехать на работу на Кручую, мог с ней выпить кофе, обменяться парой слов как приятель с подругой. Или же как потенциальный любовник с потенциальной любовницей. Действительно ли он это планировал? Роман? Как такое возможно? Чтобы иметь любовницу, нужно иметь отдельную квартирку или деньги на гостиницу, или, по крайней мере, работа с ненормированным графиком, которой можно было бы оправдать частое отсутствие дома. Он же сам был бедным государственным служащим, который ежедневно возвращался с работы, самое позднее, в восемь вечера.

Так что я, собственно, делаю, размышлял он, во второй раз окружая здание прокуратуры в поисках места для стоянки, единственное служебное было занято. И что я вообще себе представляю? Неужто я так долго пощусь, что достаточно было пару раз встретиться с женщиной, что я уже не в состоянии думать о чем-либо еще?

В конце концов, место нашлось на Журавей, неподалеку от «Шпильки». Час дня. Через пять часов он будет сидеть с Моникой и ужинать, проделывая серьезную дыру в собственном бюджете. Интересно, как она будет одета? Шацкий уже запирал машину, когда в его голове что-то щелкнуло.

Моника, «Шпилька», шесть вечера.

Навроцкий, Столичное полицейское управление, шесть вечера.

Курва!

На двери кабинета висел листок с требованием НЕМЕДЛЕННО прибыть к начальнице. Понятно, речь пойдет о Нидзецкой. Шацкий плюнул на требование, забежал в кабинет и позвонил Навроцкому, но полицейский уже вызвал отца Бонички в полицию, и отменить встречу было никак невозможно. Шацкий подумал, что мог бы убедить Навроцкого, что это такой способ беспокойства свидетеля или подозреваемого: вызвать, подержать в коридоре, отпустить и пригласить на следующий день (служба безопасности так поступала с его дедом в пятидесятые годы), но передумал. Пускай уже все кончится раз и навсегда. Он позвонил Монике.

— Привет, что-то пошло не так? — спросила та, не успел он сказать «здрасьте».

— В шесть вечера мне нужно быть во Дворце Мостовских; понятия не имею, сколько это займет времени. Извини. — Ну, может позвонишь, если все пойдет быстро. И не извиняйся без причины. Что будешь говорить, когда и вправду облажаешься?

Шацкий сглотнул слюну. Он был уверен, что журналистка тоже услышала этот звук. Нужно ли ему сказать правду, что после допроса ему необходимо идти домой? И действительно ли необходимо? Он что, отец семейства или пацан, который просит у мамы разрешения прийти с улицы попозже? А и правда, почему он не может этого сказать? В конце концов, раз уж она желает флиртовать с женатым и обремененным ребенком типом, то должна знать, на что он решается. А вдруг она сумасшедшая, которая начнет звонить Веронике с воплями «Он только мой!». И перепугался.

— Ничего не хочу обещать, потому что, честное слово, не думаю, что сегодня бы смог, — сказал он, желая потянуть время. Ну почему, черт подери, он не придумал чего-то до того, как набрать номер?

— Хмм, жаль.

— Может быть завтра, в течение дня; я буду крутиться по городу, могли бы вместе перекусить? — выдавил Шацкий не совсем правильное с грамматической точки зрения предложение, и тут вспомнил, что завтра ему нужно быть на похоронах Теляка. Веронике всегда можно будет сказать, что после похорон обязательно нужно будет вернуться на работу. Может, следует взять что-нибудь, чтобы переодеться? Похоже, что так, не может он пойти в кафешку в костюме, подходящем исключительно для семейных торжеств типа свадьбы и похороны. Чтоб они все…

Остановились на том, что он пошлет эсэмэску, когда уже точно буде знать, во сколько они смогут встретитьсяЮ а она закажет себе и съест легкий завтрак (манго, кофе, может… маленький бутербродик) и будет ждать. И он тут же представил, как она валяется утром в постели, вся взлохмаченная, читает газету и облизывает пальцы от сока манго. Черт, увидит он это когда-нибудь на самом деле?

Олег Кузнецов не был доволен необходимостью снова расспрашивать людей из окружения Теляка, на сей раз о его любовницах, бывших любимых и девчонках из средней школы.

— Ты чего, ненормальный? — стонал он. — И как, по-твоему, я должен все это выяснять. Родителей у него нет в живых, жена, наверняка, и так ничего не знает, коллег по работе об этом я уже спрашивал.

Шацкий был неумолим.

— Узнай, какой он закончил лицей,[76] в каком учился институте и по какой специальности, найди одногруппников, поспрашивай. Ведь именно этим, черт подери, полиция и занимается: она ищет людей и допрашивает их. Лично я заполняю бумажки нумерую страницы в деле.

Олег в ответ отослал ему по телефону закрученную матерщину.

— Я еще понимаю, если бы все это чему-то послужило. Но мы все время гоняемся за тенями призраков, конкретного ничего. Ну ладно, допустим, что мы найдем какую-нибудь его телку, погибшую в результате аварии, когда сам он был за рулем. Допустим, из-за всего этого он испытывал страшное чувство вины, и потому его дочка покончила с собой. И что? Ты можешь мне сказать, каким образом все это продвинет следствие вперед?

Шацкий не мог. Он знал, что, скорее всего, это будет очередная несущественная информация, добыча которой будет стоить кучи труда. Большой шмат порядочной, только никому не нужной работы. Вот только: а был ли у них другой выход?

Он сказал об этом полицейскому, на что тот пробурчал, то Шацкий ведет себя совсем как чиновник из корпорации.

• Предыдущая
• 36/73
• Следующая