Большая восьмерка: цена вхождения - Уткин Анатолий Иванович - Страница 49

Возвратившийся к работе после серьезной операции глава Социалистической Единой Партии Германии Эрих Хонеккер потребовал остановить бегство восточных немцев. Советский посол Вячеслав Кочемасов в своих телеграммах передавал просьбу о помощи в критический час, свой совет спасти Хонеккера. Горбачев сказал своим помощникам, что он «возмущен» некомпетентностью Хонеккера в решении данной проблемы. Тысяча немцев в Дрездене остановила поезд, идущий на Запад и взобралась на него. Негативное отношение Горбачева к Хонеккеру привело к тому, что немецкие коллеги воспрепятствовали использованию силы против демонстрантов-оппозиционеров и в конечном счете заменили его на посту главы СЕПГ, после консультаций с Горбачевым, Эгоном Кренцом. Чувствующее, куда дует ветер, окружение отставило Хонеккера и сделало партийным вождем Кренца — немецкого Горбачева.

31 октября Кренц прибыл к Горбачеву в Кремль. Он отнюдь не выглядел триумфатором, его, карьериста, более всего волновало соперничество политика из Дрездена — Ганса Модрова. Кренц знал, что просить помощи советских войск не стоит, но как относительно политической поддержки? Горбачев обещал. После встречи Кренц сказал журналистам, что демонстрации по всей ГДР являются «хорошим знаком», это обновление социализма. Но при этом он добавил, что «та или иная форма защитного щита между ФРГ и ГДР необходима — ведь речь идет о двух социальных системах и двух военных блоках». Кренц вступил на опасную политически тропу — и он уволил две трети членов Политбюро СЕПГ и весь кабинет министров. Руководство ГДР было в агонии. Верные немцы не знали, куда им идти. Кренц открыто спросил Горбачева, что делать. Что делать, знал только один Шеварднадзе — он рекомендовал открыть границы Германской Демократической республики и настоятельно советовал это Горбачеву. Горбачев посоветовал это Кренцу: это «выпустит пар» и «поможет избежать взрыва».

Тот 9 ноября 1989 г. открыл знаменитую берлинскую стену.

В тот день правительство Германской Демократической республики объявило своим гражданам, что они могут без особых разрешений покидать свою страну. После наступления темноты десятки тысяч берлинцев двинулись к берлинской стене. Прожекторы шарили по стене, а оркестры играли безостановочно. Многие «осси» и «весси» еще не знали, что они такие различные. Удивленный мир смотрел на новый сюрприз Горбачева, погрузившегося в «планетарное» мышление.

В этот же день, 9 ноября, Тодора Живкова сменил Петр Младенов. Неделей позже пал лидер чехословацких коммунистов Милош Якеш. И в случае с Младеновым и в ситуации с Якешем именно Горбачев дал зеленый свет переменам.

Первоначальная реакция президента Буша на происходящее в Восточной Европе была на удивление сдержанной. Он не выразил особых эмоций по поводу крушения Берлинской стены. Складывалось впечатление, что он не хотел усугублять травму, нанесенную московским вождям. Буш сделал вид, что относится к происходящему в ГДР как к свидетельству «уверенности социализма в себе».

А в Белом доме Брент Скаукрофт еще не верил в этот маразм, он говорил, что не верит в то, что Горбачев позволит Восточной Германии выйти из Варшавского Договора. Здесь же Роберт Блеквилл предложил называть происходящее «уточнением карты Европы».

Но этого уточнения — за счет воссоединения Большой Германии — не хотели не только, скажем, в Польше. Премьер Маргарет Тэтчер в Москве сказала, что «ни один разумный человек» не может не почувствовать беспокойство, видя перспективу огромной объединенной германской мощи в сердце Европы. Англичане, как и русские, пострадали от Германии. И ныне процесс перемен в Германии идет слишком быстро, «так что мы должны очень осторожно отнестись к происходящему». В этой обстановке даже Эгон Кренц отверг, будучи в Москве, воссоединение Германии как «иллюзию». А Герасимов выпустил коммюнике, в котором утверждал, что Восточная Германия останется членом Организации Варшавского Договора и «стратегическим союзником» СССР.

Письмо, посланное в эти дни Горбачевым Бушу, звучит нехарактерно обеспокоенно. Советский Союз, — пишет Горбачев, — жизненно заинтересован в будущем Германии, и Соединенные Штаты не должны ослаблять внимания на данном направлении, если они желают видеть Германию «спокойной и мирной».

13 ноября 1989 г. президент пригласил на ужин в Белый дом Генри Киссинджера. Бежавший когда-то из Германии Киссинджер испытывал в отношении Германии особые чувства, но сейчас он выступал как старейшина американской дипломатии: «Объединение Германии стало неизбежным… И если немцы увидят нас препятствующими их целям, они заставят нас заплатить цену за это». Принятие курса на существование «двух Германий» в этой ситуации было бы «опасным». Буш ответил, что у Горбачева должны быть несколько красных линий, которые даже он не может переступить. Одна из них — «потеря Восточной Германии — особенно в том случае, если единое германское государство останется в НАТО». Но заплатить за объединение Германии ее нейтралитетом Буш, как и его предшественники в Белом доме, не готов. И потом, он не хотел бы, чтобы ФРГ использовала все свои ресурсы на подъем своих восточных земель.

Скаукрофт и его окружение в Белом доме полагали, что у США нет рычагов воздействия на Восточную Германию. Но Вашингтон реально может воздействовать на Москву. Один из пунктов обсуждения — на предстоящей встрече на Мальте.

В мае того же года китайские коммунисты решили не сдавать власть, за чем последовала жестокая расправа над студентами на площади Тяньаньмынь. Нет сомнения в том, что Горбачева остро интересовала реакция американцев и Запада в целом: не воспользуются ли они ослаблением позиций СССР в Европе? Для такой обеспокоенности были все основания. Президент Буш заявил о своей заинтересованности событиями в Восточной Европе 17 апреля 1989 г. — в тот самый день, когда «Солидарность» в Польше была легализована. Сразу за этим последовал визит президента Буша в Польшу и Венгрию (июль 1989 г.). И Буш и Бейкер предупреждали относительно негативного эффекта попыток СССР остановить сползание Восточной Европы в западный лагерь.

Советская и американская стороны в сентябре 1989 г. договорились о саммите в середине 1990 г., но Горбачеву не терпелось за счет привлечения внимания к фанфарам встречи на высшем уровне уйти от убийственных вопросов внутреннего разлада. Тем более, что группы специалистов продолжали работать над проблемами обоюдного значения. События в Восточной Европе поражали всех. Нужен был предварительный финиш. Отдышаться. По дипломатическим каналам 31 октября 1989 г. было решено организовать «промежуточную встречу» на полпути 2–3 декабря 1989 г. Такой серединой виделась средиземноморская Мальта. Буш определил эту встречу как «неформальную встречу перед фактическим саммитом в июне 1990 г.»²³².

Фантастические перемены в Восточной Европе торопили Горбачева и его американского партнера. Прежний пейзаж «холодной войны» ушел в прошлое. Мальту Горбачев воспринял с величайшим энтузиазмом. Это было, помимо прочего, и удобно: после визита в Италию нужно было проделать незначительный путь, чтобы оказаться на средиземноморском острове. Итак, Милан и Рим в начале декабря 1989 г., а затем саммит на Мальте.

К концу 1980-х годов главной тенденцией в советском стратегическом строительстве стало оснащение мирвированных (многозарядных, индивидуально наводимых, возвращающихся через стратосферу ракет) мобильными носителями. Конкретным примером военной эволюции стала мобильная