Полет ворона - Вересов Дмитрий - Страница 52

В выходные он в первый раз за лето не поехал в Огоньково.

Все повторялось, но отпущенный срок был краток... В понедельник, часу в одиннадцатом утра, зазвонил телефон — противно, настырно.

— Тьфу, черт!

Павел как раз заправил кофеварку. Должно быть, из института звонят: понадобилось его присутствие или, не лай Бог, кто-то из начальства жаждет его видеть. Может, лучше вовсе не подходить?

Телефон продолжал звонить... Нет, надо подойти, а то еще Таню разбудит.

Он снял трубку.

— Я слушаю.

— Здравствуйте, это Алла, соседка ваша по даче.

— Да. Здравствуйте.

— Нюточка заболела.

— Что? — Павел чуть не выронил трубку. — Что с ней?!

— Животик болит, температура. Нина Артемьевна просила передать, чтобы вы поскорее привезли лекарство... Сейчас, у меня записано... Вот, бифидумбактерин. В ампулах.

— Когда? Когда у нее... началось?

— Она всю неделю куксилась, плохо ела, спала. А температура подскочила в субботу... Мы раньше позвонить не могли — сами только приехали.

— Спасибо. Выезжаю немедленно.

Он бросил трубку. Взгляд его упал на высокое зеркало. Он хмуро оглядел свое изображение с ног до головы. Кайфовал тут всю неделю, жил в свое удовольствие, про дочку забыл, подонок! А она там... Ждала его всю неделю, а когда он не приехал, не выдержала, заболела...

Павел забежал на кухню, выключил кофеварку и помчался в спальню, одеваться.

— Ва-ау! — сладко потягиваясь, произнесла Таня. — Куда намылился, Большой Брат?

— Нюточка болела. Куплю лекарство, отвезу ей. Кофе готов, — сухо сказал он, натягивая брюки.

—Нюточка... — Таня замолчала. — Что ж. Когда ждать тебя?

— Сегодня к вечеру. Или завтра.

На Садовой много аптек. Павлу повезло: уже во второй из них нему вручили коробку с ампулами.

— Ребенок до года? — спросила аптекарша.

— Что?.. Да, до года. .

— Тогда одна ампула в день. Разводите, водой до красной черты и даете пить...

— Да. Там знают. Там опытная медсестра...

На всякий случай Павел купил еще детского аспирина сиропа от кашля, горчичников. И рванул, насколько позволяло движение, в сторону Кировского моста.

Неделю назад, с появлением Тани, он начисто забыл о Нюточке. Теперь звонок соседки перетряхнул его сознание. Он вел машину по Кировскому, по Приморскому, стиснув зубы, глядя прямо перед собой, и если бы в эти мгновения кто-то спросил его что-нибудь о Тане, он не сразу и сообразил бы, что это за Таня такая. Жена и дочь вместе в его голове не уживались. Это спасало — иначе можно было бы сойти с ума.

Нина Артемьевна встретила его на крыльце.

— Нюточке лучше, — перво-наперво сказала она. — С полудня температура упала, стула не было. Она спит сейчас. Бифидум все же лучше подавать, это никогда не вредно, тем более что дисбактериоз все же есть. Остальное вы напрасно привезли: этого добра у нас в аптечке много... Павел Дмитриевич, лето кончается, холодает. Нам бы в город пора — через неделю или две, смотря по погоде. Как там? Жена вернулась?

— Да.

— И... все по-прежнему?

— По-прежнему...

— Я вот что подумала: у меня есть комнатка. Небольшая, правда, и в коммуналке. Но квартира чистенькая, всего четыре съемщика, инфекционных больных, алкоголиков, проституток нет. Если что, я могу на время взять девочку к себе...

Павел с благодарностью посмотрел в это суровое, неулыбчивое, пожилое лицо. Всю жизнь отдала чужим детям, своих иметь не дано было...

— Спасибо, Нина Артемьевна, — горячо сказал он. — Я забыл сказать вам: я нашел квартиру. Первого или второго сентября можем въезжать. Я все подготовлю. Отдельная, двухкомнатная. Втроем поместимся.

— Втроем? — Она задумчиво посмотрела на Павла.

— Втроем, — твердо ответил он.

Дома его встретила темнота и тихая, безмерно печаль-музыка. Шопен. Лишь из-под дверей гостиной лился неровный, слабый свет свечи. Он тихо разделся и на цыпочках вошел в гостиную.

Таня сидела в кресле, в руке ее дымилась сигарета. Она задумчиво смотрела в никуда и не обернулась. На столе горели две свечи в высоких подсвечниках, стояло блюдо с пирожками, два прибора, графин, чашки и накрытый чистым полотенцем заварной чайник.

— Таня... — сделав глубокий вдох, начал Павел.

— Не надо, — тихо сказала она. — Не надо ничего говорить. Я все знаю.

— Понимаешь, я не могу без нее...

— Помолчи, Большой Брат. Пожалей себя, Пожалей меня. Садись лучше, поешь со мной.

Она пересела к столу, положила себе и ему на тарелку по пирожку, налила водки из графина.

— Я, пожалуй, не буду...

— Одну надо, Большой Брат. Помянем нашу с тобою жизнь. Недолгая она у нас получилась...

Таня залпом выпила теплую водку. Павел последовал ее примеру, невольно поморщился и закусил пирожком с грибами.

— Ты не волнуйся, — после долгой паузы сказал он. — Жилье я нашел. Квартира остается тебе. Я только заберу вещи, свои и Нюточкины...

— Знаю, — сказала Таня. — Сегодня звонил твой Лихарев.

— Да. Понимаешь...

— Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин, — тихо проговорила она, перебивая его. — Зачем слова?.. Будь счастлив, Большой Брат.

Она налила себе водки, поднесла графин к его рюмке.

Павел покачал головой. Таня поставила графин, пожала плечами и выпила.

— Эх, упьюсь сегодня на много дней вперед! — Она надкусила пирожок и посмотрела на Павла. — Не хочешь водочки, тогда хоть чайку выпей. Она сняла с чайника полотенце. К крепкому чайному аромату примешивался посторонний запах, терпкий, горьковатый.

— Что за чай? — спросил, принюхиваясь, Павел — Странный какой-то.

— С травками, — пояснила Таня, наливая ему в чашку. — От всех тревог и напастей. Чабрец, пустырник много ромашки. Меня в санатории научили.

Павел пригубил чай. — Странноватый вкус, но не без приятности. Он насыпал в чашку сахара, размешал, хлебнул

Таня налила себе еще водки.

— Ну, будь счастлив, Большой Брат!

— И ты будь счастлива.

Пленка с Шопеном кончилась. Таня поднялась, вставила новую кассету. Комнату заполнили протяжные звуки неизвестных Павлу духовых и струнных инструментов, сопровождаемые медленным, устойчивым ритмом ударных.

— Что это? — спросил он.

— Африканская шаманская музыка. Ты не вслушивайся. Просто дай ей звучать, пусть течет через тебя, течет... течет...

Комната поплыла перед глазами Павла в такт странной музыке. Точнее, комната оставалась на месте, поплыл он сам, не сходя при этом с места. Он как бы перемещался по комнате, с каждым тактом видя ее и все, что в ней находится, под иным углом зрения. Потом предметы стали пульсировать, набухая и опадая. И опять-таки они оставались неизменными, а пульсировал он, становясь то гигантом, заполняющим собой не только гостиную, но и дом, город, Землю, то карликом, величиной с муху, с пылинку, с микроб. Голова его касалась звезд, он без слов разговаривал с ними, и они делились своими секретами, смеялись вместе с ним над тем, как все, оказывается, просто. Он хватал кометы за косматые хвосты и летел на них через Вселенную, оглашая ее живые просторы раскатами счастливого смеха. Дышащие, струящиеся молекулы звали его в свой мир, и он уходил туда любоваться переливчатым сиянием атомов, вращающихся вокруг ярких, разноцветных, веселых ядер, слушал их нехитрые, душевные песни, катался на них, как на карусели... Играл в прятки с мерцающими амебами... Карабкался, как по шведской стенке, по решетке кристалла, поднимаясь туда, куда манило его мягкое золотое сияние... "Ты не узнал меня? — спросило огромное золотое око в самом центре кристаллической решетки.

— Я Сард ион, душа твоего алмаза... твоя душа и жизнь. Иди ко мне. Иди в меня".

В этом мире не было ни вопросов, ни сомнений... ни печали, ни воздыхания. У голубого кристалла золотая душа — это так правильно, иначе и быть не может. И войти в нее так просто. И тоже правильно. Ибо иной дороги нет, и все пути идут через золотое око Сардиона... То, что было Павлом, вошло в золотое сияние, растворилось в нем...