Золотое снадобье - Гроув С. И. - Страница 63

– Входите, – прогудело изнутри.

Бродгёрдл стоял у окна, держа листки с речью и созерцая общественную лужайку этаким критическим оком. Он словно раздумывал, что сделает с этой лужайкой, и со всем Бостоном, и с Новым Западом в целом, едва подгребет их под себя.

– Слушаю, – сказал он, не оборачиваясь.

– Сэр, – проговорил Тео самым смиренным голосом, какой мог изобразить. – Можно спросить вас об одной мелочи?

Бродгёрдл отвернулся от окна:

– В чем дело, Слэйд?

– Я нашел эту бумажку среди материалов, которые разбирал, сэр, и удивился… Возможно ли? Чтобы вы… Неужели действительно…

И Тео протянул Бродгёрдлу брошюру, намеренно изъясняясь обрывками фраз и что было сил изображая смесь почтительности и надежды.

– Ах да, – сказал Бродгёрдл и бросил книжицу на стол. Ухоженными пальцами погладил густую черную бороду и уставился на Тео испытующим взором. – А сам ты нигилизмиец? Что-то я не видел у тебя талисмана.

Тео заколебался. Ответ Бродгёрдла не пролил никакого света на убеждения самого депутата.

– Нет, – сознался юноша. – Но очень интересуюсь. Вот я и понадеялся… побольше узнать…

Депутат одобрительно улыбнулся:

– Дело стоящее, молодой человек. Если всерьез думать об экспансии на запад, лучше нигилизмийцев союзников нам не найти. Согласно их вере, уже сейчас нашей стране следовало бы быть куда больше. Она должна простираться от восточного побережья до западного, ныне принадлежащего Пустошам.

Внутренне Тео содрогнулся от отвращения, вслух же благоговейно выдохнул:

– В самом деле?

– Да. Хотел бы я, чтобы все население Нового Запада стремилось на запад так же неуклонно, как последователи Амитто! Нигилизмийцы считают это нашим правом как нации, ведь именно этой политики мы придерживались в их Истинную эпоху.

– Просто завораживает, – сказал Тео.

– И не просто завораживает, но еще и помогает. После избрания я планирую очень плотно работать с нигилизмийцами. У них правильные воззрения: нации надлежит обратиться на запад и выдвинуться туда, неся с собой благоденствие и общую выгоду!

– Значит, сэр, сами вы не нигилизмиец?

Бродгёрдл нахмурился. Тео успел испугаться: не слишком ли лобовым вышел вопрос!

– Я просто надеялся переговорить с кем-то, кто… – Он смущенно потупился, передернул плечами. – Думаю, мне бы духовное водительство не повредило.

Сдвинувшиеся брови Бродгёрдла расползлись по местам.

– Я был нигилизмийцем, – голосом куда тише обычного проговорил депутат. – Прежде. Именно эта вера открыла мне мое истинное предназначение. Я узнал об Истинной эпохе и о великом походе на запад, которому надлежало случиться давным-давно… – Он рассматривал незапятнанную поверхность стола. – Скажем так: успешному политику следует быть гибким в своих убеждениях.

Бродгёрдл снова посмотрел на Тео и улыбнулся, блеснув врожденным очарованием, привлекшим к нему столь много сердец.

– К сожалению, нигилизмийцам гибкость несвойственна. Тем не менее я продолжаю… сочувствовать их воззрениям. И тем трудностям, которые они ныне испытывают. – Он протянул Тео открытую ладонь, словно приглашая: – Если хотите, я связал бы вас с нигилизмийским центром поддержки.

– Благодарю, сэр!

Бродгёрдл кивнул ему и снова отвернулся к окну.

Выборы всегда проходили в Бостоне весьма напряженно. Как, впрочем, и в каждом большом и малом городке Нового Запада. Особенно серьезным занятием были выборы парламентского большинства, ибо предоставляли единственную возможность осуществить право голоса на государственном уровне. В то же время трудности, связанные с необходимостью обеспечения легитимности и непредвзятости волеизъявления каждого отдельно взятого голоса, неизменно превращали день выборов в сущий цирк. Некоторым гражданам он даже нравился. Это особое чувство, когда повсюду бедлам, когда типа все можно и уж точно – может произойти все, что угодно.

К Винни это не относилось. Свернувшись клубочком, он лежал в переулке недалеко от Палаты и, временами приоткрывая глаза, с самого рассвета сквозь сон наблюдал за суетой, а та все набирала обороты. Если честно, ему было не по себе. Иногда Винни посещали предчувствия: странные, необъяснимые, они казались совершенно безосновательными… и чаще всего в итоге оправдывались. С матерью Винни тоже случалось подобное. Если учесть ее нынешние обстоятельства, получалось – предчувствия были штукой не столько полезной, сколько опасной. Он и рассказывал-то о них лишь немногим людям, заслужившим его полное доверие. Винни называл свои странные ощущения «мурашками».

Сегодня, тридцатого июня, в день выборов, они как раз его посетили…

Покамест люди достаточно мирно ходили мимо здания парламента туда и сюда, но Винни знал: грядет нечто реально взрывоопасное. Что, почему – нащупать не представлялось возможным. Ветра не было, утренний туман приглушал уютный звон и рокот трамваев; вагоны, как по волшебству, четко обрисовывались, только выезжая из-за угла. Потом из тумана начали материализоваться другие мальчишки, ошивавшиеся у седалища власти: кто голодный, кто сытый, смотря как кому повезло. Пункты голосования открылись в восемь часов. К ним немедленно потянулись неиссякаемые вереницы людей с отпечатанными списками кандидатов в руках.

Все три партии – Новых штатов, Памяти Англии и Западная – в изобилии выпустили такие списки, каждая открыла по городу великое множество кабинок, где избиратель мог взять список по вкусу и отнести бюллетень в здание Палаты. Зачастую у кабинок происходило форменное мошенничество: какая-нибудь партия похищала чужие списки, кто-то устраивал засады на избирателей… Впрочем, там, где устроился Винни, царила тишь да гладь. На ступенях Палаты выстроились офицеры полиции. Люди спокойно поднимались внутрь, шли к урнам.

Все происходило чинно и благородно, так почему же Винни житья не было от «мурашек», вещавших: сегодня непременно что-то случится?! По уму, следовало бы доложить о предчувствиях Тео, которому Винни целиком и полностью доверял, но Тео уже сидел все равно что запертый в офисе Бродгёрдла. Помогал депутату готовить заключительный спич. Для Винни запретных уголков в городе не было, но, к сожалению, при попытке войти в здание парламента он бы выделялся в толпе, как муха в пудинге.

В это утро Бродгёрдл удовольствовался всего лишь двумя прогонами заключительной речи – так уверен он был в своем даре убеждения. Пил уже приготовил выверенный чистовик и теперь ерзал за столом, восхищенно предвкушая великое событие.

Спустя довольно продолжительное время Бродгёрдл вышел из кабинета и встал между столами старшего и младшего помощников: живое воплощение Политического Достоинства. Черные волосы, тщательно уложенные и покрытые лаком, сверкали, как начищенный шлем. Черная борода составляла волосам достойное дополнение. Усы, похожие на сороконожку, обманчиво покоились под носом, готовые ко всему. Ухоженные руки прятались в белоснежных перчатках. Массивный корпус прилично случаю облекал строгий коричневый пиджак. Бродгёрдл сверился с часами и убрал их в жилетный карман.

– Итак, джентльмены, приступим, – сказал он, и его голос породил эхо в стенах приемной.

Гамалиель Шор и Плиний Граймс уже произнесли финальные спичи; Бродгёрдл, естественно, устроил так, чтобы выступать последним. Два других кандидата успели уйти в свои офисы, толпа, собравшаяся у ступеней парламента, приготовилась слушать третьего. Подразумевалось, что речи дадут колеблющимся избирателям возможность хотя бы в последний момент ознакомиться с доводами разных партий. Оглядев толпу, Тео понял: на самом деле большинство этих людей уже сделали выбор. Сюда они пришли в основном для того, чтобы ошикать или поддержать кандидата.