Золотое снадобье - Гроув С. И. - Страница 35

Розмари прикусила губу. Ее глаза были полны печали.

– Нет, он не здесь, – сказала она. – Его приговорили еще в декабре, всего через неделю после того, как я отослала письмо.

Мы с Бронсоном ненадолго потеряли дар речи. Сбылись наши худшие страхи! Я хрипло, с трудом выговорила:

– Приговорили? К чему?

– Его сослали в северные холмы – искать «сеньяс пердидас»… утраченные знаки по-вашему. Они отмечают путь, что прежде вел в Авзентинию.

– Сослали? – переспросила я. – Стало быть, он жив? И мы можем его отыскать, если тоже разыщем эти… пропавшие вехи?

– Боюсь, нет, – сказала она. – Сейчас все растолкую. Я ведь отчасти за этим сюда и пришла – объяснить вам, что произошло с Бруно. Ибо я боюсь… – она запнулась, – боюсь, как бы с вами не случилось того же. – Девочка помолчала. – Очень трудно об этом говорить.

– Мы понимаем, Розмари, – сказала я и внезапно задумалась, как отчаянно она рисковала, отправившись к нам. – Мы ценим твое великодушие… и благодарим за то, что сообщила нам новости. Кроме тебя, нам никто здесь слова доброго не сказал!

На лице девочки отразилась боль. Она кивнула.

– Я расскажу вам, как было с Бруно. – Розмари снова помедлила. – Это все из-за Авзентинии.

– Авзентинии? – переспросила я.

– Да, Авзентинии. Вы ведь о ней слышали?

– Нет, – ответили мы хором.

– Ну так я объясню, – тихо проговорила она и вздохнула. – В северных холмах с незапамятных пор лежала иная эпоха… Те холмы так и назывались – авзентинийскими. Я с детства слышала про них от мамы… а после и сама там побывала. Когда пересекаешь в предгорьях каменный мост, покидаешь нашу эпоху и оказываешься в другой. Тропы в холмах – сущий лабиринт, притом они еще и меняются, стоит хоть на миг отвернуться. Тем не менее путешественники знали, как находить верную дорогу. На каждом перекрестке есть путь влево, прямо и вправо. Как бы ни менялся их облик, следовало всякий раз выбирать тропку посередине… и тогда примерно через час вы оказывались в чудесной долине, где сияли полированной медью крыши города Авзентинии. Туда стекались паломники из всех уголков Папских государств. Все они переходили каменный мост, выбирали на перекрестках срединный путь и неизменно прибывали в сокровенный город… За этим сюда прибыл и ваш друг Бруно. Он хотел увидеть Авзентинию…

Розмари умолкла.

– Зачем? – спросил Бронсон.

– Мы зовем город Авзентинией, – ответила девочка, – но в других краях его зовут «Ла каса де Сан-Антонио» – дом святого Антония, по Антонию Падуанскому, святому покровителю всего утраченного. Авзентиния даровала всякому своему гостю нечто чудесное: дар нахождения пути.

– О чем это ты? – спросила я.

– Представьте, вы потеряли нечто бесценное. Ключ от сундука, полного сокровищ. Брата, который ушел из дома и не вернулся. Тайну, произнесенную шепотом и позабытую… А теперь вообразите, что некто всезнающий, провидящий все могущее произойти, рисует для вас карту с точными указаниями, куда пойти, когда и что сделать, дабы найти утраченное – ключ, брата, позабытую тайну… Вы бы не отправились в дальний путь за такой картой?

Признаться, услышанное звучало несбыточно.

– Еще бы! – вырвалось у меня.

– Позвольте, я расскажу вам о своем собственном посещении города, и тогда вы поймете, – сказала Розмари. – Когда я была маленькая, мы с матерью жили на ферме за пределами Муртии, в получасе ходьбы от ее стен. Отца я не знала: мама составляла весь мой мир. Мы жили очень счастливо…

Мама очень любила петь, обладала прекрасным голосом. Подражая ей, я тоже пела, – она называла меня певчей птичкой, маленькой славкой-щебетуньей. Наши голоса день-деньской звучали в поле и дома… живи да радуйся!

Три года тому назад, когда мне было десять, она заболела. Вы сами видели, как это происходит… Она утратила охоту к еде, по утрам не вставала с постели. Мы обе поняли, что это лапена. Она не стала дожидаться конца, предпочтя выход более жестокий, но в то же время и милосердный. Она меня покинула.

Я нашла ее прощальную записку. Мама объясняла, что боится меня заразить, а еще больше – заставить смотреть, как она становится безразлична ко всему, что прежде любила… в том числе и ко мне.

Я день за днем обыскивала все места, куда, по моему разумению, могла отправиться мама. Две недели спустя я поняла, что ее, скорее всего, больше нет. Она встретила смерть в одиночестве, где-то на пустынной равнине… Что еще хуже, ее останки никогда не упокоятся в освященной земле: это значит, ее душа обречена на вечные скитания в чистилище. Вот что она натворила из жалости ко мне!

То было страшное время… Я плакала так, что опухшие веки перестали раскрываться. И почему лапена не коснулась меня?.. Я жаждала заболеть, но болезнь все не приходила за мной…

Когда же я выплыла из бездн горя, помимо собственной воли оставшись жива, оказалось, что я утратила голос. Я не просто не могла больше петь, но и говорить тоже! Сперва мне было все равно. Какая чепуха по сравнению с моей ужасной утратой!

Но неделя шла за неделей, и что-то стало меняться. Тишина, воцарившаяся в доме, меня убивала… а умирать я больше не хотела. Вот бы снова запеть, думала я. Я бы вспоминала о ней, я бы наполнила свой дом песнями, как когда-то…

Я задумалась о том, как вернуть голос.

Вот тогда-то я впервые пересекла каменный мост и на каждом перекрестке старательно выбирала среднюю тропку. Миновал час – и я увидела город. Помнится, солнце стояло высоко – я прибыла туда в полдень. В Муртии все сидели бы по домам из-за невыносимой жары, но здесь было прохладно. Город окаймляли сосновые леса и заросли кипарисов, чей аромат наполнял воздух. Прекрасные каменные дома под блестящими медными крышами нежились под солнцем. Вовсю шумел рынок, все жители – мужчины, женщины, дети – излучали довольство… Бродя по улицам в поисках продавца карт, я поняла, отчего так счастливы эти люди: в Авзентинии ничто надолго не пропадало. Все утерянное вскорости находилось. И даже утраты тех, кто, подобно моей маме, навеки покидал этот мир, казалось, причиняла им намного меньшее горе. Ибо они расценивали потерю как окончательную и необходимую.

Что же касается карт, ими торговала половина уличных магазинчиков. Я выбрала один просто оттого, что мне понравилась вывеска: она изображала певчую птичку, напоминавшую славку. Внутри с трех сторон были низкие прилавки, а за ними – сплошные стены выдвижных ящичков с круглыми крышками не больше севильского апельсина. У конторки стоял длиннобородый человек с ясными блестящими глазами. Он улыбнулся мне, когда я вошла.

Только тут я поняла, что даже и объяснить толком не смогу, какая нужда меня привела. Возможно ли без голоса сказать, что пытаюсь отыскать голос?.. Но он лишь вновь улыбнулся, верно истолковав мое затруднение, и проговорил по-кастильски:

«Тебе нечего бояться здесь, Розмари. – И наклонился вперед, опираясь на конторку локтями: – Ты утратила голос и хочешь вновь его обрести. Но, полагаю, ты еще кое-что пустилась искать».

Я смотрела на него, недоумевая.

«Место упокоения твоей матери», – тихо произнес он.

Я почувствовала, как глаза наполняются влагой, и лишь кивнула.

«Что ж, дитя, – проговорил он с доброй улыбкой, – вот для тебя карта. Только и ждет, пока ее прочитают!»

Он подошел к стене, пробежал пальцами по этикеткам на ящичках и наконец выбрал искомую. Вытянув ящичек, он достал лист бумаги, свернутый в тугую трубку и перевязанный белой веревочкой. Я взвесила его на руке… И это-то баснословная авзентинийская карта?..

«Выглядит не слишком внушительно, верно? – улыбнулся мой продавец. – Не волнуйся, она содержит все, что тебе необходимо».

Я раскрыла кошелек, думая заплатить, но он меня остановил:

«Нет-нет. Такой платы мы не приемлем. Взамен ты должна указать путь другому человеку из внешнего мира, такому, кто нечто разыскивает, как ты сейчас. Вот, возьми!»

И он протянул мне еще один свернутый лист, только перевязь на нем была синяя:

«Это твоя плата. Карта объяснит, кто в ней нуждается».