Гагарин и гагаринцы - Коваленко Александр Власович - Страница 20

Иван Степанович, разомлевший от хозяйской суеты, довольный, счастливый, кивал в ответ на шутки, поздравления, то и дело выходил на кухню, чтобы вернуться с очередным шедевром кулинарного искусства. В доме стоял веселый гам, вдруг кто-то из гостей крикнул:

— Внимание, сейчас будет передано по радио важное сообщение!

Все замерли, включили радио на полную мощность. Юрий Левитан читал правительственное сообщение о запуске в космос третьего спутника Земли.

И будто не за свадебным застольем разгорелся спор.

— Теперь-то скоро полетит человек!

— Но кто он будет?

— Скорее всего, известный ученый.

— Вряд ли. Наверное, пошлют врача, чтобы проверить влияние космоса.

— Нет, пожалуй, больше всего подойдет подводник. У них самый приспособленный к перегрузкам организм.

Гагарин сказал уверенно:

— Пошлют летчика-испытателя.

— Почему так думаешь?

— Надеешься сам?

— Да при чем тут я?.. Рассудите сами. Ученый, даже академик, врач, подводник — все они должны лететь еще с кем-то, кто будет вести космический корабль. А кому же еще лучше сесть за штурвал, как не летчику?

Иван Степанович внес огромное блюдо с беляшами. Но и это не отвлекло гостей от разговора о космосе.

Отмечали, собственно, сразу три события: свадьбу, сорокалетие Октября, посвящение в офицерство. Теперь к традиционным тостам прибавился новый. Юрий Дергунов предложил:

— За Лайку! За ее хорошее и веселое настроение там, в космосе.

Вале пришлось объяснить Варваре Семеновне:

— Это, мама, тост за спутник. Юра мечтает тоже когда-нибудь слетать.

Веселость у нее как рукой сняло: страх-то какой!

— Наш Юра?

— Нет, Дергунов.

У Варвары Семеновны отлегло от сердца.

Оренбургский вокзал. Встречающие и провожающие, чьи-то прощальные поцелуи, лукавые глаза, счастливый смех, горячий шепот. Такие контрасты, такие разные судьбы.

Блестят начищенные пуговицы, лейтенантские погоны. Новенькие шинели щеголевато облегают крепкие плечи. Большие снежинки падают на живые лепестки последних хризантем, на теплые, еще покрытые летним загаром щеки.

Юра Гагарин с Валей едут в Гжатск. Почему-то плачут Валины сестры, мама, а она счастливо улыбается.

Юрий проснулся ночью то ли от размеренного стука колес, то ли от тревоги, внезапно охватившей его. Что это? И окончательно стряхнул сон. Заглянул вниз. В синем сумрачном свете ночника едва различил тугие косы на подушке. Спит, свернувшись клубочком, подтянув колени. На пол спустился конец одеяла. Бесшумно спрыгнул, укрыл ее — и опять на верхнюю полку, чтобы через несколько минут провалиться в тревожно-счастливый сон.

Весь длинный путь до Гжатска для нее был соткан из удивительных важных событий: Юра подал ей полотенце. Юра позаботился о чае. Юра, Юра, Юра… В переполненном вагоне они были вдвоем.

В Гжатск молодожены ехали, чтобы там еще раз отпраздновать свадьбу, на этот раз в доме Гагариных. Так было решено с самого начала: чтобы не обижать родителей. Алексей Иванович прихварывал и не смог приехать в Оренбург.

Анна Тимофеевна всплакнула и крепко обняла невестку, пожелала сердечно, от всей материнской души:

— Чтоб у вас радость и горе — все пополам!

И все опять было так, как положено быть на доброй свадьбе. И тут не обошлось без разговора, в котором то и дело звучали еще непривычные слова: «спутник», «орбита», «космос».

Старший брат Валентин томился, стеснительно выжидал, что Юра, как человек, близкий теперь к небу, сам кое-что расскажет ему о том, что затевается в космосе. А Юра все молчал. Тогда он не выдержал и спросил прямо:

— Что там говорят у вас насчет космоса? Скоро человека пошлют?

— Разное говорят. Наверное, теперь скоро кого-то и пошлют.

Алексей Иванович сразу прислушался к разговору, переспросил:

— Повтори-ка, Юрка, может, я чего не расслышал в таком непривычном деле?

— Скоро, говорю, человека пошлют в космос, к звездам.

— Очень даже свободно, — рассудил отец. — Найдется, поди-ка, такой сорвиголова… — И лишь когда за столом от мала до велика все рассмеялись, он поправился: — Смельчак, говорю, такой найдется. И смеяться тут нечего. Нам, конечно, хлеб-соль с ним не водить, а уж коли суждено кому-то скоро лететь к звездам, так вот и выльем за его здоровье. Нелегко, поди-ка, будет слетать ему так далече-то.

Вот и куплен билет до Оренбурга. Проводил Валю на Казанский вокзал. В купе развлекал до последней минуты. Она изо всех сил крепилась, говорила, чтобы не форсил там, в Заполярье, одевался бы теплее, а глаза все наливались слезами. Скатилась одна, потом уж осмелели и другие.

— Ну вот, а говорила, что все понимаешь.

— Я-то, Юрочка, все понимаю, только грустно очень.

А у самого тоже защемило тоскливо сердце.

Он делал все, чтобы облегчить разлуку. Часто-часто приходили из Заполярья в Оренбург письма, телеграммы. На столе у Вали появилась фотография с надписью:

Да, пенять не на кого — эту мглу и снежные заносы Юрий выбрал по доброй воле. Направление в штабе получили в дальний гарнизон. Деревянный барак назывался здесь гостиницей. Аэродром опоясали сопки, над ними постоянно клубился туман с Ледовитого океана. Летные книжки новичков долго еще были чистыми. Пришлось доучиваться, хотя здесь те же МиГи, на которых взмывали в небо в училище. Предстоял еще один экзамен на право летать в условиях Севера.

Так начиналась служба. Жили дружно, офицерским братством. Центром группы оренбуржцев были Гагарин и Дергунов.

На аэродроме ревели машины, поднимались в воздух. Значит, летают, значит, полетят и они. В марте, когда на убыль пошла заполярная ночь, Гагарин взлетел в небо Севера. Потому и улыбался так счастливо с с фотографии, которую Валя получила еще в Оренбурге. Не верилось, что летчик в меховом комбинезоне и унтах, кажущийся таким неповоротливым в новом одеянии, — тот самый худенький Юра Гагарин. Возмужание в тех условиях, как и послужной список, шли «год за два». Он успешно прошел специальную программу ввода в строй, где нужно было знать не только штурманское дело, но и тщательно изучить район полетов. Пятисотметровые сопки при плохой видимости усложняли полеты. Четвертый разворот при заходе на посадку надо было делать на высоте не менее четырехсот метров.

В его летной книжке одна за другой появились записи: произвел посадку на «отлично», совершил самостоятельный вылет. А летать приходилось в плотном, как молоко, тумане, которому нет ни конца, ни края, в дождь со снегом. Снова испытывала его судьба: при первом самостоятельном вылете он запутался в снежных вихрях, но хладнокровно дождался (а горючего осталось в обрез) командира звена, и тот указал посадку.

Наконец наступило короткое заполярное лето. Тундра покрылась мелкой травкой, бледными, без запахов, цветами; в ручье, среди сопок, плескалась форель. Хмурое небо постоянно сеяло то дождем, то снегом.

Когда выдавалось свободное время и был хороший солнечный день, Юрий шел с товарищами на речку ловить форель. Он уже разглядел, что и в неброских красках Севера есть своя прелесть. Безмолвие тундры успокаивало после очередного полета. Хорошо было бродить по кустарникам, сидеть с удочкой у реки. Тихо журчала вода, а мысли витали далеко-далеко, у реки Урал. Но все чаще и чаще будоражили позывные: «Бип! Бип! Бип!» Они мерещились в безмолвии тундры, он слышал их в реве моторов.

Бесценны были те часы над речкой, прогулки по заросшим корявым кустарником сопкам. Ходил и думал: чередуются день и ночь, дружная, в ручьях, весна и щедрое лето. За осенью наступает зима, и ничто не путается, не теряется. Порядок, как в образцовом хозяйстве. Ритмы Земли или ритмы Вселенной? Как они властвуют над жизнью? Сколько в мире еще загадок и где разгадки? Завтрашний день авиации уходит в галактику, в космос.