Настоящее волшебство - Александровна Дубинина Мария - Страница 2

Они бежали много часов, пока Сольвейг совсем не выбилась из сил, и Ладомиру не пришлось тащить ее волоком через бурелом.

— Я больше не могу, — взмолилась она, падая на ковер из прелой хвои. — Пощади!

Коса ее растрепалась, волосы посерели от пепла, и в них застряли колючки, а платье местами прогорело насквозь. Девушка тяжело и часто дышала, не в силах подняться на ноги. Даже гордость, которая всегда была при ней, отступила под напором всепоглощающей усталости. Мужчина присел рядом, привалившись к древесному стволу. Гигантская ель развесила свои лапы, образуя подобие природного шалаша. Сольвейг с облегчением растянулась на земле, хватая ртом свежий, пропитанный ночным дождем воздух. Повернув голову, она могла тайком поглядывать на Ладомира и видеть, как он рассеянно потирает ужасающую выжженную рану на груди. Лицо его покрывала сажа и корка запекшейся крови. А еще мужчина испытывал сильную боль — колдунья видела это по тому, как тяжело вздымалась его грудь и кривились красивые губы, подавляя рвущийся с них стон. Девушка успокоила собственное дыхание и, набравшись смелости, прикоснулась к его лбу. Ладомир вздрогнул.

— Прости, — извинилась она. — Тебе больно? Дай мне взглянуть еще раз, я что-нибудь придумаю.

Он снова перехватил ее руку, но не оттолкнул, а бережно приложил к своей груди, распустив шнуровку рубахи. Глаза его, вопреки опасениям ведуньи, больше не казались такими холодными, как раньше.

— Больно ли мне? Я пришел и разрушил твою жизнь. Твой дом сожгли и саму тебя чуть не убили. Ты удивительная, Сольвейг, но даже ты ничем не сможешь мне помочь.

Зардевшись от похвалы, девушка с преувеличенным вниманием изучила ожог. Ее догадка подтвердилась — рана походила на след волчьей лапы, а от нее во все стороны расходился жуткий узор из вздувшихся почерневших вен. И Сольвейг готова была поклясться, что пару часов назад все было не так плохо.

— Ты не спросишь, кто напал на нас?

Девушка с трудом заставила себя оторвать взгляд от изуродованной колдовским проклятием груди, даже себе побоявшись признаться, что заворожила ее отнюдь не страшная рана. Чтобы не выдать волнения, она принялась переплетать косу. Мысли путались в ее голове, потому и вопрос дошел до ее сознания не сразу.

— Те, от кого ты скрывался. И… я не уверена, что хочу знать, чем ты перед ними провинился.

— Ничем! — зло выпалил Ладомир, и вдруг тело его скрутила сильнейшая судорога. Громко застонав, он вцепился скрюченными пальцами в рубаху, сминая и разрывая ткань. Сольвейг поначалу отпрянула, а после прочитала короткое заклинание, отгоняющее злое колдовство. Увы, оно немного припоздало, но мужчине стало лучше, он расслабился, тяжело дыша. Пот тек по его лицу вместе со слезами, оставляя на грязной коже светлые дорожки.

— Я передумала, — вдруг твердо сказала Сольвейг, внутренне же обмирая от страха разочароваться в единственном мужчине, который заговорил с ней и принял как равную. — Хочу знать все. С начала.

— Ну слушай же.

В далеких восточных землях есть маленькое, но очень богатое княжество, и правит им князь, властный и могущественный, ни в чем не знающий отказа. Однажды, объезжая с дружиной владения, повстречал он прекрасную девушку и влюбился без памяти. Но отказала ему красавица, а любовь сильных мира сего отвергать опасно. Охватила князя единственная мысль, преследовавшая его и днем и ночью, захотел он во что бы то ни стало заполучить строптивую девицу, но тайно, чтобы ни одна живая душа не прознала, что князя околдовала простая селянка. Тогда и решил он отправить за ней надежных и верных людей, что за деньги и луну с неба достанут и днем светить заставят. И я был среди них, Сольвейг, самый бесстрашный и самый жестокий. Мы нашли место, где пряталась девушка и велели ей идти с нами. Она рассмеялась в лицо нашему предводителю. Я как сейчас помню ее загорелое лицо, изогнутые брови, сияющие глаза цвета северного моря. Она смеялась, и никто из нас не мог стерпеть такой обиды, особенно тот, кто привел нас. Он своими руками поджег дом и стал ждать, когда она сама выйдет навстречу своей судьбе.

Сольвейг вспомнила, как горела ее маленькая, но такая уютная изба, и на глаза навернулись слезы.

— И она вышла?

— Вышла, — вздохнул Ладомир. — Вышла из огня невредимая, как жар-птица, и еще краше прежнего. Только больше она не смеялась. Страшные и злые слова срывались с ее губ, и воины один за другим умирали смертью неведомой. Один я остался, уж почему, не ведаю. Подошла ко мне колдунья и руку на грудь положила. «Проклинаю тебя силами ветра, воды и пламени, — сказала она. — И быть тебе проклятым, неприкаянным до тех пор, пока не найдешь настоящее волшебство. А не отыщешь в срок, себя навек потеряешь». И я убежал. Не вернулся к князю, да он сам про все узнал. Ищет он меня, за любовь свою отомстить.

Сольвейг нахмурилась:

— Да разве ж это любовь?

— У каждого любовь своя, кому какая под силу.

Ладомир тепло улыбнулся и, мягко прикоснувшись к ее лицу, стер со щеки слезинку. Сольвейг зажмурила глаза, молясь всем богам, чтобы это мгновение длилось вечно, однако он убрал руку и поднялся на ноги:

— Нам надо идти.

— Куда?

— Мне сказали, что в этом лесу есть ручей с живой водой. Что это, как не настоящее волшебство? Найди его для меня, Сольвейг. Только ты сможешь. Я прошу тебя.

Девушка обернулась туда, где осталось только пепелище. Разве был у нее теперь иной путь? Ведунья протянула руку, и Ладомир благодарно сжал ее ладонь.

Идти было нелегко. Чем дальше в чащобу они заходили, тем темнее и мрачнее становилось вокруг, тропка совсем исчезла в буреломе из поваленных грозой деревьев. Неба за макушками елей и сосен видно не было, а воздух, казалось, оседал на коже, таким тяжелым и влажным он был. Сольвейг никогда не призналась бы, как устала, что ноги ее ныли от долгой ходьбы, а кожа зудела от комариных укусов. Да и Ладомир притих, шел быстро, но одежда его пропиталась едким потом, и все чаще мужчина спотыкался о коряги и прикладывал ладонь к ноющей груди. Трижды девушка останавливалась и советовалась с лесными духами — заросшим древесной корой добрым лесовиком, норовистым пущевиком, следящим за ними из темного дупла, с мелкими невидимыми помощниками лешего, что все видят и все знают. Самого хозяина леса трогать не решилась, и без того много узнала.

А Ладомир меж тем совсем плох стал.

— Не поможет, — вздыхал он горько, когда Сольвейг прикладывала к проклятой ране лекарственные травы и читала заговоры. — Добрая ты душа, Сольвейг, пусть и не из наших земель. Сядь рядом, отдохни и расскажи, как очутилась так далеко от родных краев?

Девушка присела на корягу, давая ногам долгожданный отдых.

— Пленные мы, мать и я. Давняя это история, меня еще на свете не было, потому и не увидела я родного неба. Мать меня под сердцем носила, когда на ее деревню напали.

Ладомир обнял девушку и прижал к себе:

— Бедная! Но почему, скажи, ты помогаешь людям, что отняли у тебя родину? Отчего не отомстишь?

— Кому мстить? Добрым людям, что беглянку не выдали и за чужеземное колдовство камнями не забили? Силен ты, Ладомир, и телом и духом, а одного понять никак не можешь. Нельзя злом за зло платить, иначе конца этому не будет.

Он промолчал, и Сольвейг положила голову ему на плечо, чувствуя жар, что исходит от его тела. Не человеческий — звериный.

Наконец, наступил момент, когда он больше не мог идти. Погоня уже давно потеряла их след, и сами они едва ли знали, где находились, только Сольвейг чувствовала, что источник живой воды рядом — рукой можно подать. Ладомир опирался на ее плечо, но был он слишком тяжел для девушки, пусть и такой высокой и крепкой, как Сольвейг.

— Идем же, — уговаривала она, практически взваливая на себя шатающегося мужчину. — Немного осталось, скоро снимем с тебя чары.

А у самой беспомощные слезы в глазах стояли, нет-нет, да вырвется из груди полу стон-полу всхлип. Живая вода звала ведунью, все желания исполнить обещала, а у нее только одно было. Лишь бы успеть.