Культ Ктулху (сборник) - Коллектив авторов - Страница 76

– Ошибки?! – запротестовал я. – Давайте не будем валить все в одну кучу! Мы стоим на пороге великих открытий! Еще немного, и мы наведем мосты между миром живых и миром мертвых! Мы проникнем за завесу!

Я слышал, как от волнения невольно повышаю голос.

– И будьте уверены, сэр Гарольд, мы пользуемся самыми современными научными методами и принимаем все меры предосторожности!

– Вздор! – закричал он с яростью, какой я не ожидал в таком хрупком на вид старике. – Не надо мне рассказывать о ваших «научных методах»! Если вы едете открывать полюс, вы берете с собой шубу и бутылку бренди. Вот это научно! Если едете рыться в египетских песках – берете веер и бутылку джина. Это да – научно! А вы, сударь – какие меры предосторожности вы можете принять против того, что незримо и неизвестно? Вы хоть понимаете, какие невероятные силы, какое неукрощенное зло можете призвать чисто по случайности? Какие меры вы примете против этого, а, сэр? Что вы возьмете с собой? Дождевик? Пистолет? Или, может, распятие? Поверьте мне, сэр, если и есть на свете бог, он преспокойно дождется, пока вы умрете, и лишь затем явится на сцену! Дьявол не так вежлив, он ждать не станет!

За время этой тирады я встал, потому что никому не дозволено говорить со мной в таком тоне. Тут вам не какой-нибудь XIX век!

Когда я брал трость, он заговорил снова.

– Пожалуйста, сядьте, сэр. Я сожалею, что так раскричался.

Он снова обратился в слабого, безвредного старичка. Какая поразительная физическая перемена!

– Очень хорошо. – Я возвратился в кресло с видом оскорбленного достоинства. – Но вам придется все мне объяснить, прежде чем мы продолжим. Я уверен в наших экспериментах: они доказали, что тьма по ту сторону могилы не несет для нас ничего страшного, кроме наших же собственных предрассудков и физических ограничений. От медиумов я узнал, что духи мира иного дружелюбны, они хотят помогать нам, наставлять нас, чтобы мы не боялись смерти, но воспринимали ее лишь как снятие завесы, затенявшей глаза наши при жизни земной.

Я сел, довольный своей разумной речью, и элегантно поместил трость между колен. Уже смеркалось – стояла середина зимы – и вместе с надвигающейся темнотой пришел и весьма осязаемый холод.

– Очень хорошо, – сказал в свою очередь сэр Гарольд.

Он подкатил к бару с напитками и достал два бокала для хереса. Плеснув в каждый довольно весомую порцию янтарной жидкости, он протянул мне бо́льшую. Я взял и принялся потягивать вино, соблюдая «молчание знатока» – уважительную паузу, которую джентльмен обязан выдержать, прежде чем прокомментировать качество напитка.

– Превосходный херес, – сказал я.

Стихотворные цитаты все куда-то разом улетучились из головы, да и по правде сказать, мне не терпелось услышать историю сэра Гарольда.

– Да, – отозвался он, рассеянно уставясь на стакан. – Он довольно старый.

Несколько мгновений он крутил посудину в руке, любуясь игрой света.

– В декабре 1884 года, – начал он тихо, – было образовано Спиритуалистическое Общество Челси. Оно состояло из Джессики, моей невесты; Томаса Уолтерса, романиста; доктора Эдмунда Воэна из Королевского Хирургического Колледжа и, собственно, меня. Для начала мы просто выследили всех местных спиритуалистов и пригласили их ко мне. В подвальной комнате я выставил стол и пять стульев. Медиумы, отличавшиеся самыми поразительными феноменами у себя дома, оказались совершенно неинтересными вдали от своих веревочек, подъемных блоков и тайных ящиков – никаких вам призраков, духов или бесплотных звуков. Впрочем, кое-кто из так называемых спиритуалистов и вправду обладал некоторой… восприимчивостью, назовем это так. Они что-то такое почувствовали в подвале, и, что забавно, большинство описало это в одних и тех же словах: они ощутили зло – какую-то темную враждебную сущность, которая обитала или, лучше будет сказать, пребывала в подземелье.

Поначалу мы ничего не почувствовали – ну, тьма и тьма. Но когда мы продолжили эти сеансы, большинство – Уолтер составил единственное исключение – стало ощущать физическую подавленность, которую не удавалось списать просто на страх темноты или, если уж на то пошло, на суггестию.

Как-то раз, незадолго до того, как мы потеряли Джессику, мы с Воэном практиковали автоматическое письмо. Лампа внезапно погасла. Ветра никакого не было, дверь – из тяжелого дуба, заперта на засов, так что вариант сквозняка полностью исключается. Уже после мы проверили лампу – она была на три четверти полна, фитиль в абсолютном порядке. Итак, свет погас, и мы оказались в полной темноте, к которой глаз привыкает не сразу. На меня немедленно навалилось ощущение всепоглощающей черноты – не тьмы, а, я настаиваю, черноты и даже, что еще хуже, ненависти. Что-то в комнате излучало чудовищную активную ненависть, направленную, возможно, на меня или на Воэна, или на нас обоих, но на самом деле на весь человеческий род – на живых вообще.

Я был ошеломлен, почти задушен этой злобой, к которой теперь добавился и растущий внутри панический ужас. Я попробовал шевельнуться, обнаружил, что это совершенно невозможно, и, стараясь звучать как можно нормальнее, попросил Воэна зажечь лампу. Он прошептал, чтобы не сказать – едва выдохнул, что не в состоянии этого сделать. Именно тогда мы и поняли, что находимся в жуткой опасности – хотя что конкретно нам угрожает, даже не подозревали. Так мы там и просидели всю ночь – съежившись бок о бок и дрожа от страха и от холода. Когда свет зари начал сочиться сквозь окна подвальной комнаты, к нам вернулись силы двигаться. Когда солнце начало согревать город, мы, наконец, вырвались из подземелья, с красными глазами и в состоянии крайней паники.

Мы с Воэном на негнущихся ногах проследовали наверх, он принял от меня стакан бренди и тут же, не откладывая в долгий ящик, покинул ряды Общества. Видимо, как раз тогда я впервые осознал, что обладаю неким медиумическим даром – а, возможно, и Воэн тоже.

Несмотря на пережитый ужас, я продолжил работу – и собственную, и Общества. Мы занимались исследованиями, проводили сеансы и все такое прочее; надо сказать, с некоторым успехом, но никогда ничего подобного той ночи больше не повторялось. А потом я провел свой последний сеанс.

Мы решили устроить его как раз перед Рождеством. Ночь выдалась морозная… я как сейчас помню, что от сосулек, свисавших с козырька перед подвальным окном, на стол и пол падали неравномерные полосатые тени, как будто мы сидели в тюремной камере. Час был поздний – половина двенадцатого или даже полночь. Стояла мертвая тишина, нарушаемая только стуком лошадиных копыт на улице да перезвоном санных колокольцев.

За столом нас в ту ночь сидело пятеро: Джессика, на которой я собирался жениться сразу после Нового года; Уолтерс и двое наших новых членов: один студент, из Кембриджа, кажется, по фамилии Уилсон, приехавший домой на каникулы, а другой ученый, некто Тайс. Вроде бы, он занимался гидравликой. Непосредственно перед сеансом мы все подняли бокалы за Новый год, так как дальше собирались расстаться на несколько недель. Думаю, это были последние счастливые мгновенья в моей жизни. Я так хорошо помню Джессику… она сидела за столом ровно напротив меня. Ее белокурые волосы были уложены высоким узлом, а на шее поблескивало топазовое ожерелье-стойка – мой рождественский подарок. Она была такая красивая…

Сэр Гарольд помолчал, созерцая то, что осталось ныне в далеком прошлом.

– А потом молодой Уилсон задул свечи, и мы приступили к работе.

Почти тотчас же воздух в комнате сгустился, словно она стала меньше и теснее. У меня закружилась голова, я подумал, что, наверное, выпил многовато хереса за наступающий год. Однако я тут же понял, что это не алкогольная дурнота, так как чувства мои были обострены до предела. Я дал голове откинуться на спинку стула; лоб мой начала покрывать обильная испарина. Через несколько минут я услыхал несколько ахов и открыл глаза. К моему неописуемому ужасу, я увидал, что частично свечусь из-за какой-то фосфоресцентной субстанции, которой, кажется, измазано у меня все лицо. Первая мысль была, конечно, поскорее ее стереть, но тут я снова понял, что не могу пошевелиться. Я просто сидел там, парализованный, а субстанция – надо полагать, эктоплазма – так и капала с меня, вытекая, как мне потом сказали, у меня изо рта. На ощупь она была как бы липкая, и я с каждой секундой терял силы.