Воронья дорога - Бэнкс Иэн М. - Страница 5

• Предыдущая
• 5/99
• Следующая

– В прошлом году она падала с дерева. А в этот раз чистила водосточные желоба. Лестница поехала, и бабушка провалилась через крышу оранжереи. До больницы не довезли – говорят, шок от кровопотери.

– Ах, Прентис, я тебе так сочувствую.– Эш погладила меня по руке.

Дин озабоченно покачал головой:

– А я думал – сердце.

– Был у нее инфаркт,—кивнул я.—Лет пять назад. Ей поставили электрокардиостимулятор.

– А может, она на лестницу залезла, тут и случился инфаркт? – предположил Дин.

Эш пнула его в голень.

– У-у-ы! – взвыл он.

– Извините, ваша чувствительность,– сказала Эш.– Но я повторю: мы правда очень соболезнуем. Прентис,– оглянулась она,– я не вижу Льюиса. Он что, не смог приехать?

– Он в Австралии,– вздохнул я.– Все шутки шутит.

– А-а,– кивнула Эш и улыбнулась краем рта.– Какая жалость.

– Для австралийцев – пожалуй,– сказал я. Лицо Эш сделалось печальным, даже жалостливым:

– Ах, Прентис…

Дин пихнул сестру в спину рукой – не той, что тер свой подбородок.

– Слышь, так че там с тем чуваком, ну, с которым в Берлине столкнулась в джакузи? Обещала же рассказать.

– А, да…– Эш перестала хмуро смотреть на брата и стала хмуро смотреть на меня. Она глубоко вдохнула, медленно выпустила воздух из легких: – Скажи-ка, Прентис, как ты насчет кружечку пропустить?

– Да неплохо бы, пожалуй,– ответил я.– Но нас вроде в замок звали помянуть.– Я пожал плечами: – Сегодня вечером?

– Договорились,– кивнула Эш.

– Джакузи? – Я взглянул на Дина, затем на Эш.– Берлин?

Дин ухмыльнулся и кивнул.

– Ладно, Прентис,– сказала Эш,– увидимся. И я тебе расскажу одну историю, грязную, но потрясную. К восьми в «Якобите», годится?

– В самый раз,– кивнул я и, подавшись вперед, легонько толкнул ее.– Что за джакузи?

Я заметил новое выражение на лице Дина, услышал новый звук, затем увидел, как взгляд Эшли сместился с моего лица: теперь она смотрела куда-то мне за спину, над левым плечом. Я медленно повернулся.

С визгом тормозов к крематорию подъезжал автомобиль; палая листва кружилась за ним в воздухе. Это был зеленый «ровер», и шел он на добрых шестидесяти. Должно быть, раза в три перекрыл последний рекорд скорости, поставленный на этой территории. И двигалась машина курсом примерно на нас, и расстояние, пригодное для безопасного торможения, быстро сходило на нет.

– Это не доктора ли Хайфа тачка? – спрашивал Дин, пока Эш хватала меня за рукав и тащила назад.

«Ровер» перестал выть двигателем, клюнул носом и затряс задом; протекторы его шин пытались вгрызться во влажный асфальт.

– А я думал, у него «орион»,– пробормотал я, давая Эшли оттащить меня, заодно с Дином, мимо зада машины дяди Хеймиша на траву. Вся толпа возле крематория теперь смотрела, как зеленый «216-й» скользит в считанных сантиметрах от лобового столкновения с эрвилловской «бентли» восьмой модели. Покрышки наконец зацепились за асфальт. Доктор Файф – и правда, это был он – соскочил с водительского сиденья. Все такой же маленький, толстый и усатый, только сегодня физиономия красная и вытаращены глаза.

– Стойте! – завопил он, хлопая дверцей машины и со всех своих коротеньких ножек устремляясь к входу в часовню.– Стойте! – выкрикнул он снова, уже, пожалуй, без необходимости, потому что все, чем бы они ни занимались, замерли, когда завизжала тормозами машина.– Остановитесь!

Готов поклясться, что я услышал в этот момент приглушенный треск, но никто мне не верит. Вот тогда это, наверное, и произошло.

Чуткие гробовщики из корпорации «Галланахский крематорий» обычно сжигают тела по ночам, дабы видом дыма не усугублять горе и без того скорбящих родственников. Но бабушка Марго в завещании потребовала незамедлительной кремации, каковая и происходила в те минуты, когда подъехал доктор Файф.

– Ай! – воскликнул доктор у самой двери, где его должен был перехватить встревоженный служитель.—Ай!—повторил он и повалился, сначала в объятия служителя, а затем на землю. Несколько секунд простоял на коленях, затем развернулся и сел на зад, вонзая короткие пальцы в пухлую грудь и глядя на гранитные плиты мостовой перед часовней. А потом уплотнившаяся и притихшая в растерянности толпа услышала от него:

– Дорогие друзья, прошу извинить, но у меня, кажется, коронарный тромбоз…

И с этими словами доктор Файф завалился на спину. Несколько мгновений ничего не происходило. Потом Дин Уотт пихнул меня рукой, в которой держал «регал», и тихо молвил:

– А, че, прикольно.

– Дин! – цыкнула на него Эшли.

Наши родственники между тем уже столпились вокруг доктора.

– Вызовите «скорую»! – закричал кто-то.

– Здесь же есть катафалк! – воскликнул мой отец.

– Только ушиб – фигня,– пробормотал Дин, энергично теревший голень, и обратился к сестре: – Слышь, валим отсюда?

Катафалк сослужил службу: доставил доктора Файфа в местную больницу как раз вовремя, чтобы спасти если не его профессиональную репутацию, то хотя бы жизнь. А тот приглушенный хлопок – настаиваю, что я его слышал,– был взрывом. Взорвалась моя бабушка. Доктор Файф забыл предупредить в больнице, чтобы из тела перед кремацией извлекли электрокардиостимулятор. Как я уже говорил, в моем роду такие вещи случаются.

То были дни радужных перспектив; и мир был очень мал в ту пору, и в нем еще жило волшебство.

Он рассказывал детям удивительные истории. О Тайной Горе и о Звуке, Который Можно Увидеть. О Лесе, Утонувшем в Песке, и Деревьях из Окаменевшей Воды. О Медлительных Детях и о Волшебном Пуховом Одеяле и об Исхоженной-Изъезженной Стране. И дети верили всему. Они узнавали о далеких временах и давно исчезнувших местах, узнавали о том, кем они были и кем не были, о том, кем они станут и кем не станут.

Тогда каждый день был неделей, каждый месяц – годом. Сезон был десятилетием, а год – целой жизнью.

– Пап, а миссис Макбет говорит, что Бог есть, а ты попадешь в дурное место после смерти.

– Миссис Макбет – идиотка.

– Не, пап, она не идиотка. Она учительница!

– Нет такого слова «не», а есть слово «нет»… То есть у слова «не» другие значения.

Он задержался на тропе и повернулся взглянуть на мальчика. Остановились и другие дети, они ухмылялись и хихикали. Все уже почти добрались до вершины холма и теперь находились чуть выше верхней границы произрастания леса, установленной Комиссией лесного хозяйства. Отсюда виднелась пирамида из камней: горб, подпирающий горизонт.

– Прентис,– сказал отец,– человек может быть и учителем, и идиотом. Он даже может быть и философом, и идиотом. А бывают политики-идиоты… Сдается мне, других политиков и не бывает. Даже гений может быть идиотом. Миром правят сплошь идиоты. Идиотизм – не очень серьезная помеха в жизни и в профессии. Иногда это явное преимущество, даже залог успеха.

Дети хихикали.

– Дядя Кеннет,– прощебетала Хелен Эрвилл,– а наш папа говорит, что вы коммуняка.

Ее сестренка, стоявшая рядом на тропе и державшая ее за руку, пискнула и прижала холодную ладошку ко рту.

– Да, Хелен, твой папа абсолютно прав,– улыбнулся он.– Но только в пейоративном смысле, к сожалению, а не в смысле практическом.

Дайана снова пискнула и, хихикая, отвернулась, пряча лицо. У Хелен на мордашке отразилось недоумение.

– Пап, а пап,– затеребил Прентис отцовский рукав.– Пап, миссис Макбет – учительница, правда учительница. И она сказала, что Бог есть.

– Да, пап, мистер Эйнсти тоже так говорит,– добавил Льюис.

– Я имел удовольствие беседовать с мистером Эйнсти,– сказал старшему мальчику Кеннет Макхоун.– Он считает, мы должны были послать войска во Вьетнам, чтобы американцам помочь.

– Пап, он тоже идиот? – отважился задать вопрос Льюис, разгадав кислую мину на отцовском лице.

– Безусловно.

– Так, значица, Бога нету, мистер Макхоун?

– Да, Эшли, Бога нет.

– А как насчет вумблов, мистер Макхоун?

• Предыдущая
• 5/99
• Следующая