Умм, или Исида среди Неспасенных - Бэнкс Иэн М. - Страница 4
- Предыдущая
- 4/90
- Следующая
Круглая дедова купальня с помостом оборудована в просторной ванной комнате позади гардеробной, которая, в свою очередь, располагается за спальней. Этот бассейн, созданный руками брата Индры, занимает одну половину ванной комнаты, а во второй половине уместились обычная ванна, душевая кабина, раковина, унитаз и биде; вода поступает из стоящей на чердаке цистерны, куда нагнетается из реки посредством водяного колеса (оно, по словам Индры, сделано по древнесирийским чертежам) и лабиринта труб через различные фильтры, включая наклонную камышитовую плиту; в этой системе задействованы работающий на метане насос, установленные на крыше солнечные батареи и, наконец, газовый кипятильник непосредственно над этим помещением.
– Светлейшая Исида! – хором пропели сестра Марджори и сестра Эрика.
Марджори, которая на три года старше меня, и Эрика, которая на год меня младше, обе в нежно-розовых сорочках, осушали купальню полотенцами.
– Доброе утро, сестры, – кивнула я.
Я прошла через двойные двери в роскошное благоухающее помещение, получившее у деда название «Когитарий»; это настоящий висячий сад, устроенный на перекрытии актового зала, где у нас проходят собрания и службы. В «Когитарии» воздух был еще более жарким и влажным, чем в ванной комнате.
Мой дед, Его Святейшество Благословенный Сальвадор-Уран Один Диевас Брахма Моисей-Мохаммед Мирза Умм Ласкентарийский, Возлюбленный Основатель Ласкентарианского Культа Богоизбранных Первый, он же Наместник Создателя на Земле (явно не стеснявшийся брать себе дополнительные духовные имена и титулы), дремал в дальнем конце висячего сада: нежась в солнечных лучах, он восседал в жестком плетеном кресле; к его ногам вела шахматная дорожка, выложенная между папоротниками, филодендронами и бромелиадами. Дед, как всегда, был облачен в белую ризу. Уже высушенная седая грива курчавых волос смыкалась с густой седой бородой, образуя вокруг головы нимб, который, казалось, излучал сияние в неярком утреннем свете. Глаза его были закрыты. Я ступала по плитам, и пальмовые листья с легким шорохом щекотали мне руки. Дед открыл глаза. Он поморгал и, завидев меня, расцвел улыбкой:
– Как поживает моя любимая внученька?
– Отлично, дедушка, – сказала я. – А ты как?
– Старею, Исида, – ответил он, все так же улыбаясь. – А в остальном неплохо. – Его голос звучал мягко и зычно.
В свои годы дед все еще импозантен, сохраняет властное, львиное выражение лица и гладкую кожу, которая сделала бы честь мужчине вдвое моложе. Единственный его изъян – это клиновидный шрам на лбу, традиционный знак нашего Ордена. В низком бархатном голосе, который, кстати, перекрывает все прочие голоса во время нашего вольного «пения на языках», безошибочно распознается шотландский говор, хотя временами пробивается аристократический английский акцент, а гласные нет-нет да и приобретают американскую гнусавость.
– Будь благословен, дедушка, – сказала я и совершила наше Знамение: подняла правую руку ко лбу и произвела – как бы это сказать – медленное постукивание.
Сальвадор степенно кивнул и указал на низкую деревянную скамеечку у себя в ногах.
– И ты, Исида, будь благословенна. Спасибо, что зашла проведать старика. – Он с трудом положил правую руку себе на затылок и содрогнулся, – Шея замучила.
– Ага, – поняла я.
Положив шляпу на скамеечку, я встала у него за спиной и начала делать массаж. Дед свесил голову, а я разминала ему мышцы, скользя ладонями по гладкой, тронутой загаром коже.
В неярком дневном свете, проникавшем сквозь двойной фильтр тумана и стекла, я касалась дедушкиных плеч и шеи; массаж сменился простым наложением рук. Во мне нарастал странный зуд – предвестник моих способностей; он пробирал меня до костей и покалывал пальцы, напоминая, что Дар целительства по-прежнему при мне.
Честно скажу, в таких случаях я несколько раз проверяла, действует ли этот Дар на расстоянии: мои руки зависали над больным животным или над пораженным органом – мне хотелось выяснить, можно ли достичь целительного воздействия бесконтактным способом. Результаты были, как выражался в свое время мой учитель физики, однозначно неоднозначными. О животных просто не могу ничего сказать; что до людей – те хоть сообщают, что ничего не чувствуют, а в глубине души уверены, что для достижения эффекта требуется касание. Я всегда стеснялась признаваться в истинной причине своего интереса к этому вопросу.
– Вроде отпускает, – через некоторое время сказал дед.
С глубоким вздохом я положила ладони ему на плечи:
– Помогло?
– Очень даже, – отозвался он, поглаживая мою руку. – Спасибо, милая. Теперь посиди со мной.
Убрав со скамеечки шляпу, я опустилась на деревянное сиденье.
– Итак, собираемся поиграть на органе? – спросил он.
– Да, дедушка, – подтвердила я.
Он задумался, а потом важно закивал.
– И это хорошо. Непременно следует заниматься любимым делом, Исида. – Подавшись вперед, он опять погладил меня по руке. – Тебе дарована большая роскошь в виде подготовительного срока, чтобы ты могла служить Ордену, когда меня не станет…
– Что ты, дедушка… – запротестовала я, испытывая неизбежную в таких случаях неловкость.
– Ну, ладно, ладно. – Он не переставал гладить меня по руке. – Чему быть, того не миновать, Исида; я готов – уйду с легкой душой, когда пробьет мой час… но сейчас речь о том, чтобы ты с толком использовала это время – не все же тебе постигать науки да просиживать над книгами…
Я вздохнула и терпеливо улыбнулась. Эти доводы звучали уже не раз.
– …нужно пожить так, как заведено у молодежи, раз имеется такая возможность, – просто пожить, Исида. Поверь, ты еще успеешь взвалить на себя всяческие заботы и обязанности; не хочу, чтобы в один прекрасный день ты проснулась с мыслью, что ответственность за Орден и Общину лежит на твоих плечах, а у тебя смолоду даже не было случая насладиться земными радостями. Улавливаешь?
– Улавливаю, дедушка.
Эх, много ли ты понимаешь? – Его зрачки сузились. – У каждого из нас, Исида, бывают себялюбивые, если не сказать животные порывы. Их приходится держать в узде, но иногда не вредно дать слабину. Если все время сдерживаться – добра не жди. В будущем из тебя получится более рассудительный и бескорыстный предводитель Ордена, если сейчас ты сможешь себя чуток побаловать.
– Не спорю, дедушка. – Я изобразила подкупающую улыбку. – Однако себялюбие проявляется по-разному. Вот я, например, без зазрения совести потакаю себе тем, что часами просиживаю в библиотеке и хожу играть на органе.
Он глубоко вздохнул, ухмыльнулся и покачал головой.
– Ну, так и быть, только помни: земные удовольствия тебе не заказаны. – Его рука снова погладила мою. – Всегда об этом помни. Мы не чураемся счастья, мы ценим веселье и любовь. Ты просто обязана вкусить безоглядного наслаждения. – Оставив в покое мою руку, он демонстративно осмотрел меня с головы до ног. – Созрела, девушка, – сообщил он. – Прямо кровь с молоком. – Кустистые седые брови изогнулись дугой. – Скорей бы Праздник, а? – Он подмигнул.
Под пристальным взглядом Благословенного Сальвадора я отчаянно вздернула подбородок.
Думаю, рано или поздно мне придется описать свою внешность, и сейчас вполне подходящий момент, чтобы с этим покончить раз и навсегда. Рост несколько выше среднего, телосложение не хлипкое, но и не плотное. Обычно хожу с короткой стрижкой, но если волосы отрастить, они будут совершенно прямыми. Волосы, кстати, на удивление светлые, учитывая мой цвет кожи, который примерно отражает соотношение кровей три к одному (хотя в минуты самолюбования приятно думать, что от бабушки Аасни, скуластой красавицы гималайского происхождения, мне досталось чуть больше положенного); глаза большие, голубые; нос маловат, губы чересчур полные. Если не делать над собой усилия, рот почему-то остается слегка приоткрытым, даже видны ничем не примечательные передние зубы. Вроде бы раньше я отставала в физическом развитии, но теперь наконец все наладилось. Грудь, к моему несказанному облегчению, не отличается особой пышностью; талия осталась тонкой, а бедра слегка раздались. В результате уже целый год никто не говорит (по крайней мере, в глаза), что у меня мальчишеская фигура, – и на том спасибо.
- Предыдущая
- 4/90
- Следующая
