Умм, или Исида среди Неспасенных - Бэнкс Иэн М. - Страница 14
- Предыдущая
- 14/90
- Следующая
Время тянулось медленно; я все так же сплавлялась по бурной воде, изредка давая отдых ноющим рукам и меняя положение, чтобы унять боль в спине, мокрой от брызг. Впереди, милях в десяти, показались два больших моста, и у меня зашлось сердце: до Эдинбурга оставалось всего ничего. Сжав содранными в кровь ладонями весло-лопатку, я прибавила ходу.
Хотя путешествие становилось все более трудным и мучительным, я говорила себе, что это пустяки по сравнению со вторым рождением, которое пережил мой дед сорок пять лет тому назад.
Ростки нашей веры пробились во мраке ночи, когда на острове Харрис, что лежит в архипелаге Внешних Гебридских островов, свирепствовала буря.
Это произошло в последний час последнего сентябрьского дня тысяча девятьсот сорок восьмого года, во время первого осеннего шторма; под покровом темноты ветер с Атлантики гнал волны к скалистому берегу. Дождь, смешиваясь с брызгами соленой воды и бахромой пены, уносил далеко в глубь острова привкус моря, а волны с оглушительным грохотом рушились на песок и гранит.
В разбитом фургоне, спрятанном в дюнах, подальше от бесконечной, неприветливой береговой полосы, при свете ароматической свечи сидели, крепко обнявшись, две испуганные азиатки; они слушали, как бьются волны и ревет буря, как дождь барабанит по старой брезентовой крыше, как скрипят рессоры при каждом порыве ветра, и боялись, что их жилище вот-вот опрокинется на песок и разлетится в щепки.
Сестры Аасни и Жобелия Азис, настоящие парии, беженки из Халмакистана, были дочерьми первых азиатов, поселившихся на Гебридах. Родители открыли свое дело – передвижную лавку – и колесили по островам. Островитяне приняли чужаков неплохо, что, в общем-то, странно для такого места, где даже стирка в воскресный день считается богохульством.
Халмакистан – горный район на южных склонах Гималаев, за который соперничают Индия и Пакистан. В этом смысле он схож с Кашмиром, хотя у жителей этих двух карликовых территорий нет ничего общего, кроме взаимного презрения. Аасни и Жобелия были первыми в следующем поколении рода; считалось, что им вскружили головы яркие огни Сторноуэя, и вообще они слыли своенравными и падкими на западные соблазны. Окажись их родители более расторопными, обеих дочерей можно было бы удачно выдать замуж за достойных единоверцев, своевременно приглашенных с полуострова Индостан. Однако началась Вторая мировая война, и прошло без малого семь лет, пока отмена продовольственного нормирования и ограничений на перемещение не создала возможности выезжать за пределы страны для заключения брачных союзов. Время было упущено.
Тогда у родителей созрела идея выдать сестер за двух братьев из знакомой семьи: женихи, что греха таить, были не первой молодости, но их род отличался богатством и крепким здоровьем, а мужская его половина даже в преклонном возрасте славилась особой плодовитостью. Как говаривал несостоявшийся тесть, дочери скоро сами признают: девушке нужна твердая рука, пусть даже морщинистая и дрожащая.
Возможно, ободренные ветром независимости, сдувшим с трона самого раджу, и феминистскими настроениями, которые укрепила война, заставляя женщин работать в конторах и у станка, ходить в форме и отчасти брать в свои руки экономические рычаги, а возможно, просто оболваненные шедшими в местной киношке «Альгамбра» фильмами-агитками про энтузиазм советских крановщиц, сестры категорически отказались от этого брака и в итоге предприняли необычный шаг – как с точки зрения своих национальных традиций, так и с точки зрения той культуры, которая их приняла: они порвали с семьей и составили ей конкуренцию.
Девушки располагали кое-какими сбережениями и вдобавок заняли денег у одного сердобольного фермера-атеиста, который и сам был своего рода изгоем в стане истово верующих. На эти средства они приобрели старый фургон, некогда служивший передвижной библиотекой, и закупили кое-какой товар для продажи: бекон, топленое сало и говядину – аккурат то, чего их родня на дух не переносила; поначалу они также торговали спиртным, но через пару месяцев их застукали сборщики акциза и доходчиво объяснили все тонкости выдачи лицензий (хорошо еще, что сестер не попросили предъявить водительские права). Дела шли ни шатко, ни валко: спать приходилось прямо в фургоне, товар то залеживался, то уходил в один миг, контролирующие органы душили проверками, жить без родни оказалось несладко, но, по крайней мере, у сестер была свобода, а также взаимовыручка – вот и все, на чем они держались.
В тот день, пока буря еще не скрыла горизонт, они постирали белье на каменистом берегу речки, впадающей в озеро Лох-Лэксдейл, и оставили сушиться, а сами отправились по торговым делам на Льюис.
(Льюис и Гаррис считаются отдельными островами, хотя на самом деле их соединяет перешеек и бескомпромиссно разграничивают невысокие – ясное дело, не Гималаи, – но на редкость крутые горы. Жители Гарриса по большей части смуглее и мельче своих соседей: народная молва приписывает этот феномен любвеобильности смуглых испанцев, выброшенных на берег после крушения судов Непобедимой Армады у скалистого побережья Гарриса, но не исключено, что одна ветвь просто-напросто ведет свой род от кельтов, а другая – от викингов.)
Когда средь бела дня вдруг стали сгущаться сумерки, сестры припустили обратно, но все-таки попали под дождь, а потом обнаружили, что почти все белье, разложенное для просушки, бьется на ограде из колючей проволоки, а остальное улетело во вздувшуюся реку. Дождь лил сплошной стеной, и простыни с пододеяльниками и наволочками, повисшие на проволочном ограждении, оказались точно такими же мокрыми, как те, что плавали в реке. Собрав белье, сестры побежали к фургону и перегнали его в ложбину, чтобы укрыться от шторма.
Как были, в плащах, они жались друг к другу в дрожащем на сквозняке мерцании благовонной свечи, стиснутые со всех сторон коробками с чаем и ящиками со свиным жиром – то ли Аасни не смогла отказаться от какой-то выгодной сделки, то ли не учла, что в фургоне и без того не повернуться. Тем временем стекающая с простыней вода лужицами собиралась на полу и грозила подпортить мешки с сахаром, мукой и крахмалом, сваленные под лавками.
Вдруг послышался глухой удар: что-то с силой стукнуло в стену фургона, обращенную к морю. Они вздрогнули.
Снаружи застонал мужской голос, еле различимый среди рева ветра и волн.
Подхватив фонарь, сестры вставили в него маленькую ароматическую свечку и опасливо выглянули в грозную штормовую темноту. Рядом с фургоном, на поросшем травой песке лежал белокожий, неприметно одетый молодой человек; его черные волосы не могли скрыть ужасную рану на лбу, из которой сочилась кровь, тут же смываемая дождем.
Сестры поволокли его к открытой задней двери; незнакомец очнулся и снова застонал, попытался встать, но рухнул на землю. Тогда они затащили его внутрь – на мокрый пол, куда тотчас натекла еще и кровь, и заперли хлопающую на ветру дверь.
Несчастный был смертельно бледен и сильно дрожал, не прекращая стонать. Из раны хлестала кровь. Сестры сняли с себя плащи, чтобы его укутать, но дрожь не унималась. Аасни вспомнила, что смельчаки, переплывавшие Ла-Манш, обмазывали тело жиром. Девушки достали свиной жир (коего у них образовались большие излишки – в Карлоуэе кто-то из местных нашел несколько выброшенных на берег ящиков и сбыл по сходной цене), раздели мужчину до исподнего, забыв о приличиях, и начали смазывать туловище. Озноб не проходил. Рана по-прежнему кровоточила. Ее промыли и обработали йодом. Аасни нашла бинт.
Жобелия отперла заветный ларчик, который получила от бабки в посылке из Халмакистана на свое двадцатилетие, и вытащила флакон драгоценного бальзама жлоньиц, хранимого на самый крайний случай. Она сделала примочки и поставила их на рану, примотав бинтом. Пострадавшего затрясло еще сильней. Чтобы плащи не засалились, сестры вскрыли одну из коробок с чаем (этот товар все равно никуда не годился, так как слишком долго пролежал в амбаре у одного фермера из Тарберта, который в военное лихолетье надеялся с выгодой продать его из-под полы) и обваляли дрожащее, белое от свиного жира мужское тело в черном листовом чае, не пожалев добрых двух коробок; в полубессознательном состоянии несчастный только издавал стоны из-под своего чайно-жирового панциря, но, по крайней мере, его уже не знобило и на мгновение он даже открыл глаза: осмотрелся, встретился взглядом с сестрами – и лишился чувств.
- Предыдущая
- 14/90
- Следующая
