На край света (трилогия) - Голдинг Уильям - Страница 62

– Не беспокойтесь, мистер Тальбот, прошу вас. Там нечем испачкать ноги.

Капитан Андерсон остановился и посмотрел вниз.

– Планки на шпон посажены, сэр Генри?

Похоже, стоило мне отказаться от моряцкого жаргона, как мой словарный запас начал пополняться.

Сэр Генри беззаботно махнул рукой:

– Среди моих призов был как-то груз ценной древесины. Просто повезло. Это, видите ли, эбеновое дерево.

– На шпонки?!

– Я заменил обычно используемые деготь и паклю, от которых так пачкаются башмаки, полосами твердого дерева. Узкие планки – красное дерево. Это новшество я позаимствовал из увиденного мною на королевской яхте, когда имел честь быть представлен Его Королевскому Высочеству. У меня здесь образцовый порядок, именно!.. Только после вас, капитан Андерсон, мистер Тальбот!

– После вас, сэр!

– Прошу вас, сэр…

Мы спустились в пассажирский салон. Дама, явившаяся нам навстречу, не столько шла, сколько плыла или даже скользила. Леди Сомерсет мгновенно притягивала к себе мужские взоры: утонченная и весьма привлекательная женщина, одетая по последней моде – разумеется, ее наряд подходил более для званого вечера, чем для дневного приема. И это – «повседневное платье»? На груди ее сверкало целое состояние из сапфиров – такие же сапфиры красовались на шее и запястьях. Сэр Генри, должно быть, захватил корабль с драгоценностями, направлявшийся в Порту! Ее платье было перехвачено под грудью чем-то… Нет, я еще не освоил наречие модисток. Я разглядывал леди Сомерсет не более нескольких мгновений, ибо она склонилась ко мне и застонала. Иными словами невозможно описать ее приветствие: убедившись, что она привлекла внимание Андерсона, которое он выразил кратким кивком, леди Сомерсет отвернулась от него, скользнула в моем направлении, серьезно заглянула мне в глаза, словно мы присутствовали при событии, являвшем немалую важность, затем опять отворотилась к нашему капитану и глубоким контральто проговорила: «Такая радость!» И поскольку она выказала готовность пасть от этой радости в обморок, наверное, вполне естественно, что она протянула нам руки, точно в поисках поддержки. На мой вкус, она немного излишне благоухала. Я начал поднимать к ней руку, но жестом, напоминающим движение водорослей в воде, она всплеснула ладонями в другом направлении и простонала:

– Милая, бесценная Дженет!

По поводу статуса «бесценной Дженет» сомнений не оставалось: в одной руке Дженет держала веер и пяльцы с куском ткани, в который была воткнута игла с шелковой нитью, а в другой – книгу, заложив пальцем страницу, где читала. Из-под локтя у нее торчала небольшая подушечка, и, словно этого было недостаточно, в зубах Дженет зажала длинную ленту. Мне она показалась женщиной чрезвычайно скромной и недалекой. Торопливо сортируя людей в соответствии с увиденным, я немедля поместил ее в разряд, именуемый «компаньонки». Пока я этим занимался, она сделала книксен и метнулась прочь из салона.

– Мисс Оутс, – промурлыкала леди Сомерсет. – Родственница.

– Весьма дальняя, – подчеркнул сэр Генри. – Леди Сомерсет не желает с ней расставаться. Моя супруга из чистого великодушия держит эту женщину при себе, но я не в силах воспротивиться…

– Мой дорогой сэр Генри ни в чем мне не отказывает, ни в чем!

Я собирался произнести подходящую вежливую реплику, но тут лицо сэра Генри просветлело, и он заговорил энергически:

– Входите, Марион, входите! Я готов был держать пари против всех, что вы подниметесь!

Молния ударила топ бизани, сбежала вниз и расплавила громоотвод, который рассыпался раскаленными белыми каплями. Мачта раскололась, и обломки веером разлетелись в туман. Палуба разверзлась; электрические флюиды сжигали меня заживо. Передо мной, в белом светящемся круге, стояла девушка.

– Капитан Андерсон, позвольте вас представить. Мистер Тальбот? Мисс Чамли. Вы прекрасно выглядите, Марион, просто красавица – и если бы, конечно, не… Это мистер Эдмунд Фицгенри[62] Тальбот, милочка. Леди Тальбот, кстати, тоже из рода Фицгенри. Мистер Тальбот направляется в…

Наверное, он говорил и дальше. Опомнившись, словно после еще одной контузии, я обнаружил, что мужчины подняли бокалы и, к моему удивлению, в руке у меня тоже бокал. Поскольку стало ясно, что действие по поднятию бокала я каким-то образом выполнил и продолжал держать сей предмет в руках, следовал вывод, что я тоже что-то говорил, но был совершенно не в состоянии припомнить своих слов. О, Марион, поднимающаяся из грациознейшего и глубочайшего реверанса, сама мелодия, сама поэзия… Слова приобрели новое, неведомое мне ранее значение, и роились в сознании сверкающими искрами. Первые осмысленные фразы, которые я услышал, немного выйдя из прострации, принадлежали сэру Генри:

– Бедняжка Марион буквально лежала пластом. Малейшая качка – о Господи! – даже не волнение, а легкая зыбь во время стоянки – и все начинается снова. По прибытии в Индию ей надлежит оставаться там ради ее же блага, скажу я вам, потому что возвращение на родину сведет ее в могилу!

– Значит, сэр Генри, «Алкиона» – ходкое судно?

– Более или менее. Она, конечно, перегружена, но чрезвычайное донесение – это чрезвычайное донесение, сами понимаете. А как ваш корабль?

– Остойчивость как у скалы, а крен выравнивает так, что любо-дорого. Когда мой остолоп-лейтенант невзначай паруса обстенил, палуба выровнялась, по моим подсчетам, меньше чем за десять секунд – при хорошем, заметьте, ветре!

– Сэр Генри, капитан Андерсон, бедное дитя от ваших речей совсем побледнело! Все, Марион, джентльмены больше не станут об этом говорить. Сейчас палуба неподвижна, словно пол в бальной зале, и я знаю, что вы довольны.

– Полагаю, – сказал капитан Андерсон, – лучше устроить бал на моем корабле – он устойчивей вашего.

– О, «Алкиона»! – простонала леди Сомерсет. – Да что угодно устойчивей, чем эта неукротимая красавица!

Я наконец-то обрел нормальный голос:

– Капитан Андерсон, не сомневаюсь, захочет предложить вам свой корабль в качестве прибежища на весь оставшийся путь, мисс… мисс Чамли.

Мисс Чамли улыбнулась – Марион улыбнулась! Уголки ее губ поднялись вверх – при этом воспоминании сердце мое едва не выскочило из груди – какое удовольствие писать о ее улыбке! Даже когда Марион не улыбалась, восхитительный ротик, которым одарила ее природа, выглядел так, словно мисс Чамли все время припоминала какую-то веселую шутку и еле сдерживала смех. Не сразу я догадался, что единственный способ заставить себя не таращиться невежливо на ее губы, это разглядывать, еще более невежливо – и беспомощно – глаза… но тогда придется оставить без внимания носик, не говоря уж об удивленно приподнятых бровях, которые в сочетании с улыбчивым ртом придавали лицу живое и заинтересованное выражение – о Господи! Вот беда – со времен Гомера величайшие поэты упражнялись в изощренном мастерстве, описывая молодых женщин. Где взять слог, эпитеты, приемы (от иносказания до гиперболы), на которые еще не наложили бы контрибуцию! Как выйти за рамки общих правил риторики, отыскать вдохновенный абсурд – дерзкую магию Шекспира или Вергилия…

Я заблудился и бреду в никуда. Как она была одета? Тогда это казалось неважным, но теперь… Платье на ней было белое. Голубая лента, как помнится, охватывала вырез от плеча до плеча и тянулась вокруг отделанных рюшами рукавов, присобранных над локтями. Серьги ее представляли серебряные цветки; такие же цветы, скрепленные в ожерелье, обвивали шею над намечающейся грудью. Она была изящна… и останется таковой, ибо изящество ее не только форма, но суть… по выражению величайших поэтов.

Тут заговорил капитан Андерсон – точнее уже высказался. Я вспоминаю слова, которые слышал, сам того не сознавая.

– Нет, нет, мистер Тальбот. Мы идем не в Индию, а в Сиднейскую бухту. Кроме того, наш корабль полон пассажиров, переселенцев, груза…

– Видите, моя милая, – смеясь, сказал сэр Генри, – ничего не поделаешь! Путь ваш в Индию лежит на «Алкионе».