Der Architekt. Проект Германия - Мартьянов Андрей Леонидович - Страница 78

— Может, в последний, — возразил Святой. — Чертов Дарлан развернуться нам теперь не позволит. — Он наклонился в кресле вперед и тронул меня за руку. — Что вас так сильно беспокоит, Эрнст?

— Меня?

Не люблю проницательных людей. Вечно они проницают не то, что надо.

— Да. — Теперь Святой смотрел мне в глаза. Очень спокойный ясный взгляд, после приступа кашля остались слезы, он их не вытирал. — Вы всё время думаете о чем-то. Вы встревожены.

— Ладно, скажу, — буркнул я. — Меня здесь, конечно, не было, но разве Маршал позволял вам разворачиваться? Разве за вами не охотились вишистская милиция и гестапо?

— Естественно, — сказал Святой.

Я выбрал правильную тему и удачно перевел его внимание с моей персоны на подпольную работу: о подвигах и страданиях участников Сопротивления он мог разглагольствовать бесконечно. И это, право же, куда интереснее, чем рассматривать под лупой какого-то сомнительного камрада Эрнста.

— Естественно, за нами охотились, как за диким зверьем, — медленно продолжал Святой. — Но участвовать в нашем Сопротивлении — хотя бы подав кусок хлеба преследуемому человеку — было единственным способом для француза почувствовать себя французом. Перестать быть опозоренным. Побежденным. Сдавшимся. Поэтому нас поддерживало население. Вся страна, весь народ. А Франсуа Дарлан освободил французскую нацию от ощущения вины и позора. Теперь все едины под знаменами Республики и консулата! Все — граждане Франции, ее сыны. Включая и легионеров «Триколора». Проклятье, да скоро они, помяните мое слово, станут символом нашей национальной гордости!

— И, следовательно, никто больше не сочтет за честь подать вам кусок хлеба, — заключил я.

— Фактически наше дело проиграно, — согласился Святой. — Нас перехитрили, что неудивительно, и, что гораздо хуже, воспользовались плодами, взошедшими на нашей крови. Полагаю, в ближайшем будущем Дарлан перейдет к уничтожению наиболее активных руководителей Сопротивления. Впрочем, я умру раньше.

— Ну все, хватит, — прервала его Нина. — Дай задание Ренье и отправляйся отдыхать.

— Как всегда, потребуются документы, — сказал Святой, легко переходя от пафоса к деловитости. — Удостоверения личности для женщины и четырех мужчин. Сделай про запас. Постараемся наняться на работу в «Маджестик» в решающий день. Им потребуются разнорабочие и дополнительные официанты.

— Я могу выступать под своим именем, — возразила Нина. — Меня многие знают по Revue. Потом прикинусь жертвой, как обычно.

— Я всё понял, Святой, — сказал Ренье.

Скоро они с Дюшаном ушли. Святой допивал остывший чай. Нина возилась в соседней комнате.

Мы молчали.

Потом Святой тихо спросил меня:

— Как было в лагере?

— Очень плохо, — ответил я.

— Я встречал нескольких человек из лагеря, — сказал Святой. — Никто ничего не рассказывает.

— Нечего рассказывать.

— Все так говорят. Но что-то же с вами там происходило.

— Не тратьте на это силы, Святой, — сказал я. — Оставьте другим хотя бы малую часть. В конце концов, это наша жизнь, не ваша.

— Вы мне расскажете? — Он впился в меня глазами.

— О чем? О лагере?

Он молча, страстно кивнул.

Я задумался. Наконец я сказал:

— Представьте себе какой-нибудь новый для вас механизм. Вы даже не понимаете, как он работает. Половина деталей вам абсолютно незнакома. Как вы сможете описать его? Не существует слов, которыми вы могли бы воспользоваться. Там есть шестеренки, например, винты, пружины. Но картина всё равно не складывается. Я могу вам сказать, что в лагере люди испытывают голод, что там бывает очень холодно, что там тоскливо, что жизнь быстро теряет смысл, а время останавливается. Но это лишь шестеренки, винты, пружины. Как устроен весь механизм — вы не поймете. И очень хорошо, что не поймете. Вам этого не нужно. Вы и без того слишком много понимаете.

— Все, разговоры окончены, — объявила Нина, появляясь в комнате. Она взяла Святого за руку и, как ребенка, увела за собой.

Я встал с табурета и подошел к полуоткрытой двери, заглядывая в маленькую комнатку — спальню Нины.

Святой стоял возле кровати, опустив руки и свесив голову. Нина расстегнула на нем рубашку, потом брюки. Приказала ему что-то, и он послушно переступил через брюки. Он был очень худым. Нина взяла его за плечи, развернула к себе спиной. Поперек лопаток я увидел несколько воспаленных рубцов. Нина протерла его спину комком ваты. Запахло чем-то медицинским, приятным. Затем Нина завернула Тусена в халат, и оба скрылись из поля зрения. Заскрипели пружины — Тусен улегся на кровать.

Нина вышла из комнаты так стремительно и внезапно, что приложила меня дверью.

— Подсматривали? — осведомилась она.

Я неопределенно пожал плечами и потер ушибленный лоб.

— Это ничего, — утешила меня Нина. — Святой поначалу на всех так действует. Хочется понять, что это за существо.

— И что это за существо?

— Еще не догадались?

— Честно говоря, нет. Фанатик, возможно. Он католик? Иезуит?

— Он краснодеревщик, — ответила Нина.

— Так прозаично?

— Во Франции самая низменная проза жизни в любой момент может внезапно обернуться героизмом, — сказала Нина. — Вы читали рассказ Мопассана «Пышка»?

Я молча покачал головой.

— Понятно, — после короткой паузы заключила Нина. — В моторах «Майбах» вы разбираетесь лучше, чем в беллетристике.

— Приблизительно так, — отпираться было бессмысленно.

— Ладно, вот вам еще одна история. Еще одна история о Сопротивлении, о том, как малое превращается в великое… До войны Святой работал в мастерской, которая принадлежала его семье. Когда пришла весть о том, что немцы перешли Сену, вся семья бежала из Парижа. После скитаний под бомбежками, потеряв близких, Тусен добрался до Тулузы. Деньги кончились, есть было нечего. Ему было семнадцать лет. Однажды, бродя по Тулузе в поисках работы, он прошел по площади Сен-Сернен, не заметив, что вся она окружена полицейскими. Тех, кто входил в этот круг, задерживали и спрашивали бумаги. У Тусена не оказалось никаких документов, они сгорели во время бегства. Задержанных отправили в префектуру и заперли, а в середине ночи затолкнули в фургон и куда-то увезли. Выгрузили в темноте перед каким-то зданием. И здание, и небольшой парк перед ним были обнесены колючей проволокой.

— И что это было? — спросил я. — Лагерь?

— Да, лагерь Клерфон недалеко от Тулузы. Задержанных загнали в здание и начали переписывать. Тусен стоял одним из последних в очереди. Он закашлялся — у него плохие легкие, — и один из французских офицеров неожиданно приказал ему выйти. Они снова очутились в парке. Офицер подвел его к ограждению, раздвинул колючую проволоку, велел выбираться и немедленно уходить из Тулузы. Тусен не стал задавать вопросов. Почему тот человек его спас — осталось загадкой. Но с тех пор Святой в Сопротивлении.

— Так он поэтому спрашивал про лагерь? Хочет знать, чего избежал?

— Мне скоро уходить на работу, — сказала Нина. — Комнат у меня две. Я, уж простите, буду спать на софе, так что постелите себе на полу. — Она кивнула на гору барахла, закрытого шалью. — Возьмите себе одеяло, какое хотите, белье, если не любите спать на голом. У меня всё не очень чистое, но это ничего?

— Ничего, — ответил я. — А вас не смутит, что я буду спать с вами в одной комнате?

Нина тихонько засмеялась.

— Да я могла бы даже переночевать с вами в одной постели, но софа у меня узкая — вдвоем мы на ней просто не поместимся.

Нина собиралась на работу: складывала в сумочку косметику, пропуск. Она непрестанно двигалась, ходила по комнате, заставила меня отвернуться и надела другое платье. Потом я помог ей застегнуть пуговицы на спине. Она двигала лопатками, задевая мою ладонь. Чтобы мне удобнее было застегивать, она подняла и удерживала рукой волосы, открыв шею.

— Невозможно спать, пока ты бегаешь тут, как рассерженная мышь, — раздался голос, и на пороге комнаты появился Тусен в старом полосатом халате. Он стоял босиком на нечистом полу.