Частный детектив. Выпуск 5 - Чейз Джеймс Хедли - Страница 6

Из коридора донесся разгневанный голос Макелпайна:

— Откройте, Джонни! Откройте, или я разнесу к чертям собачьим эту проклятую дверь!

Харлоу спрятал обе камеры под кровать. Стянул с себя черную кожаную куртку и черный свитер, швырнув то и другое вслед за камерами. Потом вылил немного виски на ладонь, растер по лицу…

Дверь распахнулась, и показалась правая нога Макелпайна. Очевидно, каблук послужил неплохим орудием для расправы с замком. Харлоу, в рубашке и брюках, не сняв даже ботинок, лежал, вытянувшись, на кровати. Он выглядел так, словно находился в глубоком обмороке.

Макелпайн с угрюмым видом и, словно не веря своим глазам, подошел к кровати, склонился над Харлоу, с отвращением принюхался и вынул бутылку из бесчувственной руки гонщика.

— И это величайший гонщик мира!..

— Вы же сами говорили, что все они к этому приходят. Помните? Рано или поздно, но все они приходят к этому.

— Но Джонни Харлоу!

— И Джонни Харлоу.

Макелпайн кивнул. Оба повернулись и вышли из номера.

Харлоу открыл глаза, задумчиво потер подбородок. Потом рука его замерла, он понюхал ладонь и брезгливо поморщился.

Бурные недели, промелькнувшие после гонок в Клермон—Ферране, как будто не внесли особых перемен в поведение Джонни Харлоу. Всегда сдержанный, замкнутый и одинокий, он и теперь оставался таким же, разве что стал еще более нелюдимым.

В дни взлета, находясь в расцвете сил на вершине славы, он был почти ненормально спокоен, держа свое внутреннее “я” под железным контролем. Таким же спокойным казался и сейчас, так же сторонился остальных, держался особняком. Его замечательные глаза (замечательные по своему феноменальному зрению) смотрели так же невозмутимо, ясно, не мигая, как и прежде, а его орлиный профиль был совершенно бесстрастен.

Руки гонщика больше не дрожали. Все как будто говорило о том, что человек этот находится в согласил с самим собой. Тем не менее, можно было заметить: состояние чемпиона весьма далеко от блаженной гармонии, и он никогда уже не достигнет внутреннего равновесия. С того дня, как Харлоу сбил Джету и сделал Мэри калекой, сказать, что его судьба неумолимо пошла под уклон, значит, сказать далеко не все. Успех не просто пошел на убыль, он рухнул что ни на есть самым роковым и бесповоротным образом как для самого гонщика, так и для широкого круга его друзей, знакомых и почитателей.

Спустя две недели после гибели Джету, в родной Британии, на глазах преданных болельщиков, явившихся как один вознаградить и поддержать своего кумира после тех ужасных оскорблений, которыми осыпала его французская печать, и вдохновить его на новые победы, чемпион пережил позорную неудачу, сойдя с дистанции в первом же заезде. Дело обошлось без каких бы то ни было травм, но “коронадо” превратился в кучу металлолома. Лопнули обе передние шины. Высказывалось предположение, что одна из них рванула, по меньшей мере, еще на треке. “Иначе, чем объяснить, — говорили многие, — что “коронадо” так неожиданно врезался в чашу?” Правда, такое мнение не было всеобщим. Джекобсон, как и следовало ожидать, изложил в узком кругу свою точку зрения. Он считал, что высказанное большинством объяснение — поистине образец милосердия. Теперь механик уже довольно часто повторял свое излюбленное заключение: “Водительский просчет”.

Еще через дне недели на Больших гонках в Германии (пожалуй, из наитруднейших), общепризнанным героем которых уже давно стал Джонни Харлоу, состояние уныния, нависшее грозовой тучей над заправочным пунктом фирмы “Коронадо”, стало почти физически ощутимым, почти видимым. Гонки заканчивались, последний автомобиль скрылся из виду, чтобы пройти последний круг перед тем, как отправиться на осмотр. Макелпайн сокрушенно качал головой Рядом, на окладном парусиновом стульчике, сидела Мэри. Ее левую ногу все еще сковывал гипс; прислоненные к спинке стульчика, стояли костыли. В одной руке она держала блокнот, другой — пыталась писать, но только грызла карандаш, готовая вот–вот расплакаться. Позади нее стояли Джекобсон, два его механика и Рори. Джекобсон, как обычно, саркастически посмеивался, рыжеволосые братья Рафферти воспринимали происходящее с одинаковой покорностью и отчаянием. Рори смотрел с холодным презрением.

— Одиннадцатое место из двенадцати возможных! Ну и водитель! Ничего себе “рекорд” для чемпиона мира!

Джекобсон задумчиво покосился на парня:

— Месяц назад вы обожали его…

Рори глянул на сестру. Плечи ее опустились, она еле сдерживала слезы.

— То было месяц назад.

Светло–зеленый “коронадо” подкатил к смотровым ямам. Шум его мотора затих. Никола Траккиа снял шлем, вынул большой шелковый платок и, обтерев потное лицо, начат стягивать с рук перчатки. Гонщик был явно доволен собой — еще бы, для этого и впрямь была причина: достичь финиша вторым, отстав от лидера всего на длину корпуса автомобиля!..

Макелпайн похлопал Траккиа по плечу.

— Великолепно, Никки! Ваш личный рекорд, да еще на таком зверски трудном маршруте. Второе место третий раз! Знаете, я начинаю думать, что мы еще сделаем из вас гонщика.

Никки просиял, не умея скрыть радость.

— Еще не то увидите! До сих пор Никола Траккиа не старался по–настоящему. Просто пытался улучшить ход машин, которые наш главный механик приводит в негодность в период между гонками. — Он улыбнулся Джекобсону. Тот ответил ухмылкой. Несмотря на различие характеров и интересов, между этими людьми было что–то общее. — Теперь, когда дело идет к Большим гонкам на Гран—При в Австрии, через две недели, босс, вам, пожалуй, придется раскошелиться на пару бутылок шампанского.

Макелпайн снова улыбнулся, что далось ему с трудом, хотя повинен был в этом не Траккиа. За один короткий месяц шеф сильно потерял в весе, лицо осунулось, морщины стали глубже, а в великолепной густой шевелюре заметно прибавилось серебра. Трудно было предположить, что одно лишь падение “суперзвезды”, даже такое внезапное и неожиданное, могло вызвать столь драматическую перемену.

Он сказал:

— Если не учитывать тот факт, что в предстоящих гонках будет участвовать настоящий живой австриец, не правда ли? Я имею в виду Вилли Нойбауэра. Вы, конечно, слышали о нем?

Траккиа остался невозмутимым.

— Может быть, ваш Вилли и австриец, но только австрийские гонки ему не по зубам. Его наивысшее достижение — четвертое место. А я уже два года держу второе, — он оглянулся на еще один подъехавший автомобиль марки “коронадо” и снова обратился к Макелпайну: — А кто первый, вы–то знаете?

— Знаю. — Макелпайн неторопливо повернулся и направился к прибывшей на пункт обслуживания машине. Из нее вышел Харлоу. Стянул с головы шлем, поглядел на свой автомобиль и сокрушенно покачал головой.

Когда Макелпайн заговорил, в голосе его не прозвучало ни горечи, ни гнева, ни осуждения:

— Ну и Бог с ним, Джонни! Не можете же вы вечно быть первым, в конце концов!

— На такой машине — нет. Не могу…

— Что вы хотите этим сказать?

— Теряет скорость.

Подошедший Джекобсон слышал ответ Харлоу.

— С самого старта? — спросил он, на лице его оставалось все то же непроницаемое саркастическое выражение.

— Не волнуйтесь, Джек. К вам это не имеет никакого отношения. А все–таки чертовски забавно: то рванет, то отстанет. Я выжимал из машины всю силу, по крайней мере, раз шесть, да только ненадолго.

Джекобсон взглянул на Макелпайна, тот ответил едва заметным кивком.

Спустились сумерки, трек опустел. Разошлись все: и служащие, и зрители. Только у заправочно–ремонтного пункта фирмы “Коронадо” маячила одинокая фигура. Макелпайн стоял, глубоко засунув руки в карманы габардинового пальто, погруженный в какие–то свои мысли.

Однако он не был так уж одинок, как ему, возможно, казалось. Неподалеку от заправочного пункта фирмы “Гальяри”, в тени прятался некто, одетый в темный свитер и темную кожаную куртку.

Послышался рокот мотора, вскоре возник “коронадо” с включенными фарами. Сбавил скорость, проходя мимо пункта “Гальяри”, и остановился около смотровых ям. Из машины вылез Джекобсон.