Частный детектив. Выпуск 5 - Чейз Джеймс Хедли - Страница 43

Эмерсон не обещал ничего невыполнимого, тогда как Хорейша М. Хамбл, вроде бы более современный и прогрессивный, мне казался самым обычным краснобаем, спекулирующим громкими фразами и сулящим своим избирателям то, что просто невыполнимо. Но он настолько красиво и убедительно все это преподносил, что я почти не сомневался, что через три дня этот краснобай станет президентом, после чего придут к власти его сторонники, которых туда не следовало подпускать на пушечный выстрел…

Глядя на ослепительную улыбку Хорейши, я почувствовал, что у меня сдают нервы и поспешно отвернулся. В этот момент крановщик вылез из кабины, снял с головы фуражку, и солнце осветило его рыжие волосы. Это действительно Джексон.

После фотографий в офисе Себастьяна и физиономии Хамбла, мне ничто не могло доставить большего удовольствия, чем перекинуться несколькими словами с трудягой Джеком Джексоном, от которого пахло потом, а не французскими духами.

Я подошел к нему и крикнул:

— Здорово, Джексон!

Он увидел меня и поспешил навстречу, краснорожий крепыш с огненно–рыжей шевелюрой и ручищами, как окорока. Мы обменялись рукопожатиями, и он сказал:

— Шелл, белоголовый проходимец, тебя что сюда привело?

Я предупреждал, что он сквернослов?

— Не желание повидаться с тобой, Джексон.

— Ну, не хочешь, не говори. Послушай, мой парень построил уже шесть домов в Хайте! Целых шесть, можешь поверить? Зарабатывает побольше меня, представляешь?

Я был рад это слышать. Несколько лет назад, с моей помощью, его сына упрятали в окружную тюрьму на шесть месяцев за угон автомобилей, и в то время Джек не питал ко мне добрых чувств. Но наука пошла парню на пользу, он образумился я по собственной инициативе пошел в строительную организацию. Теперь он хорошо и честно зарабатывает.

— Он зарабатывает больше, потому что работает прилежнее, — поддразнил я, — он строит, а ты разрушаешь. Да к тому же через каждые 10 минут делаешь перерыв.

— Язык без костей! Я пошабашил впервые с самого утра. Кофейный перерыв. Кроме того, если я начну работать слишком быстро, начнутся неприятности с вывозкой мусора.

Он отстегнул плоскую фляжку с пояса, отвинтил крышку и хлебнул прямо из горлышка, сощурился, крякнул и облизал губы.

— По–прежнему употребляешь сорокаградусный кофеек?

— Человек должен поддерживать свои силы.

— А ты не боишься, что ты как–нибудь “перекофеинишься” и стукнешь этим ядром себя по голове?

— Ни боже мой. После двух таких фляжек я могу спокойно сбросить муху со стакана на стене, не повредив ни одного кирпичика. Ну, а кофеек, как ты сказал, мне нужен только для того, чтобы не спятить на работе. Бах — рушится стена, бах — вниз летит колонна, бах —… И так все дальше и дальше. Возможно, тебе это кажется интересным и восхитительным…

— Да нет, не совсем!

— Мне моя работа действует на нервы, если хочешь знать. Иной раз у меня появляется чувство, как будто я какое–то дикое чудовище, которое должно разрушить эту улицу.

Обведя рукой круг, я спросил:

— Что здесь происходит? Миллионеры строят новые банки и отели?

— Обновление города, они так его назвали.

Ясно, очередной проект перестройки, оплаченный из федеральных фондов. По–моему, куда понятнее сказать “из моего кармана”.

Джек продолжал:

— Три квартала полностью будут снесены, вот этот и те два.

Он показал, какие именно.

— Ты хочешь сказать, что здание Себастьяна — тоже?

— Да-а. За него примемся на будущей неделе. Работы выше головы: это старье не так–то легко разрушить.

— Могу представить. И твои чувства — тоже… А у тебя не возникали сомнения?

Возможно, возникали, из–за этого он и пил. Но чтобы жить, надо работать.

Я снова посмотрел через улицу на смазливую физиономию Хорейши Хамбла. Вот у него нет сомнений. Он за всяческие модернизации и модификации и в городе, и в сельской местности.

— Ладно, Джек. У меня на три назначена встреча. Продолжай крушить.

— Мне и правда пора приниматься за дело, но все же минут десять я сосну… Хлебнешь моего зелья?

Он снова взбалтывал фляжку.

Я протянул руку и поднес фляжку к губам.

— Спасибо, выпью глоточек…

Чтобы добраться до клиники Мордехая Питерса, надо ехать по Бенедикт–каньон шоссе к горам Санта—Моника, затем свернуть на Хилл—Роуд. Через полмили — частная подъемная дорога, которая ведет к очаровательному владению, откуда открывается потрясающий вид на соседние Беверли—Хилл и Голливуд, а в погожий день даже на Тихий океан.

Я проезжал мимо раза четыре, но внутри так и не бывал. С доктором Питерсом я тоже не знаком.

По дороге я припоминал все, что слышал об этом типе.

Он разработал теорию нового лечения психических заболеваний, которую неофициально называли “Питеризацией мозгов”. Еще совсем недавно царствовавший психоанализ Фрейда с его “комплексом Эдипа”, заполнявший пьесы, сценарии, радио и телепередачи, был полностью забыт. Мистер Мордехай Питерс стал новым героем, чуть ли не гением космического значения. Он писал книги, предисловия к книгам, рецензии на книги и на рецензии… и загребал по сотне долларов в час.

Вот этого–то знаменитого человека мне предстояло увидеть.

Свернув с Хилл—Роуд, я поднялся по асфальтированной дороге на высокое плато, которое, естественно, уже успели окрестить “Высотами Питеризации”, на котором раскинулась в антисептической белизне клиника.

Ровно три. Увидев надпись “место стоянки машин”, я припарковался, поднялся по широким ступенькам и вошел в офис.

Во внешнем офисе была кушетка, несколько стульев с изогнутыми спинками и стол с десятком непривлекательных журналов. За письменным столом сидела костлявая особа и что–то печатала на белых карточках. ’ Не иначе как интимные мысли пациентов. Я ее, сразу отнес к категориям старых дев (ей было уже за 30), потерявшей надежду расстаться официально или, на худой конец, неофициально со своей девственностью.

Я подошел к ней и заявил:

— Я — мистер Скотт.

Она кивнула головой и пробормотала:

— Вы можете присесть.

И продолжала печатать.

На столе секретарши раздался зуммер. Она перестала печатать, посмотрела на меня и сказала:

— Можете войти, мистер Скотт… — и добавила еще несколько слов, которые я не расслышал. Вскочив с удивительно неудобного стула, я был уже у двери и нажимал на ручку, когда раздался истерический вопль секретарши:

— Не сейчас! Я же сказала: через минуту.

Слишком поздно.

Я замер, превратившись, если не в соляной столб, то во что–то наподобие. Все слова вылетели у меня из головы. Представляете: через всю комнату мелкими шажками шла абсолютно голая молоденькая красотка. Я вас не обманываю. Совершенно без ничего.

Единственным минусом было то, что она шла не ко мне, а от меня.

Автоматически я охнул. Наверное этот звук произвел на нее такое же впечатление, как боевой клич диких индейцев на мирных поселенцев прошлых столетий. Девушка замерла на месте точно так же, как и я, повернулась и посмотрела на меня. Через секунду испуганное выражение исчезло с ее лица, она оказалась тоже немногословной, ограничившись одним лишь “у–у–у-х”.

У нее были волосы цвета шерри: коричневатого янтаря с огоньком внутри, они спускались кудрявой волной, закрывая половину ее лица, так что был виден один прекрасный зеленый глаз. Высокая, с потрясающей грудью, плоским животом и крутыми бедрами; ноги — стройные и длинные, как у танцовщицы. С такой я бы потанцевал…

Произнеся “о–о–о”, она повернулась и без особой спешки прошла к той самой двери, к которой и направлялась прежде, отворила ее довольно широко, так что я успел заметить кусочек стола, какие–то ширмы и кресло.

Войдя в комнату, девушка снова обернулась и закрыла дверь. Не захлопнула, а медленно прикрыла. Мне показалось, что она заулыбалась, но, возможно, я ошибаюсь.

Вот так состоялось мое появление у известного доктора Мордехая Питерса.

Но не она была доктором Питерсом. Он все время сидел в огромном мягком кресле, но надо быть круглым идиотом, чтобы в подобной обстановке обратить на него внимание.