Реквием по братве - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 10

— Что вы, дедушка! — в деланном испуге замахала руками. — Упаси Бог! Разве можно туда заглядывать? Потом жить не захочется.

— Верно. Однако у будущего много дорог. Есть из чего выбирать.

Окутанные дымом травки они все больше сближались, как изредка случается между людьми. Это называется — соприкосновением душ. Егору Серафимовичу девушка теперь казалась кем-то из потерянных внучек или молодой женщиной, которую ласкал в незапамятные времена и давно позабыл ее облик, а она, оказывается, ничуть не состарилась. А уж кем он представлялся девушке — добрым старым колдуном или выжившим из ума прохиндеем — оставалось только гадать, но она тоже расслабилась, в глазах все реже вспыхивали хищные огоньки. Наверное, пришла за добычей, настраивалась на утомительную схватку и успокоилась, увидя, что совладать с жертвой не составит труда. Что уж по-настоящему умел Егор Серафимович, так это внушать сизокрылым голубкам чувство полной безопасности. Для этого и дар ему был не нужен.

— Чего же ты хочешь от меня, — спросил, когда бутылка кагора опустела и он подумывал о том, чтобы сходить к холодильнику за подкреплением. — Говори, Тиночка, как на исповеди. Твоя маленькая тайна здесь и умрет.

— Тайны никакой нету, дедушка Архип, — светло улыбнулась девица. — Хочу напроситься в ученицы.

— Чем платить будешь?

— Чем хотите. Хоть деньгами, хоть любовью.

Старик важно кивнул. Она предлагала хорошую сделку. Не то чтобы он тяготился своим одиночеством, но соблазнительно иметь под рукой шалунью, готовую в любой момент вонзить острые зубки в горло.

— Есть затруднение, — сказал он. — Ты ведьма и любую науку употребишь во зло. Грех-то ведь будет на мне.

— Никакого греха, — девушка облизнула губы, и Егор Серафимович помолодел лет на десять. — Ведовство — такой же бизнес, как любой другой. Разве не так?

Она думала, что уже заколдовала его, что он у нее на веревочке, осталось снять шкурку, а потом слопать, но она ошибалась.

— Как же работа? — поинтересовался он.

— О-о, это несерьезно. Там большой куш не сорвешь. То есть, можно сорвать, но для этого надо продаться с потрохами. Я не умею. Не хочу.

— Надеешься на большой куш?

— Да… С вами на пару.

— Посиди немного, детка, принесу выпить.

Ему было так грустно, как давно не бывало. Залетная, неоперившаяся ведьмочка была не первой, кому пришла в голову мысль прижимать богатеньких клиентов и облегчать их кошельки с помощью ведовства. Так делали почти все так называемые экстрасенсы на Москве и жили припеваючи, да и сам Егор Серафимович, честно говоря, занимался именно этим, но бедняжка не знала, какая бывает расплата. Она не знала об этом потому, что не доросла умишком и сердцем до человеческого состояния и теперь уж, наверное, не дорастет никогда. Сегодня те, кто грабил, и те, кого грабили, мало чем отличались друг от друга. Оттого и грустил старик, что видел, как Москва, а может, вся страна, за короткий срок превратилась в гигантскую помойку, где матери рожали уродцев, старались сделать их похожими на двуногих чистеньких, веселеньких обезьянок из американских сериалов, — и казалось, этому не будет конца. В безумном городском гноище иногда еще мелькали, вспыхивали кое-где чистые, пытливые детские глазенки, но какой-нибудь озорной прохожий мимоходом обязательно швырял в них грязью, чтобы полюбоваться, как потухнут никому не нужные светлячки.

С бутылкой коньяка Егор Серафимович вернулся в гостиную. Девушка сидела в той же позе, в какой ее оставил — чуть раздвинув ноги, остро выпятив грудь, — но он почувствовал, что, пока его не было, она заглянула во все углы.

— Карты, — сказала с обворожительной гримаской. — Я умею гадать. Вам понравится. Хотите прямо сейчас погадаю?

— Ничего не выйдет. — Старик разлил коньяк в те же рюмки, где на донышке чернело вино.

— Думаете, не получится?

— Ничего у нас не выйдет, девочка. Мне нечему тебя учить.

— Вы меня прогоняете?

— Конечно. Как же иначе?

Ее улыбка изменилась: она не поверила. Еще бы! Такие старые налимы, как он, вряд ли прежде срывались у нее с крючка. Репортерша.

— Дедушка Архип, скажите, чем я провинилась?

— Ничем не провинилась. Славно посидели, выпили. Спасибо, развлекла дедушку. Пора и честь знать.

Бесенок скакнул ей в очи.

— Боитесь меня?

— Не тебя. Твоего вранья. Ты вся скроена из вранья. Зачем мне лишние хлопоты?

Она поддержала серьезный тон.

— В чем же я соврала?

— Миленькая, да лучше вспомни, когда правду последний раз говорила. И знаешь ли ее про себя?

— Может, вы скажете? Откроете глаза?

— Что толку. Лучше выпьем на посошок — и ступай себе с Богом.

— Нет!

— Что — нет? Не хочешь выпить?

— Вы ничего не поняли, дедушка Архип. Вы плохой колдун.

— Я хороший колдун, — усмехнулся он одними глазами. — Но нам с тобой не нужно колдовства. Колдовства ищут слабые люди, а ты вон какая — как летящий шмель.

Таина поникла, будто в глубокой усталости, прошептала:

— Дедушка, они отняли у меня все, а вы лишаете надежды. Почему?

— Кто — они?

— У нас общий враг, вот чего вы не поняли.

Егор Серафимович ощутил, как у него засосало под ложечкой. Быстро ответил:

— У меня нет врагов, с чего ты взяла? Я старый человек, обхожусь без них.

— Неправда! — в ее глазах полыхнул победительный огонек. — Вы ненавидите их точно так же, как я. Они и вас ограбили.

— Заблуждаешься, Тина. У меня нечего грабить. Я всегда был нищим.

— Не кривите душой, маэстро. Они забрали у вас жену, детей и бессмертие. Этого мало?

— Ты немного сумасшедшая, да? — он чувствовал, что угодил в ловушку. Он недооценил гостью. Поразительно.

— Конечно, сумасшедшая, — ответила она с такой страстью, что у старика зарябило в глазах. — Как и вы. Как все, кто надеется, что чуму можно одолеть прививками.

— Чем же еще ее одолеть?

— Чуму выжигают встречным огнем.

Старик задумался, став на некоторое время совершенно беззащитным, каким был до обретения дара. После долгой паузы, которую девушка не нарушала, уважительно уста-вясь в рюмку, спросил:

— Видно, крепко тебе насолили?

— Не больше, чем тебе, дедушка Архип, — спокойно ответила Таина…

Поздний ребенок в интеллигентной семье, Боря по кличке «Интернет» до двадцати лет как сыр в масле катался. Балованное дитя. Кладезь ума и талантов. До двадцати лет, до третьего курса МФТИ — счастливое детство. Путешествие по жизни в прямом и переносном смысле. Без соприкосновения с ней. Опекуны, нянечки, врачи, репетиторы. Редкое желание маленького Бореньки оставалось невыполненным — разве что по недосмотру отца. Анапа, Евпатория, Минводы; позже, уже в школе, — весь мир на ладони: Анталия, Франция, Англия, наконец, Сейшельские острова. При таком раскладе из мальчика скорее всего мог выпестоваться какой-нибудь самовлюбленный невротик — на смену чикагским младореформаторам, но ничего подобного не случилось. Напротив, чем больше с Боренькой нянчились, тем глубже он погружался в свой собственный мир, как бы стыдясь своего привилегированного положения в обществе. Уже в институте, заполняя различные анкеты, в графе «родители» всегда вписывал скромное: «служащие» — и ни одному из товарищей не признался, что на самом деле его отец — известный банкир. Да что там банкир — олигарх! столп общества! кумир подрастающего поколения интеллектуалов! — знаменитый Венедикт Шувалов. Разумеется, шила в мешке не утаишь, как не спрячешь в карман, к примеру, бронированный джип с охраной, ежедневно доставляющий мальчика в институт и встречающий после занятий. Можно уговорить отца, чтобы телохранители пересели в «Жигули», но что это изменит? Очень рано юноша узнал, что такое заискивающая дружба сверстников и раболепная преданность девочек, готовых по движению его бровей посрывать с себя одежду. Узнал и цену немотивированной ненависти, когда вдруг ловил на себе испепеляющие взгляды вроде бы добрых приятелей, подобные кинжальным ударам. В аудитории рядом с ним всегда оказывалась парочка незанятых мест, а когда проходил по институтским коридорам, то у него иногда возникало ощущение, что за спиной, если резко оглянуться, каждый раз падает свинцовый занавес, отсекающий его от суматошной вузовской круговерти. Вероятно, изгоями можно считать не только тех, кого общество по каким-то смутным признакам отторгает от себя, но и тех, в ком оно видит, тоже инстинктивно, своих будущих пастухов. Кому-то подобная ноша тяжела, кому-то приятна, иной душу прозакладывает, чтобы очутиться в завидном положении наследственного фаворита; Боренька Шувалов относился ко всему философски и почти не обращал внимания на кипящие вокруг его персоны страсти. Природа наделила его действительно незаурядными способностями, собственного воображения ему вполне хватало, чтобы чувствовать себя независимым и счастливым. Ум и фантазия выше реальности, и то, чего мальчик был лишен, или, наоборот, что мог приобрести с помощью папиного влияния, лежало, как сказал бы Спиноза, вне сущности его бытия. Аура избранности, песнопение поклонниц и уколы завистников доставляли ему некоторые неудобства, но не больше тех, которые испытывает бедняк, озабоченный постоянным голодным урчанием желудка. Тем более, жить в России ему оставалось недолго. Совместными усилиями мать и отец уговорили мальчика для продолжения образования перебраться наконец в Англию, в один из престижных колледжей, поставлявших всему миру политиков и бизнесменов. Боренька долго упорствовал, ему нравилась Москва, его устраивала профессура и научный потенциал МФТИ, но он был не слепой и видел, в какую бездонную воронку затянули страну. Статус сырьевой колонии, где, вероятно, до конца света суждено теперь прозябать деградировавшему россиянскому населению, никак не предполагал наличие самостоятельной научной базы, иными словами, у человека, помышляющего о лаврах ученого, в этой несчастной стране не было никакой перспективы, — вот реальность, с которой приходилось считаться. Условились, что мальчик досидит последний семестр, а там…