Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Пьесы и радиопьесы - Дюрренматт Фридрих - Страница 23

Миссисипи. У меня нет слабых мест. В моральной чистоте моих намерений не сомневается ни один человек.

Сен-Клод. Чепуха. У каждого человека есть своя смертельная слабость. Твоя слабость не в атаках на общество, она в тебе самом. Ты подходишь к миру с меркой абсолютной нравственности, а это возможно только потому, что мир видит в тебе нравственного человека. Твое влияние сразу рухнет, если удастся развеять ореол вокруг твоих добродетелей.

Миссисипи. Такое невозможно.

Сен-Клод. Ты в этом уверен?

Миссисипи. Я шел дорогой справедливости.

Сен-Клод (спокойно). Ты забыл, что я вернулся.

Миссисипи (смертельно побледнев). Ты прав. Я не ожидал еще раз увидеть тебя в этой жизни.

Сен-Клод. К сожалению, наша встреча была неизбежной. Ты ведь занял столь видное место в обществе не только благодаря своим смертным приговорам. Ты носишь имя Флорестана Миссисипи, ведешь свое происхождение от итальянской принцессы, учился в Оксфорде. Ты, как солнце, вспыхнул в этом мире, и мир, ослепленный твоим огнем, не поинтересовался твоим происхождением.

Миссисипи (задыхаясь). Луи!

Сен-Клод. Вот так-то, Поль! Спроси у мрака, из которого ты вынырнул!

Миссисипи. Я знать о нем больше не хочу!

Сен-Клод. Тем больше ему хочется узнать о тебе.

Миссисипи. Гиена!

Сен-Клод. Вот ты и заговорил нашим прежним языком. Это радует. Не будем забывать о нашем благородном происхождении. Наше зачатие стоило не больше пяти лир, а когда мы появились на свет, водосточный желоб окрасился кровью. Мокрые от сточных вод крысы учили нас жизни, о необратимом движении времени нам напоминали паразиты, ползавшие по нашим телам.

Миссисипи. Замолчи!

Сен-Клод. Пожалуйста. Давай снова присядем на эти стулья в стиле Людовика Четырнадцатого.

Миссисипи. Расставаясь тридцать лет назад, мы пообещали друг другу никогда больше не встречаться.

Сен-Клод (затягиваясь сигарой). Верно.

Миссисипи. В таком случае уходи.

Сен-Клод. Я остаюсь.

Миссисипи. Хочешь нарушить свое слово?

Сен-Клод. Само собой. Держать данное слово — это роскошь, непозволительная для людей нашего происхождения. Кто мы такие, Поль? Сперва мы воровали всякое тряпье, чтобы прикрыть свое тело, потом грязные медные монеты, чтобы набить брюхо заплесневелым хлебом, затем мы были вынуждены продавать самих себя, несчастные жертвы жирных бюргеров, завывавших над нами от похоти, словно коты в марте, наконец с оскверненными задницами, но с гордостью молодых предпринимателей на заработанные с таким трудом деньги мы открыли бордель: я был хозяином, ты — швейцаром.

Миссисипи (тяжело дыша). Надо же было как-то жить!

Сен-Клод. А зачем? Если бы мы тогда приковали себя к ближайшему фонарю, никто бы не протестовал.

Миссисипи. Я для того и терпел эту чудовищную нужду, чтобы однажды в углу мокрого подвала в руки мне попала полуистлевшая Библия, по которой я учился читать ночи напролет, коченея под светом газового фонаря. Разве остался бы я в живых еще хоть один день, если бы меня не затопило видение закона, хлынувшее в наш мрак, словно огненное море? Что бы я ни делал с этой минуты, какие бы глубокие унижения ни переживал, какие бы мерзкие преступления ни совершал, все было посвящено одной цели — учиться в Оксфорде и, став прокурором, восстановить закон Моисея, руководствуясь мыслью, что человечеству, чтобы двинуться вперед, надо вернуться на три тысячи лет назад.

Сен-Клод (в ярости). А у меня разве не было видения, как сделать лучше этот провонявший голодом, сивухой и злодеяниями мир, этот ад, звенящий песнями богачей и воплями обездоленных? Разве не нашел я в кармане убитого сутенера «Капитал» Маркса и не жил этой ужасной, навязанной мне жизнью только ради того, чтобы когда-нибудь провозгласить мировую революцию? Мы с тобой — два последних великих моралиста нашей эпохи. Мы оба ушли в подполье. Ты скрываешься под личиной палача, я — под личиной советского шпиона.

Миссисипи. Убери руку с моего плеча.

Сен-Клод. Извини.

Миссисипи. Ты пришел меня шантажировать?

Сен-Клод. Если ты не возьмешься за ум.

Миссисипи. Десять лет я выполнял в твоем борделе презренную работу, и за это ты дал мне возможность учиться. Мы больше ничего не должны друг другу.

Сен-Клод. Есть вещи, за которые нельзя расплатиться. Это жизнь. Ты выбрал жизнь, я дал ее тебе. Я указал тебе страшный окольный путь, ведущий от животного к человеку, и ты вступил на него. Теперь моя очередь предъявлять требования. Я не случайно вытащил тебя из сточной канавы. Речь идет о жизни или смерти коммунистической идеи. Ты слишком многообещающий гений, чтобы не попытаться извлечь из тебя капитал.

Миссисипи. Я с одинаковым усердием боролся и против Запада, и против Востока.

Сен-Клод. Я не имею ничего против, когда сначала убивают одного, а затем другого. Только бы не нападать на двух сразу, иначе все окажется чудовищной глупостью. Речь идет не о наших симпатиях, а о действительности. Наша всемирно-историческая незадача в том, что за строительство коммунизма взялись именно русские, которые для этого совершенно не годятся, и эту катастрофу нам надо предотвратить.

Миссисипи. Ты, конечно же, не осмеливаешься выступать с этой теорией публично!

Сен-Клод. В конце концов, я вхож в дом Молотова. Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством, я хочу совершить мировую революцию. Коммунизм — это учение о том, как господствовать над миром, не прибегая к угнетению человека человеком. Так я понимал это учение в светлые дни своей юности. Но я не могу воплотить это учение в жизнь без насилия. Поэтому мы должны считаться с мировыми державами. Они — шахматные фигуры, ими мы будем делать наши ходы. Мы должны знать, каково положение вещей, мы должны знать, чего хотим, и мы должны знать, что делать. Вот три трудные вещи. Мир в целом стал безнравственным. Одни боятся за свой бизнес, другие — за свою власть. Революция должна выступить против тех и других. Запад утратил свободу, а Восток — справедливость. На Западе фарсом стало христианство, на Востоке — коммунизм; то и другое учение предало само себя; в мире сложилась ситуация, идеальная для настоящего революционера. Однако разумный расчет вынуждает нас делать ставку на Восток. Россия должна победить, Запад рухнет, и в момент русского триумфа надо во имя коммунизма поднять восстание всех против Советского Союза.

Миссисипи. Ты бредишь.

Сен-Клод. Я вычисляю.

Миссисипи. Только закон способен изменить мир.

Сен-Клод. Вот видишь, мы опять вернулись в дни нашей юности, под сырые своды подвала. Закон! Когда речь заходила о законе, мы целыми ночами до крови колошматили друг друга и, смертельно устав, до рассвета осыпали один другого мусором. Мы оба жаждали справедливости. Но ты хотел справедливости небесной, а я земной! Ты хотел спасти воображаемую душу, а я — реальное тело!

Миссисипи. Нет справедливости без Бога!

Сен-Клод. Есть только справедливость без Бога. Помочь человеку может только человек. Но ты поставил на другую карту: на Бога; и поэтому ты отрекаешься от земли, ибо для того, кто верит в Бога, человек всегда плох, ведь добро отдано только Богу. Почему же ты все еще колеблешься? Закон Бога человек не может выполнить, ему надо создавать себе собственный закон. Мы оба проливали кровь, ты казнил триста пятьдесят преступников, я не считал свои жертвы. То, чем мы с тобой занимаемся, называется убийством, и заниматься этим надо осмысленно. Ты действовал от имени Господа Бога, я — от имени коммунизма. Мое дело достойнее твоего, ибо я тружусь во имя будущего, ты же — во имя вечности. Мир нуждается не в избавлении от грехов, его нужно избавить от голода и угнетения, не на небеса он должен надеяться, а только на землю. Коммунизм — это современная форма Закона. Ты все еще приносишь в жертву людей, а я уже действую; там, где ты еще теолог, я уже ученый! Брось в огонь своего Бога, и ты обретешь человечность, обретешь упоительную мечту нашей юности.