Дурной возраст - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 16

— Отвечайте. Каковы ваши требования? У меня ведь все-таки есть право знать!

Сегодня утром она невыносима! Люсьен следит, как варятся макароны, поглядывает на часы. Может, сто миллионов сгодятся? Какая разница, если так или иначе речь идет об игре и надо только выиграть время?

А если не об игре?

Люсьен выкладывает спагетти на тарелку. Пишет:

Подвигает тарелку с дымящимися спагетти прямо по полу. Поворот ключа. Он сыт по горло и ею, и родительскими миллионами. Как! Ему даже спасибо не сказали? Он снова запирает дом на ключ и возвращается в город.

Марта поджарила цыпленка. Он борется с тошнотой и заставляет себя есть.

Для Люсьена вернуться в лицей без Эрве — тяжкое испытание. Как же он нуждается в друге, чтобы начать этот день без боязни. Санкции, которыми пригрозил им директор лицея, вот-вот обрушатся на его голову, и притом не исключено: свобода передвижения будет поставлена под сомнение. Самое же главное: отсутствие мадемуазель Шателье неминуемо приведет к дознанию. Если бы Эрве был на месте, он сумел бы разнюхать, что к чему. Он был потрясающе находчивый парень; его практически нельзя было застать врасплох; и знал он всех и вся. Например, ему удалось бы расспросить консьержку того самого дома. Он наверняка бы узнал, объявились ли родители Элианы; он же, Люсьен, ориентировался на ощупь в пугающей неизвестности. Что было самое неприятное, так это возврат к школьной рутине, от которой он уже отвык. Приятели, их ребячья болтовня, ничтожество этих уроков, этих опросов, комментарии преподавателя французского насчет той или иной идеи Валери — все это так далеко, так бесполезно, так устарело. И в то же самое время настолько реально, что его авантюра с Элианой теряла очертания словно во сне. Спотыкаясь, он как бы переходил из одного мира в другой в поисках подлинности собственной личности.

В девять утра главный надзиратель приказал классу собраться во внутреннем дворе. Люсьен почувствовал: что-то надвигается. Он не удивился, когда один из воспитателей пришел за ним, чтобы препроводить его к директору; от тревоги замерло сердце.

— Вас всех допросят, — объяснил воспитатель. — Тут сыщик пришел из-за вашей математички. Кажется, она исчезла. Может, по вашей вине.

Он невозмутимо жевал резинку. История эта его совершенно не касалась.

— Как это по нашей вине? — спросил Люсьен.

— Она могла и с собой покончить. Есть такие молоденькие женщины, которые теряются, когда у них на уроке бузят. Такое уже бывало.

Ошеломленного Люсьена ввели в кабинет директора. Ему показалось, что он предстал перед судом. Позади письменного стола, между директором и надзирателем, держался какой-то толстяк с густыми, как щетка, усами, которые придавали ему высокомерный вид.

— Шайу, Люсьен, восьмой класс, специализация — современные языки, — сообщил директор. — Подойдите, Шайу! У полицейского инспектора г-на Шеро к вам, а также к вашим товарищам несколько вопросов. Отвечайте откровенно. Дело серьезное. Исчезла мадемуазель Шателье. Вполне понятно, ее родители обратились в полицию, и вот первые же полученные сведения вызывают тревогу. С вечера пятницы ее никто не видел. Ее нет дома, однако ее машина по-прежнему на стоянке. Накануне исчезновения, если мне память не изменяет, в ее классе произошел серьезный инцидент, за который вы несете ответственность. Что произошло на самом деле?

Мадемуазель Шателье… Элиана… Для Люсьена это как бы два разных человека. Он в полном замешательстве. Боится сказать лишнего или, наоборот, слишком мало. Полицейский берет слово:

— Вы вели себя нагло?

— Нет, нисколько.

— Как давно вы и ваши товарищи учиняете беспорядки на уроках?

— С тех пор, как ей передали этот класс, — вмешивается надзиратель. — Несколько недель.

— Вы болтали? Поднимали крик? Бросали бумажные шарики?

Директор не может сдержать улыбку.

— Так было давно. В те времена, когда безобразия с их стороны были не более чем милые шуточки. А теперь эти господа позволяют себе куда больше, правда, Шайу? Нет нужды нападать на преподавателя. Его уничтожают, ликвидируют. Он уже ничего не значит. Ведут себя так, словно его нет на свете.

— Понимаю, — говорит полицейский. — Она выглядела подавленной?

— Я не заметил, — пролепетал Люсьен.

— Уже случалось так, что она внезапно выходила из класса, оставляя учеников?

— Нет, — сказал надзиратель. — Но совершенно очевидно, что в тот раз она просто бежала. По-моему, она сломалась, и в таком случае можно ожидать худшего.

— Когда она вышла, — продолжал полицейский, — у вас не создалось впечатления, что она потеряла голову, не отдавала себе отчета в том, что делает?

— Нет, — сказал Люсьен. — У меня не создалось такого впечатления, но…

Надзиратель вмешался.

— Спросите лучше, что они делали, он и его дружки. А? Шайу, что вы делали?.. Я вам скажу что. Они ликовали! Вы-таки ее доконали, бедную девушку.

— Нет, — воспротивился Люсьен. — Конечно, нет. Мы, пожалуй, тогда испугались.

— Поняли все-таки, что зашли чересчур далеко, — заметил полицейский.

Директор напустил на себя суровость.

— Шайу, мы не хотим на вас давить, особенно теперь. Мне известно, в каком состоянии ваш друг Корбино… Мы просто призываем вас к ответственности. Представьте, что с мадемуазель Шателье что-то случилось. Каковы должны быть угрызения совести! Я не настаиваю. Более того, считаю, что вы уже понесли наказание. Наказывать вас, как я собирался, сейчас бесполезно. Задумайтесь, Шайу. Как сказал известный автор: «Наши поступки следуют за нами!»[4] Я желаю, чтобы ваши поступки не возымели пагубных последствий.

Опять громкие слова! Люсьен их ненавидит. «Говори, говори, — думает он, — а мне, однако, пора позаботиться о ее жратве».

Полицейский что-то записал, закрыл записную книжку.

— Возможно, мне понадобится снова побеседовать с этим мальчиком, — сказал он. — Если я правильно понял, смутьян-то именно он.

— Он и его друг Корбино, — ответил директор. — Но Корбино стал жертвой автокатастрофы. Он между жизнью и смертью.

— Я допрошу других… Лично меня удивляет, что мадемуазель Шателье подождала сутки, чтобы… Ведь это так, не правда ли? В пятницу она благополучно провела занятия?

— Благополучно, верно.

— И в тот день абсолютно ничего не произошло?

— Ничего.

Полицейский жестко посмотрел на Люсьена:

— Мы с вами еще не все закончили. Можете идти!

«Смутьян». Он посмел сказать «смутьян»: это, конечно, словцо профессионала, который привык допрашивать всякую шпану, хулиганье. И это вызывало дурноту. А самое главное, выявляло своего рода полное безразличие к истине. Сразу же этикетка, поспешно указанное перстом место: смутьян. Попался, виновник!

Люсьена охватила паника. Он прекрасно знал, что товарищи не будут мучиться угрызениями совести. Дадут показания против него. Что делать? Все утро он выстраивал сумбурные платы. И то и дело приходил к одному заключению: «Раз она не покончила с собой… Раз я могу доказать, что она жива…» Да, но каким образом? Уговорить кого-нибудь заменить Эрве? Вдвоем можно было бы вернуться к первоначальному плану… при условии, что раздобуду машину. Однако!.. Ни у кого ведь не хватит смелости помочь ему, особенно теперь, когда вмешалась полиция. Нет, нужно еще что-то придумать, да поскорее!

Мысль, промелькнувшая было в голове, стала отчетливее. Может, не такой уж это бред: раз необходимо немедленно сбить с толку этого офицера полиции… Шеро… В общем, единственное, что остается, — это потребовать выкуп. Таким образом, будет доказано, что Элиана жива, и им попросту перестанут интересоваться. Убить двух зайцев! Но не слишком ли его занесло? Неужели опасность настолько реальна? Люсьен никак не мог забыть взгляд этого Шеро, его многозначительную фразу: «Мы с вами еще не все закончили». Сволочь, мерзкий тип. Он-то способен связаться с… «Если только отец об этом узнает, он меня силой засадит к иезуитам. И тогда…» Люсьен чувствовал, что его загнали в угол. Если нельзя больше общаться с Элианой, лучше уж сразу во всем признаться. А признаться — самое ужасное, что может быть. Не стоит забывать, что Эрве, не исключено, вот-вот придет в себя. Люсьен представил себе, как полицейский, стоя у изголовья друга, сурово допрашивает его. Значит, бороться за двоих придется ему, Люсьену.