Дурной возраст - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 13

Нет сил больше думать. Голова раскалывается. Будущее — что-то вроде темного туннеля. Пришлось отказаться от идеи съездить туда, в хибару. Не хватало мужества наведаться в госпиталь. Примерно в середине дня Люсьен сел в автобус и вышел на Торговой площади. Хотелось затеряться в толпе, забыться. Он встретил приятелей, увязался за ними в кафе, где играл в настольный футбол с таким увлечением, что, выйдя на улицу, удивился, что уже совсем темно. На обратном пути он купил самый обыкновенный флакон одеколона и две плитки шоколада, затем ему пришло в голову, что Элиане дальше не продержаться на консервах. Нужна, наверное, горячая пища. Необходимо, по возможности, скорее проверить, в каком состоянии газовый баллон, подключенный к плите. Надо бы также втолкнуть в комнату печурку, если она не вышла из строя и еще остается уголь. Когда она будет на свободе, она, возможно, скажет: «Со мной обращались весьма корректно».

Вернулся он под дождем, зачастившим в эту гнилую зиму, достал свой календарь и вычеркнул еще один день. Как он ухитрится ездить туда, в хижину, когда начнутся занятия? Придется прогуливать уроки. К счастью, с четырех до пяти по расписанию только два урока. Рисование и основы гражданского права. Прогульщиков на учет не берут. Скорее всего он выкроит время, чтобы ездить туда и обратно и заниматься Элианой. И потом, так или иначе, все это не может продолжаться вечно. Он задумайся, держа в руках календарь. Вторник и среда — вопросов нет. Элиана в его распоряжении. Но с возобновлением занятий передышке конец. Уже в пятницу полиция будет поднята на ноги. Начиная с субботы, начнется «операция по захвату». Надо думать. Эрве ничто не угрожает. Ах, если бы можно было с ним связаться! Шепнуть ему: «Не беспокойся. Я делаю все, что нужно. Выздоравливай!» Даже если Эрве не в состоянии отвечать, какое облегчение не чувствовать себя одиноким!

Люсьен валился с ног от усталости, почти не прикоснулся к еде. Отец отправился с визитами, но в условном месте оставил три стофранковые купюры. Люсьен уселся у телевизора — показывали детектив. Может, подбросят какую-нибудь новенькую идейку. Заснул посередине фильма.

Дорога на Сюсе. От моросящего дождя образуются клубы пара. Для очередного свидания погода идеальная. Люсьен взволнован, чуть ли не смущен. В голове прокручиваются фразы — одна за другой. Он не произнесет ни одной из них, но это уже способ существования рядом с ней. Показалась хибара, как рисунок углем. Он выключает мотор, спрыгивает на ходу. Нервно орудует ключом, наконец входит; сразу же раздается ее зов:

— Кто там!.. Говорите! Я хочу выйти отсюда, слышите?.. Я хочу выйти!

Скорее зажечь свечу и нацарапать:

Записка проваливается под дверь и тут же возвращается обратно.

— Это вы, — говорит Элиана. — Я замерзла. Вы весьма преуспеете, если я заболею.

Люсьен не отвечает. Он развертывает одеяло, затем проверяет, в каком состоянии плита. Легкий свист указывает на то, что в баллоне еще остался газ. Он зажигает горелку, наполняет кастрюлю водой и ставит ее на пламя. Каждое движение радостно. Тревога вернется потом.

— Вы долго собираетесь меня здесь держать? — спрашивает Элиана. — Вы что, не знаете, чем рискуете?

Конечно, он знает. Какое-то время возится с небольшим радиатором, его тоже удается включить. Довольный, он развертывает бумагу, в которую уложены два яйца, взятые у Марты из холодильника, кладет их в воду. Все делает тщательно, как повар, приготавливающий сложное блюдо. Элиана молчит. Прислушивается к звукам на кухне, старается понять, чем занят враг. Пока яйца варятся вкрутую, Люсьен на кончике стола сочиняет предупреждение:

Он задумывается и, вспомнив о яйцах, шоколаде, одеколоне, добавляет:

Заворачивает в одеяло так называемые подарки, в том числе обжигающие пальцы яйца, выключает радиатор, который раскалился докрасна, и складывает все это у самой двери. Стучит. Шаги удаляются, и железная кровать долго скрипит. Он приоткрывает дверь, сидя на четвереньках, бегло оглядывает комнату. Видит распростертый на кровати силуэт. Горящая в консервной банке свеча, поставленная на единственный стул, освещает спину молодой женщины. Успокоенный, Люсьен заталкивает в комнату одеяло и печурку, снова закрывает дверь на ключ, опять стучит, чтобы дать знать, что операция окончена. В свою очередь, вытягивает ухо, пытаясь угадать, что она делает. Слышится скрежет по цементу. Должно быть, она подтащила радиатор к середине комнаты. Многократное чирканье спичек, которые из-за сырости, конечно, не хотят загораться. Слышен металлический звук — видно, мнут фольгу. Она пробует шоколад. Люсьен счастлив, будто усмирил дикого зверя. Легкая возня за дверью.

— Вы, наверное, хотите, чтобы я вас поблагодарила? — спрашивает она.

В ответ он царапает:

— Но мне нужно все на свете! — кричит она. — Здесь ужасно! Вода грязная! Матрац весь в буграх! У меня нет белья! Уже скоро четыре дня, как я взаперти! Сколько это может продолжаться? Сил больше нет!

Последняя фраза — прелюдия слез. Люсьен думает об Эрве. Тут ее слез не хватит. Он усаживается поудобнее, опершись спиной о дверь, в левой руке сжимая свечу, разложив блокнот на коленях.

— Сообщили ли моим родителям? — спрашивает она.

РАССКАЖИТЕ МНЕ О НИХ, отвечает Люсьен. Ему хочется знать все, не только о родителях, но о ее жизни, отношениях с другими людьми, особенно о ее связи. Но как подвести ее к такому разговору и не возбудить подозрений?

— Я уже вам сказала, что они небогаты… Предполагаю, вам известно. Если Филипп…

Она останавливается, и Люсьен боится, чтобы она не наговорила лишнего. Но она продолжает:

— Ведь все это козни Филиппа, не так ли? Уж, конечно, это он. Мастер говорить красивые слова! Как только я могла позволить себя провести? Вы уже были его союзницей? Конечно, вы заодно. Он сразу понял, что мною можно воспользоваться. А я ни о чем не подозревала, и он появился в подходящий момент.

Она громко дышит. Сморкается.

— Мне не следовало работать в этой области, — продолжает она. — Моя мать была права, что боялась. Как только я оказалась одна, предоставленная самой себе, начались глупости… Потому что я боялась… Всякий раз, когда я шла в лицей, начиналось все сначала… Вы-то этого не знаете… Хуже этих мальчишек никого не бывает…

«Что они все талдычат: мальчишки, мальчишки?» — думает Люсьен.

— Я думаю, они, как собаки, улавливают запах страха. И тогда кусают. У меня не было никого, кому можно довериться. Родители обрадовались бы, если бы я призналась, что мое терпение лопнуло и нет сил. Им бы хотелось взять меня обратно к себе. Маленькая девочка, папа и мама, представляете?

Люсьен представлял. У него долгий опыт семейного очага. Вот он легонько стучит в перегородку.

— Я чуть было не заболела, — продолжает она. — Какое-то время была на грани депрессии. К счастью, меня хорошо лечили… Словом, не надо это понимать буквально. А потом я встретила Филиппа. Ничего, что я говорю о Филиппе?

Люсьен царапает на листке бумаги:

— Вы не ревнуете?

Он не знает, ревность ли то, что он испытывает, — сильнейшее чувство, от которого сжимается горло. Стучит дважды. Она понимает: это означает «нет» — и продолжает:

— Он внушает доверие, это факт. Сильный. Рядом с ним чувствуешь, что живешь на свете. Он давал мне все, чего мне не хватало. Я начинала понимать, что любовь может быть праздником.

Она вот-вот опять произнесет слова, которые нестерпимо слушать. Он поспешно пишет: