Дурной возраст - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 1

— Спорим — она в синем костюмчике?

Восьмой «Г» выстроился в коридоре в ожидании математички. В начале шеренги ребята вели себя спокойно, зато в конце, как обычно, царило глухое возбуждение, затаенное кипение.

— Тихо! — крикнул главный надзиратель, который расхаживал взад-вперед перед строем, заложив руки за спину.

— Заткнись! — кто-то сказал вполголоса.

Некоторые сдавленно фыркнули. Главный глянул на часы. Мадемуазель Шателье опять опаздывала. Жестом он велел ученикам заходить в класс.

— Чтобы был порядок! Все по местам! — Он вошел в класс, окинул взором три десятка сорванцов, которые не спускали с него глаз. — Не пора ли достать учебники, тетради?..

С нарочитой медлительностью они повиновались. Кое-кто обменивался понимающими улыбками, когда в коридоре послышались торопливые шаги. Главный вышел навстречу мадемуазель Шателье.

— Извините, господин главный надзиратель, в городе пробки…

— Да, да. Поторопитесь.

Он проводил мадемуазель до кафедры, давая ей время снять пальто, развязать шляпку-тюрбан. Если бы он смел, он бы посоветовал ей одеваться иначе, носить менее облегающее платье. Умела ли она хотя бы класть ногу на ногу, сидя за письменным столом? Надо бы ее многому научить, намекнуть, конечно, чтобы не испугать.

И это учительница! Двадцать четыре года, а выглядит моложе учеников.

— А теперь слушайте внимательно, — сказал он. — Первый, кто сдвинется с места… первый, кто учинит беспорядок… вы меня поняли? Объясняться будем в моем кабинете, с глазу на глаз.

Мгновенный вежливый ропот протеста.

— Я вас предупредил, — в заключение сказал главный.

Он пожал руку девушке и вышел, не заметив, как из дальних рядов вслед ему взметнулась рука в насмешливом приветствии.

Мадемуазель Шателье заняла свое место, не торопясь вытерла очки. Со всех сторон уже поднимался гул, разговаривали громким шепотом.

— Вечером тачки придешь смотреть? — прошептал Эрве.

— Если смогу. Старик что-то злится. Не знаю, что с ним. Заходи. Часам к семи…

— Шайу! Прошу помолчать, — воскликнула мадемуазель Шателье.

— Я? — переспросил Люсьен. — А я и так молчу.

Он искренне возмутился. Частная беседа в счет не шла.

— В гараже сейчас есть одна тачка что надо, — продолжал Эрве. — Я тебя быстро привезу обратно, часам к восьми, к половине девятого.

— Что за тачка?

— 10423,— сообщил Эрве. — Летит, как ракета, ей-богу! Хозяин — один тип вернется только после уик-энда.

Мадемуазель Шателье сухо стукнула по столу линейкой. Удивленные мальчики замолчали.

— Письменная контрольная, — не слишком уверенно объявила она.

Раздались возмущенные возгласы.

— Нет. Не сегодня. Каникулы на носу!

Бордье наклонился, сложил ладони в виде раковины и издал «Ме-е-е!» таким замогильным, таким жалостливым, полным отчаяния голосом, что класс грохнул от хохота.

— Прошу вас, — сказала мадемуазель Шателье. — Вы слышали, что сказал главный надзиратель… Одно мое слово, и…

Они развлекались от души, чувствуя ее бессилие. Она побледнела, как полотно, только на скулах горели два красных пятнышка.

В темных глазах вспыхнул лихорадочный гневный огонь. А им нравилось доводить ее до такого состояния.

— Диктую, — начала она.

Тогда, разумеется, без всяких согласований они избрали путь переговоров, которые в случае некоторого везения могли продолжаться битый час.

— Один вопросик, — взмолился Ле Гюен. — Малюсенький.

— Диктую, — повторила учительница. — Дан треугольник ЛВС…

— Ну уж нет! Хватит треугольников! Надоем треугольники!

— Но…

— Давайте о другом!

И они принялись скандировать:

— О — дру — гом… О — дру — гом…

— Хорошо, — согласилась она. — Шайу, пожалуйста, к доске.

— Опять меня! Как у доски отдуваться, так всегда меня, — запротестовал Люсьен.

— Хотелось бы повысить вам средний балл. Ну! Хоть на этот раз немножко доброй воли! — с вымученной улыбкой пояснила она.

Класс затих, предвкушая инцидент. Всем известно — Люсьена учительница терпеть не могла. Но неужели он тряпка? Он встал, оглядел товарищей, развел руками — этакий жест бессилия — и направился к кафедре с видом мученика. Пока шел, удивительно грациозно споткнулся, притворился, что теряет равновесие, и сделал изящный пируэт, что приободрило присутствующих. Держался что надо. Выбрал мелок и смиренно встал у доски. По-прежнему внутренне съежившись, она искоса наблюдала за ним. Ей казалось, что одно очко уже в ее пользу.

— Начертите окружность с центром в точке О…

Заскрипел мел.

— Что это такое? — спросила она.

— Ну, окружность с центром О, — невозмутимо ответил он.

Рисунок напоминал то ли картофелину, то ли земляную грушу.

— Немедленно сотрите.

Товарищи онемели от восторга.

— Это и есть круг, — утверждал Люсьен. — Я могу вам даже журнал принести. Открытие американцев. У них это называется мягкая геометрия.

Как удар волны, грохнул дикий рев.

— Хватит! — крикнула мадемуазель Шателье.

Удивленный, даже шокированный Люсьен призывал учительницу в свидетели.

— Не знаю, что с вами… Я правду говорю. Не я же ее выдумал, эту новую геометрию!

— Я тоже читал статью, — вскочил Эрве. — Это не туфта. Не обращайте внимания на этих идиотов. Они ничего не знают.

Он повернулся к бесчинствующему классу.

— Заткнитесь, кретины!

Это несуразное вмешательство вызвало бурю восторга.

— Первый, кто пошевельнется… Вы меня поняли! — вопил Эрве, подражая главному надзирателю.

Его голос потонул в мычании на все лады.

— Я не виноват, — извинился Люсьен с видом святоши.

Мадемуазель Шателье совершенно растерялась. Губы ее дрожали. Ее охватила паника. Машинально она взяла сумочку, бросила на своих мучителей диковатый блуждающий взгляд и вышла из класса, позабыв закрыть за собой дверь. Такого еще не бывало. Воцарилась тишина. Люсьен стер свои дурацкие каракули, дабы не оставлять вещественных доказательств проступка, и вернулся на место.

— Ну и намылят нам шею, парни! — послышался хриплый, ломающийся голос.

Ждать долго не пришлось. В коридоре послышались знакомые шаги главного надзирателя. Правосудие надвигалось. По лицу главного они поняли, что на этот раз серьезных неприятностей не миновать.

— Шайу… Корбино… Быстро в кабинет директора.

Церемонно и молча сообщники повиновались. Главный проводил их взглядом, затем, обращаясь к оцепеневшим приятелям, скомандовал:

— Остальные — во двор. Чтобы ни звука!

Секретарша, которая, казалось, была в курсе дела, глянула на них с нескрываемой враждебностью и препроводила Люсьена и Эрве в кабинет директора. Директор и надзиратель тихо разговаривали у окна. Директор сел, надзиратель продолжал стоять.

— Подойдите.

Заложив руки за спину, неуклюже, смущенно, мальчики остановились у стола, заваленного бумагами, ведомостями, досье.

— Опять вы, — сказал директор. — Небось горды собой? И только потому, что у вас молодая и еще неопытная учительница, вам доставляет удовольствие делать ее жизнь невыносимой. Непристойный галдеж — ваших рук дело, я сказал бы — мания. Вы, Корбино, самый рослый и самый глупый, берете на себя поддержание бедлама на уровне, а вы, Шайу, исподтишка, как бы ни при чем, всячески его субсидируете.

Слово показалось Люсьену столь странным, что живот буквально свело судорогой, и он чуть не расхохотался, как сумасшедший. От этого нелепого слова «субсидия» голова шла кругом.

— Вас, кажется, забавляют мои слова, Шайу?

— Нет, господин директор.

Кризис терял свою остроту. Оставался страх перед неминуемым наказанием. Легко было представить себе загубленные вечера, тоскливые обеды и ужины наедине с угрюмым отцом, с трудом сдерживающим себя, чтобы не распекать, не осыпать упреками.