De Conspiratione / О Заговоре - Карпенко В. И. - Страница 3

Иногда имеют место более замысловатые комбинации: конспирологическая работа появляется специально для того, чтобы, попав под огонь разгромной критики, раз и навсегда скомпрометировать исследования по данному вопросу, структуре, личности; часто это делается накануне выхода в свет серьезной публикации по данной теме. И невдомек публике, что автора «заказухи» — «слепого агента» — исходно снабдили недостоверной информацией, чтобы устранить серьезное отношение к исследованиям в данном направлении вообще и — «два шара в лузу» — нейтрализовать эффект серьезных публикаций, максимально подорвав цену на этот товар на «информационном рынке».

Кстати, сам «рынок» конспирологической литературы, так сказать, в его количественном аспекте во многом выполняет роль дезориентации людей, топит их в потоке информации, в котором они не способны разобраться, отвлекает внимание от реальных секретов, от тех мест, где их действительно прячут.

Вспомним диалог патера Брауна и Фламбо из честертоновской «Сломанной шпаги» («The sign of the broken sword»): «После минутного молчания маленький путник сказал большому: “Где умный человек прячет камешек?” И большой ответил: “На морском берегу”. Маленький кивнул головой и, немного помолчав, снова спросил: “А где умный человек прячет лист?” И большой ответил: “В лесу”»[4]. Иными словами, секреты практичнее всего «прятать» на видном месте. Подобной точки зрения придерживались не только Кийт Гилберт Честертон и такие мастера детектива, как Эдгар По («Похищенное письмо») и сэр Артур Конан-Дойл, но и Александр Зиновьев: «Самые глубокие тайны общественной жизни лежат на поверхности», и в этом смысле одна (но далеко не единственная) из задач реальной конспирологии — прочитывать неявный смысл, скрытый шифр очевидного, лежащего на виду и потому кажущегося ясным. В том числе и — высший пилотаж — скрытый смысл самих конспирологических работ.

Едва ли кто сможет оспорить тот факт, что далеко не все причины и мотивы происходящего в мире лежат на виду — наоборот, они скрываются; далеко не все цели декларируются открыто, и это естественно. Мы прекрасно знаем, что большая политика делается тайно, реальная власть — это тайная власть, а зона функционирования «высоких финансов» — тайна. Поэтому, как правило, поставить под сомнение реальный анализ скрытых механизмов истории пытаются либо люди недалекие, профаны, либо, напротив, те, кто слишком хорошо знает о существовании тайных сил, структур и т. п. и старается отвести от них внимание, сбить со следа, высмеивая серьезный поиск как конспирологию. Правда, в этом старании нередко прокалываются, в частности, на двойных стандартах в оценке различных явлений.

Возьмем, к примеру, интерпретации Коминтерна, т. е. III Интернационала, который два десятилетия втайне планировал и проводил перевороты, восстания, революции, у которого были гигантские скрытые финансы и т. п. Коминтерн — это, несомненно, конспироструктура (далее — КС), а его влияние на ход истории — это конспирологическое влияние. Почему же аналогичные структуры буржуазии и аристократии, действующие в закрытом режиме, обладающие намного большим политическим и финансовым потенциалом, — не конспирологические? Напомню слова Льва Троцкого о том, что настоящие революционеры сидят на Уолл-стрит. И, добавлю я, не только сидели, но тайно помогали большевикам, а еще больше Гитлеру, решая, естественно, свои задачи. Это не говоря о том, что революции, войны и макрокризисы — это всегда заговор. А точнее — Заговор.

Разумеется, в основе кризисов и революций лежат объективные системные причины. Никто не отменял массовые процессы. Но мир — понятие не количественное, а качественное, как любил говорить Эйнштейн. В мире небольшая, но хорошо организованная группа, в руках которой огромные средства (собственность, финансы), власть и контроль над знанием и его структурами, а также над СМИ весит намного больше, чем масса людей или даже целая страна — достаточно почитать «Исповедь экономического убийцы» Дж. Перкинса.

О конспирологии можно говорить двояко — как об определенном подходе к изучению реальности и как о научной программе или эпистемологическом поле, но не как о дисциплине (по крайней мере пока, хотя потенциально это дисциплина транспрофессионального типа, другой вопрос — актуализируется ли эта потенция и если да, то как). Как подход конспирология это прежде всего дедуктивно-аналитический поиск (хотя и индукцией не следует пренебрегать), нередко по косвенным свидетельствам, неочевидного в очевидном, тайного в явном, вычисление скрытых мотивов, причин и причинных связей (рядов), которые не лежат на поверхности, не проявляются, а если и проявляются, то в виде странностей, досадных случайностей, непонятных пустот, отклонений, которые так не любят стандартные исследователи — они им жить мешают, смущают и тревожат. Можно сказать, что в этом смысле конспирология должна быть неотъемлемым элементом социальных дисциплин в их нынешнем состоянии, компенсируя их ориентацию на то, что лежит на поверхности, на «законы количества», на явное.

Это «должна» обусловлено не только несовпадением явления и сущности, самой спецификой социального знания, в основе которого лежит несовпадение — принципиальное несовпадение истины и интереса, на порядок усиливающее в этой области знания несовпадение явления и сущности. Эйнштейн говорил, что природа как объект исследования коварна, но не злонамеренна, т. е. не лжет сознательно, «отвечая» на вопрос исследователя; человек же в качестве объекта исследования часто лжет — либо бессознательно, либо намеренно, скрывая или искажая реальность в личных, групповых, системных интересах. Или будучи в плену ложного сознания, а то и просто от незнания, порой — ученого. Более того, в социальных системах целые группы специализируются на создании знания в интересах определенных слоев, т. е. в продуцировании ложного знания. Так, в капсистеме социальные науки и их кадры выполняют определенную функцию — анализ социальных процессов в интересах господствующих групп и с точки зрения их интересов, в конечном счете — в целом (интересах) сохранения существующей системы с ее иерархией. В результате социальный интерес верхов становится социальным и профессиональным интересом того или иного научного сообщества как корпорации специалистов, которая, по крайней мере ее верхняя половина, становится идейно-властными кадрами системы, особой фракцией господствующих групп, привилегированной обслугой.

В этом нет ничего необычного, напротив — проза жизни, в основе которой лежит двойное несовпадение: сущности и явления, истины и интереса. Постижение кем-то сущности социальной системы или властной организации, их истины и меры, как правило, не в интересах господствующих групп, они всячески препятствуют этому, ограничивая (в том числе институционально и дисциплинарно) реальные исследования уровнем явлений, причем трактуемых в интересах верхов. В результате социальный, классовый интерес верхов становится интересом обслуживающего их профессионального интеллектуального сообщества как корпорации и в известном смысле — его истиной в специфическом смысле слова.

Этот интерес автоматически встраивается в исследования научного сообщества, регулируя не только решения проблем, не только способы их постановки, но и то, что считать научными проблемами, а что нет. Отсюда — табу на целый ряд проблем, их практическая необсуждаемость. В периоды кризисов реальность мстит этой табуизации, приводя верхи к классовой и геополитической слепоте, а обслуживающих их «спецов» к полной интеллектуальной импотенции. Список этих проблем в современной социально-исторической науке довольно длинный — от конспирологической проблематики до расовой и холокоста. Любой анализ знания с учетом искажающих его социальных интересов, вскрытие самих этих интересов, анализ реальности с точки зрения не тех или иных групп/интересов, а системы в целом так или иначе соотносится с конспирологией — эпистемологически, по повороту мозгов. Здесь выявляется двойной скрытый смысл: самой реальности (прежде всего властной, социально-энергетической) и знания о ней (информационной).