Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке (сборник) - Сименон Жорж - Страница 52

Мегрэ обернулся к двери и увидел, что Альбер Форлакруа стоит прямо за ней с самым угрожающим видом.

– Переволновался тогда, признайся? Тереза еще вмешалась, начала угрожать… А Альбер с доктором все не спускаются, куда-то запропастились… Я расскажу тебе, что случилось. Осмотрев девушку, доктор идет к Альберу, дожидавшемуся его в кладовке для фруктов. Несложно догадаться, что он ему сказал… Во-первых, он заметил: «Послушайте, ваша сестра ждет ребенка». Потом… Посмотри на него. Нет, не на инспектора… Посмотри за дверь, на его лицо…

Взявшись за ручку двери, Альбер Форлакруа заглядывал в кабинет: лицо его было бледным, над верхней губой блестел пот, ноздри раздувались.

– Заходите, Форлакруа. Так вам будет лучше слышно. Я скажу, что вы услышали от доктора. Вы услышали, что сестра ваша неизлечима, что отдавать ее за честного здорового мужчину – это подлость, что ее место в клинике, а его, Жанена, врачебный долг…

– Неправда… – произнес Альбер бесцветным голосом.

– Что неправда?

– Я его не убивал… Это сестра…

Он все больше наклонялся вперед, будто собирался на кого-то броситься.

– Да, эту историю вы рассказали Марселю, когда спустились к нему уже в одиночестве… Вот только, к вашему сожалению, если бы Лиз убила доктора, ударив его молотком по голове, ей никогда не пришло бы в голову протереть ручку молотка платком. Разве она когда-нибудь в жизни слышала об отпечатках пальцев? Нет, старина, не слышала. Это вы ударили его молотком, ударили в приступе ярости, от которого сейчас как раз пытаетесь удержаться. Доктор сказал вам, что обязательно расскажет правду своему другу Эро. Вы настаивали… Вы хотели, чтобы свадьба состоялась во что бы то ни стало. А потом на вас накатил приступ ярости… И знаете что? Я готов об заклад побиться, что последней мыслью доктора Жанена был вывод о том, что в этой семье не только сестра подвержена приступам сумасшествия и что…

Наконец, Альбер Форлакруа бросился на комиссара. Черты его лица исказились до неузнаваемости, глаза заблестели. Но не успел он вцепиться в Мегрэ, как Марсель схватил его сзади за плечи и оба повалились на пол.

Комиссар, не заботясь о том, что будет дальше, подошел к столу, налил себе выпить, закурил трубку и вытер лоб.

– Межа, если сумеешь, надень ему наручники… Так будет надежнее.

Задание было не из простых: дравшиеся оказались равными по силе. Форлакруа каким-то образом ухитрился схватить запястье Марселя зубами и вцепился в него, как дикий зверь. Эро не смог сдержать крик. Щелкнули наручники. Межа никак не удавалось поймать вторую руку Альбера и, вконец растерявшись, он неуклюже принялся молотить его по лицу как попало.

По другую сторону двери к стеклу прилипла Дидин: нос ее расплющился, глаза сверкали, тонкие губы довольно улыбались.

– Так что?

– Все, шеф… Готово…

Второе запястье наконец-то оказалось заключено в стальное кольцо наручников.

Марсель Эро, пошатываясь, поднимался с пола, придерживая правой рукой залитую кровью левую кисть. Он, как и комиссар, взялся за бутылку на столе, но не чтобы выпить, а чтобы плеснуть себе на рану. Укус оказался таким глубоким, что обнажилась кость.

Постучался жандарм, приоткрыл дверь:

– Моя помощь не нужна?

И тогда Мегрэ обвел всех присутствующих мгновенно потускневшим взглядом. Посмотрел на Дидин, довольно кивавшую головой, на Межа, который с отвращением оттирал руки от крови, на растерянного жандарма, на Эро, заматывавшего запястье в клетчатый платок…

Альбер Форлакруа с трудом поднимался, вернее, садился… Он так и остался сидеть на полу, впав в полную прострацию. По телу его до сих пор проходили длинные судороги.

Стало так тихо, что послышалось тиканье карманных часов, лежавших на столе. Мегрэ вновь пристегнул их к цепочке. Было два часа десять минут.

– Он заставил меня поверить, что это сделала она, – пробормотал Эро, с глупым видом разглядывая укушенную руку. – И тогда, чтобы отвести подозрения…

Мегрэ почувствовал себя таким уставшим, будто несколько часов подряд держал на плечах весь мир.

– Межа, займешься ими?

Он вышел из мэрии, зажег трубку, медленно прошелся до порта. За спиной слышались семенящие шаги. Море постепенно затопляло берег. Перекрещивались в небе прожекторы маяков. Луна только что взошла, и дом судьи выделялся в ночи белым пятном – странным, таинственным, мертвенно-белым пятном…

Шаги стихли. На углу улицы виднелось два силуэта. Это Дидин встретилась со своим кривым таможенником, который ждал ее. Она говорила ему вполголоса, зябко кутаясь в шаль:

– Вот интересно, а голову ему отрубят?

Чуть позже скрипнула калитка. Они вернулись к себе. Сейчас они вскарабкаются на свою необъятную пуховую перину и, лежа в темноте, долго еще будут шептаться.

Оставшись совсем один, Мегрэ, неожиданно для себя самого, тихонько пробормотал:

– Вот так!..

Все было кончено. Наверное, он никогда больше не вернется в Л’Эгийон. Эта деревня превратится для него в давнее воспоминание, далекий, призрачный пейзаж. Маленький, но с удивительным количеством мелких деталей, какие встречаются внутри стеклянных шаров. Целый мир в миниатюре… И люди в этом мире… Судья в кресле напротив камина… Лиз в кровати, ее припухшие чувственные губы, отливающие темным золотом зрачки, налитая соком грудь… Константинеско в своей квартирке в Версале и его дочь, каждый день отправляющаяся в консерваторию… Старик Гораций Ван Усшен в своих слишком светлых брюках и белом кепи… Тереза, которая все-таки выйдет замуж, чего бы это ни стоило… Вдова Эро, совсем было уверившаяся, что ей предстоит в одиночестве коротать старость в своем доме, к которой вдруг вернется ее сын, простодушный великан…

Из темноты донесся мерный плеск, и комиссар вздрогнул. Но потом вспомнил, что это старик Барито отправляется ставить свои верши на угрей.

И то правда! Во сколько сегодня прилив?

Мегрэ не стоило труда запомнить дату, ведь это был день рождения его свояченицы – 19 октября. К тому же преступление пришлось на понедельник, а на набережной Орфевр давно подметили, что убийства по понедельникам – явление редкое. И наконец, это было первое расследование в текущем году, которое можно было бы назвать «расследованием с зимним привкусом».

Все воскресенье шел дождь, мелкий и холодный; черные влажные крыши и мостовые тускло поблескивали, желтоватый туман, казалось, просачивался в квартиру сквозь щели в окнах. Было так сыро, что мадам Мегрэ сказала:

– Мне бы следовало задуматься о том, чтобы уплотнить оконные рамы.

Каждую осень в течение последних пяти лет Мегрэ обещал себе, что заделает щели в ближайшие выходные.

– Будет лучше, если ты наденешь теплое пальто.

– А где оно?

– Я поищу.

В половине девятого утра на улице было так темно, что свет в квартире не выключали. Пальто Мегрэ пахло нафталином.

Дождь прекратился. Во всяком случае он не был заметен, но мостовые по-прежнему оставались мокрыми, а после того, как по ним прошлись толпы прохожих, покрылись еще и липкой грязью. К четырем часам пополудни, еще до наступления сумерек, тот же желтоватый туман снова окутал Париж, размывая свет уличных фонарей и витрин.

Когда зазвонил телефон, в кабинете не оказалось ни Люка, ни Жанвье, ни малыша Лапуэнта. На звонок ответил корсиканец Сантони, новичок в бригаде; до этого итальянец десять лет работал в отделе, занимающемся игорным бизнесом, а затем – в полиции нравов.

– Это инспектор Нёвё, III округ, патрон. Хочет поговорить с вами лично. Кажется, что-то срочное.

Мегрэ взял трубку:

– Слушаю, старина.

– Я звоню вам из бистро на бульваре Сен-Мартен. Тут обнаружен какой-то тип, убитый ударом ножа.

– На бульваре?

– Нет. Не совсем. В прилегающем тупике.

Нёвё, не первый год служивший в полиции, сразу же догадался, о чем думает Мегрэ. Поножовщина в отнюдь не респектабельном квартале – что здесь может быть интересного? Обычная пьяная драка. Или, возможно, сведение счетов между местными молодчиками, испанцами или выходцами из Магриба.