Ушедший мир - Лихэйн Деннис - Страница 15

«Плимут» объехал квартал и возвращался. Когда он был примерно в десяти футах от входа в переулок, Монтус шагнул на тротуар, вдохнул поглубже, хорошенько прицелился и выстрелил в лобовое стекло.

Когда они, объехав квартал, возвращались, Уайетт, сидевший на заднем сиденье с «томпсоном», оглядывал ряд машин, изрешеченных автоматными очередями, и не мог поверить, что это сделал он. Это было невероятно, чтобы он – маленький человечек, Уайетт Петтигрю со Слосен-авеню, – сумел дорасти до того, чтобы стрелять из автомата в другого человека. Жизнь – странная штука. Если бы Уайетт сделал то же самое за океаном по приказу правительства, он был бы героем. Здесь он это сделал по приказу своего босса. Уайетт не видел разницы, даже если ее видел остальной мир.

Кермит, сидевший за рулем, не заметил, как Монтус Дикс вышел на тротуар. Снова зарядил дождь, и Кермит протянул руку, чтобы включить дворники, когда Уайетт заметил, вернее, уловил какое-то движение слева. Он лишь успел увидеть озаренное вспышкой выстрела лицо Монтуса, возникшее из темноты, будто отдельно от тела, как маска смерти в комнате страха, а в следующий миг лобовое стекло покрылось паутиной трещин. Кермит вскрикнул, и в лицо Уайетту полетели влажные ошметки. Кермит завалился вперед, забрызгав весь салон. В горле у него булькало, как в засорившейся канализационной трубе, а «плимут» набирал скорость. Уайетт толкнул Кермита, чтобы освободить педаль газа, но не успел, и они, ударившись о бордюр, врезались в столб. Уайетт сломал нос о спинку переднего сиденья, а в следующий миг его уже отшвырнуло назад, и он беспомощно забил руками в воздухе.

Ему обожгло голову. То есть ему показалось, что обожгло. Но когда он принялся хлопать себя по голове, чтобы погасить вспыхнувшие волосы, то обнаружил, что в них вцепилась чья-то рука. Большая рука с сильными пальцами, которые тут же взялись за них поудобнее. Они выдернули Уайетта с заднего сиденья и вытащили в окно, так что он пересчитал все позвонки: бум-бум-бум. Когда вылезли ноги, Монтус Дикс развернул Уайетта к себе лицом и отпустил. Уайетт понял, что стоит на коленях посреди Десятой улицы и смотрит в дуло «смит-вессона» сорок четвертого калибра.

– Этот револьвер мне подарил дядя, – сообщил Монтус Дикс. – Обещал, что он никогда меня не подведет, и он не подвел. Я это к чему, белый: мне, чтобы попасть в цель, не нужен стозарядный автомат, каким ты тут изрешетил все машины. Понял? Кто послал?

Уайетт понимал, что как только ответит на этот вопрос – он труп. Так что если втянуть Монтуса в разговор, то, может быть, полиция – черт, все равно кто, хоть кто-нибудь! – успеет подъехать. Они же здесь наделали немало шуму.

– Два раза спрашивать не стану, – предупредил Монтус Дикс.

– Ты сказал, это подарок дяди? – уточнил Уайетт.

Дикс кивнул, и в глазах его явно светилось нетерпение.

– И сколько тебе было лет?

– Четырнадцать.

– Я пару раз видел, как ты приходил на его могилу, – продолжал Уайетт. – И на могилу родителей тоже. Семья – это важно.

– Неужели?

Уайетт серьезно кивнул. Он чувствовал, что брюки на коленях промокли. Предплечье левой руки наверняка сломано. Что это там за звук вдалеке, уж не сирена ли?

– Я сегодня стал отцом, – сообщил Уайетт негру.

– Неужели?

Монтус дважды выстрелил Уайетту в грудь. Еще одну пулю всадил в лоб, чтобы наверняка, затем заглянул мертвецу в глаза и плюнул на асфальт:

– Кто сказал, что ты был бы хорошим отцом?

Мотель «Вечерняя рюмка» в Сент-Питерсберге закрылся для постояльцев в середине тридцатых. Два его низеньких оштукатуренных белых корпуса и небольшое административное здание стояли, образуя подкову, вокруг ровной овальной площадки, на которой не желали расти ни трава, ни пальмы. Все три дома пустовали позади магазина рыболовного снаряжения на бульваре Гэнди лет семь-восемь, и вокруг них вольготно росли сорняки. Хозяева рыболовного магазина, два брата, Патрик и Эндрю Кантилльоне, держали, кроме того, закусочную в соседнем доме и лодочную мастерскую, расположенную позади мотеля. Братья Кантилльоне владели почти всеми здешними крохотными причалами, исчертившими береговую линию залива Тампа-Бей, и без особых хлопот получали недурную прибыль от продажи льда и холодного пива рыбакам, которые отчаливали от своего пятачка каждое утро, не успевала заря лизнуть небосвод. Возвращались к полудню, с лицами красными, как рубин, и с кожей шершавой, как тросы, которыми они привязывали свои лодки.

Братья Кантилльоне вели дела с Джо еще с тех времен, когда все они возили ром через Флоридский пролив. Благодаря Джо они тогда заработали львиную долю того, что у них сейчас было. В качестве скромной благодарности Патрик и Эндрю выделили для Джо – и только для Джо – лучший номер в бывшем мотеле «Вечерняя рюмка». Остальные номера были всегда убраны и проветрены в ожидании гостей, которыми чаще всего становились друзья братьев, попавшие в затруднительное положение, каковым могло оказаться все, что угодно: от неудачной женитьбы до побега из тюрьмы.

Номер 107 с видом на залив принадлежал только Джо. Здесь он занимался любовью с Ванессой Белгрейв поздним утром в понедельник, на простынях, пахнущих отбеливателем, крахмалом и морской солью. Снаружи чайки скандалили из-за креветочных хвостов и рыбьих костей. Внутри поскрипывал и жужжал настольный вентилятор из черного металла.

Порой, когда они с Ванессой занимались любовью, ему казалось, что его накрывает приливной волной и несет в теплое темное море, и он вовсе не обязательно вынырнет на поверхность. В такие моменты, если бы только не сын, он хотел бы никогда больше не возвращаться во внешний мир.

Та Ванесса Белгрейв, какую знала публика, – холодная, надменная и породистая до такой степени, что все живое и непосредственное пало жертвой селекции, – не имела ничего общего с той, с которой Джо встречался здесь. За закрытыми дверями она была любопытна, чувственна, умна, забавна и смешливее всех, кого знал раньше Джо. Иногда она так хохотала, что даже всхрапывала, и звук этот выходил громким, влажным и сам по себе вызывал хохот, потому что его издавало создание, всегда безупречно элегантное.

Ее родители такой смех не одобряли, так же как и ее подростковое увлечение брюками, но произвести на свет другого ребенка не смогли. После ее рождения они еще семь раз ждали ребенка, но получили семь выкидышей. Потому после их смерти «Объединенное предприятие Слоунов» – компания, существовавшая на тот момент полтора столетия, – перейдет к ней как к единственной наследнице.

Как-то она сказала Джо:

– Если наши акционеры, благородные южане, догадаются, что их возглавляет легкомысленная особа, которая предпочитает читать Эмили Дикинсон, а не перечень сделок, они немедленно объявят мне войну и постараются прибрать компанию к рукам. И война эта закончится, не успев начаться. Но если они будут думать, что я – такая же, как мой отец, если будут бояться меня, как боятся его, то компания благополучно просуществует еще лет сто, особенно если у меня вдруг появится сын.

– А сама ты хочешь именно этого – продолжать семейное дело?

– Нет. Черт возьми, нет, конечно. Но какой у меня выбор? Позволить многомиллионной корпорации развалиться у меня на глазах? Только дети думают, что жизнь существует для того, чтобы удовлетворять все свои прихоти.

– Но чего бы ты хотела для себя? Если бы у тебя был выбор.

– Джо! – воскликнула она, хлопая ресницами. – Тебя, и только тебя, олух ты этакий! – Она села на него верхом и закрыла ему лицо подушкой. – Ну-ка, признавайся, ты и хотел это услышать?

Он вертел головой, пытаясь выговорить придушенно: «Нет».

Она позволила ему еще несколько раз мотнуть головой, после чего убрала подушку. Так и сидя на нем верхом, слегка запыхавшись, она сделала глоток вина.

– Хочу покончить с противоречивыми желаниями. – Она широко раскрыла глаза и рот, глядя на него. – Так себе и запиши, умник. – После чего вылила последние капли вина ему на грудь и слизнула.