Пелагия и красный петух - Акунин Борис - Страница 38

• Предыдущая
• 38/90
• Следующая

– Когда моему Антоше сравнялось сорок, он тоже словно взбеленился, – вернулась Людмила Платоновна к теме мужей. – Бросил курить трубку, стал мазать лысину чесночным настоем. А через годик успокоился, перешел в следующий возраст. И у вас, душенька, образуется. Вы уж только с ним помягче, с пониманием.

После ухода гостьи Марья Гавриловна еще минут десять размышляла про нежданную напасть, приключившуюся с супругом. В конце концов решила испечь его любимый маковый рулет, а остальное препоручить воле Всевышнего.

Во всем городе Заволжске один лишь Митрофаний знал истинную причину озабоченности и нервности прокурора. Оба условились сохранять полнейшую секретность, памятуя о сапожной подметке, чуть было не погубившей Пелагию, а также о вездесущести невидимого противника.

Исчезновение начальницы епархиального училища было объяснено медицинскими резонами: мол, сестра застудила себе почки безумными купаниями в ледяной воде и теперь срочно отправлена лечиться на кавказские воды. В школе неистовствовала прогрессистка Свеколкина, терзая бедных девочек десятичными дробями и равнобедренными треугольниками.

А по вечерам, поздно, к Митрофанию являлся Матвей Бенционович и подробно докладывал обо всех произведенных действиях, после чего оба раскрывали атлас и пытались вычислить, где сейчас находится Пелагия, – почему-то это доставляло обоим неизъяснимое удовольствие. «Должно быть, Керчь проплывает, – говорил, к примеру, епископ. – Там оба берега видно, и крымский, и кавказский. А за проливом волна уже другая, настоящая морская». Или: «Мраморным морем плывет. Солнце там жаркое – поди, вся конопушками пошла». И епископ с прокурором мечтательно улыбались, причем один смотрел в угол комнаты, а другой в потолок.

Затем Бердичевский из города исчез, якобы затребованный в министерство. Отсутствовал неделю.

Вернулся, и сразу с пристани, даже не побывав дома, поспешил к владыке.

Едва закрыв за собой дверь кабинета, выпалил:

– Она была права. Впрочем, как и всегда… Нет-нет, не буду забегать вперед. Как вы помните, мы решили выйти на бандитов через их первоначальное преступление, похищение Мануйлиной «казны». Именно от этого события и потянулась зловещая нить. Предполагалось, что «варшавские» наметили свою жертву заранее и, по своему обыкновению, «вели» ее, выбирая удобный момент. Я намеревался восстановить маршрут, который проделали «найденыши», и проследовать по нему, подыскивая свидетелей.

– Помню, всё помню, – поторопил духовного сына владыка, видевший по лицу рассказчика, что тот вернулся не с пустыми руками. – Ты надеялся установить, кто дал разбойникам эту… как ее…

– Наводку, – подсказал Бердичевский. – Кто нацелил их на сектантскую «казну». А оттуда добраться и до самих бандитов. Одно из главных правил сыска гласит: самый короткий путь к преступнику – от окружения жертвы.

– Да-да. Ты рассказывай. Нашел наводчика?

– Не было никакого наводчика! Да и дело совсем не в этом! Ах, владыко, вы меня не перебивайте, я вам лучше последовательно изложу…

Архиерей виновато вскинул ладони, потом одну из них приложил к губам: буду нем, как рыба. И рассказ наконец тронулся с места, хотя в полном безмолвии епископ удержаться не смог – не того темперамента был человек.

– На пароход Шелухин и его свита сели в Нижнем, – стал докладывать прокурор. – Туда, как я выяснил, приехали поездом из Москвы. Кондуктор запомнил лже-Мануйлу: колоритный для первого класса пассажир. Ехал в купе один, остальные оборванцы, у которых места были в общем вагоне, по очереди его навещали. Понятно, почему первый класс – для пущего правдоподобия: мол, и в самом деле пророк едет. И понятно, зачем с Шелухиным все время кто-то находился – из-за шкатулки… В Москве у «найденышей» есть нечто вроде сборного места, подвал на Хитровке, рядом с синагогой. Надо думать, нарочно держатся поближе к единоверцам, но настоящие евреи этих ряженых в синагогу не пускают и дела с ними иметь не хотят. Мануйлина паства молится на улице, снаружи. Зрелище потешное: накрывают головы полами своих хламид, что-то такое гнусавят на ломаном иврите. Зеваки потешаются, евреи плюются. В общем, аттракцион. Учтите еще и то, что большинство «найденышей» весьма неприглядны на вид. Уродливые, пропитые, с проваленными от сифилиса носами… Любопытно, что хитровская голытьба этих юродивых не трогает – жалеют. Я понаблюдал за «найденышами», кое с кем из них поговорил. Знаете, что меня больше всего поразило? Они просят подаяния, но денег не берут – только съестное. Говорят, что копеек им не нужно, потому что деньги царёвы, а пропитание – оно от Бога.

– Как не берут денег? Откуда ж взялась «казна»?

– В том-то и штука! Откуда? Мы ведь с вами исходили из того, что содержимое похищенной шкатулки – это милостыня, собранная «найденышами». Что Мануйла все эти бессчетные пятачки да грошики поменял на кредитки и аккуратно в шкатулочку сложил. А тут выясняю – нет, ничего подобного! Я даже от «варшавской» версии отвлекся – заинтересовался, откуда взялись деньги. Стал осторожно выведывать у фальшивых евреев, слышали ли они про Мануйлину казну. Надо сказать, люди это по большей части открытые, доверчивые – именно такие ведь обычно и становятся добычей проходимцев. Говорят: знаем, слышали. «Аграмадные деньжищи» на обустройство в Святой Земле пожертвовал пророку Мануйле какой-то купчина из города Боровска. Я, разумеется, отправился в Боровск, поговорил с «купчиной».

– Да как ты его отыскал? – ахнул Митрофаний, не уставая поражаться, какие бездны напористости и энергии, оказывается, таятся в его духовном сыне.

– Без труда. Боровск – город маленький. Богатенький, чистенький, трезвый – там старообрядцы живут. Все всё друг про друга знают. Появление столь эффектной фигуры, как пророк Мануйла, запомнили надолго. А дело было так. Боровский «купчина» (его фамилия Пафнутьев) сидел в своей бакалейно-калашной лавке и торговал, день был базарный. Подходит к нему тощий бродяга в хламиде, перепоясанной синей веревкой, с непокрытой косматой головой, в руке посох. Просит хлеба. Пафнутьев попрошаек не любит, стал его стыдить, обозвал «дармоедом» и «нищебродом». Тот ему в ответ: я нищий, а ты бедный, бедным быть много хуже, чем нищим. «Я бедный?!» – оскорбился Пафнутьев, который в Боровске считается одним из первых богачей. Мануйла ему: а то не бедный? До сорока семи годов, говорит, дожил, а так и не понял, что нищему куда блаженней, чем толстосуму. Купец пришел в изумление – откуда чужой человек узнал, сколько ему лет, – и только пролепетал: «Чем блаженней-то?» Духом, отвечает бродяга.

Митрофаний не выдержал, фыркнул:

– Так, значит, не признает Христа Мануйла? Однако же про блаженных духом ловко из Евангелия ввернул.

– И не только про них. Пророк Пафнутьеву еще сообщил, что к Богу дверца узкая, не всякий пролезет. Ты посуди, говорит, сам, кому легче протиснуться – нищему или тебе? И по худым бокам себя хлопает. А Пафнутьев, как и положено купчине, восьми, если не десяти пудов весу. Ну, все вокруг загоготали – очень уж наглядно получилось. Пафнутьев же не обиделся, а, по его собственным словам, «пришел в некую задумчивость», закрыл лавку и повел «странного человека» к себе домой, разговаривать.

– Что-то я не пойму. Он же вроде немой был, Мануйла. Или, во всяком случае, нечленораздельный. Я думал про него – надо же, какой оригинальный проповедник, без слов обходится.

– Отличнейше членораздельный. Какой-то изъян речи у него есть, не то картавит, не то пришепетывает, но эффекту это не мешает. Пафнутьев сказал: «изъясняет невнятно, но понятно». Обращаю ваше сугубое внимание на «некую задумчивость», которая сошла на Пафнутьева и понудила его повести себя совершенно несвойственным этому человеку образом.

– Гипнотические способности? – догадался преосвященный.

– И судя по всему, незаурядные. Помните, как он девочку от немоты исцелил? Преловкий субъект и очень, как бы это сказать, обстоятельный. Знаете, чем он Пафнутьева взял, когда они сели чай пить? Рассказал купчине всю его «жизню», притом в подробностях, о которых мало кому известно.

• Предыдущая
• 38/90
• Следующая