Звездные раны - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 9

А они, изгои в своем отечестве, каждый день молят Бога, чтобы послал скорее смерть…

Этот самиздат оказался за рубежом, где разошелся миллионным тиражом, а его автор – в специальной колонии: за распространение измышлений, порочащих советский строй. За него хлопотали из-за рубежа, предлагали правительству заменить срок высылкой за пределы СССР и готовы были принять узника совести, однако сам осужденный упорно этому сопротивлялся. Когда Сергея Опарина арестовали, дочери исполнился год, и она уже многое понимала, таращилась удивленными или восхищенными глазами на отца, цеплялась за бороду или норовила спрятать под нее головку, будто ища защиты. После его освобождения дочь пошла уже в первый класс, стала почти взрослой, однако все равно смотрела с некоторым удивлением и страхом: пока он сидел, семья не знала нужды – приходили какие-то люди, приносили посылки, деньги; угнетала больше психологическая среда, созданная вокруг жены политзаключенного. Могли среди ночи ворваться сотрудники КГБ, сделать обыск, называемый досмотром, или установить слежку, когда по пятам ходят какие-то люди.

Оказавшись на воле, Сергей Опарин с утроенной силой взялся писать о том же, за что посадили, только расширил масштаб до всего СССР. Упрятать за решетку во второй раз его уже не могли – шел восемьдесят седьмой год. Он тогда еще не оставил археографию и ездил по Костромской и соседним областям, совершая большой круг по своим знакомым старикам и старухам, которые принимали его с большим уважением и почетом, ибо для старообрядцев всякий гонимый властью человек был чуть ли не святым мучеником.

Так что журналиста старые вояки хорошо знали, однако не все относились к нему с восторгом, ибо, не ведая другой жизни, свою считали вполне сносной и терпимой.

Второй фронтовик, к которому журналист привез фон Шнакенбурга, оказался чуть снисходительнее и стал пытать Опарина, почему фашиста интересует нрав коренных русских людей, однако же принял гостя, после чего пристал к нему с таким же вопросом. Журналист выставил им водки, закуски, а сам сидел и слушал, как пикируются бывшие враги, намереваясь рассказать об этих встречах в газете. Потом незаметно уснул – все-таки две бессонные ночи давали знать о себе, а когда проснулся через три часа, застал следующую картину: подвыпившие фронтовики сидели напротив и, упершись лбами, спрашивали друг друга:

– Зачем тебе знать нашу психологию? Опять войной на нас собрались?

– Очень прошу сказать: ты верил Сталин или Бога? Коммунизм или свой часть земли, свой болшой великий Россия?

– Нет, сначала ты скажи!

– Я сказать буду, когда ты будешь сказать!

Еще через час было то же самое, поэтому журналист увел эсэсовца спать в машину, опасаясь, как бы они не вспомнили молодость. На другой день с утра, уже в другой деревне, опять был инцидент: встретились фронтовики сначала вроде бы нормально, разговорились, кто где воевал, в присутствии Сергея Опарина выпили по рюмочке, и тот вышел поковыряться в моторе старенькой машины и вдруг увидел, как одноногий ветеран с пешней наперевес пошел в атаку на штандартенфюрера. И запорол бы, не подломись у него протез. Однако у немца стремление к разговорам вовсе не угасло, а, напротив, еще больше возросло.

– Карош зольдат! Гут! Очшень русский характер, – определил эсэсовец. – Хочу видеть нормальный человек, нормальный душа и нрав.

Со следующим дедком, побывавшим в плену у немцев, беседа вообще удалась, и расстались хорошо. Потом журналист привез фон Шнакенбурга к орденоносцу, снайперу, который эсэсовцу даже обрадовался.

– Екарный бабай! Хоть раз на живого и близко посмотреть! А то я же видел вас только в прицел, живых-то! Ну что, хорошо мы вам харю начистили в сорок пятом? Гут?

– Хорошо, хорошо! – обрадовался тот. – Гут!

На три дня немец задержался у снайпера, о чем только ни говорили, но почти ничего о войне. Штандартенфюрер поднаторел в языке, нахватался оборотов, пословиц, матюгов и буквально на глазах расцветал, ширился душой и, уже не жадничая, доставал из своей сумки колбасы, ветчины, шпиг и бутылки с пивом и шнапсом, подделанные под времена войны.

И отсюда он пошел по рукам в буквальном смысле: немца, уже как редкого гостя издалека, передавали из дома в дом, из деревни в деревню. Ко всему прочему, он еще оказался общительным и загульным, так что Опарин едва поспевал за ним, всякий раз отыскивая в новом месте. Кажется, начиналось братание с бывшим врагом, потому что бесхитростные, не отягощенные идеологическим грузом, люди воспринимали штандартенфюрера уже как старого, подобного себе человека, а что было, так вроде бы и быльем поросло…

Наблюдать за похождениями бывшего фашиста было невероятно интересно, однако журналист преследовал еще и свои цели – разговорить его, вытянуть из самого то, что он постоянно вытягивал вопросами из фронтовиков. Немец менялся на глазах, одухотворялся и одновременно будто молодел, ибо уже стал распевать песенки штурмовиков и веселые, скабрезные бюргерские, и журналисту было совершенно не понятно, отчего так оживает старый фашист. То ли видит, в какой нищете живет народ-победитель, и оттого радуется, то ли получает какую-то скрытую от посторонних глаз информацию, которая его и веселит.

И вот на обратном пути фон Шнакенбург наконец-то разговорился и поведал о цели поездки в СССР и о своих результатах вояжа. Оказывается, после поражения Германии он настолько сильно переживал, что поставил своей целью найти истинную причину победы русских, на что и потратил всю свою жизнь. Казалось, все было на стороне немцев – обученные войска, техника, вооружение, блистательные победы до сорок третьего года, но тут произошел довольно резкий перелом, неверно толкуемый советскими и немецкими военными историками.

По убеждениям штандартенфюрера, русские уже не должны были и не могли победить, независимо от того, есть ли у них за спиной заградотряды, в решающем значении которых пытались убедить обывателя западная пропаганда и внутрироссийские диссиденты. Как военный человек, он отлично знал, что солдата невозможно гнать в атаку на пулеметы под пулеметом же; любая армия с любой идеологией в таком положении просто отказывается воевать и разбегается. Тем более заставить русского человека победить, если он того не желает, вообще невозможно.

Фон Шнакенбург был сам свидетелем, как под Киевом взяли в плен полтора миллиона солдат Красной Армии вместе с исправной техникой, вооружением и продовольствием. Как потом через пять месяцев германские войска подошли к Москве, и только морозы не позволили начать ее штурм. А блестящее летнее наступление сорок второго по южному направлению – это вообще одна из лучших операций Третьего рейха. Красная Армия слабо держала удар либо не держала его вообще, бросая отлично укрепленные районы, выгодные позиции и не пользуясь ни одним просчетом немецкого командования, когда отдельные части, соединения и даже армии уходили далеко вперед и отрывались от своих или вообще оставляли фронт открытым для контрудара. Но вот с началом сорок третьего все резко изменилось, и бывший штандартенфюрер СС ценою кропотливой полувековой работы нашел истинную причину перелома в войне и последующей победы.

По его разумению, она состояла из двух главных аспектов: силы духа воинов (воля к победе) и особой, кастовой посвященности военачальников. И дело было никак не в силе идей, идеологии и заградотрядов. Что касается духа воинства – он благодаря этой поездке только что нашел ему подтверждение и понял, что многолетний труд и муки не напрасны, а потому он весел и может позволить себе немного погулять.

Поначалу немец выглядел молодцом и бодренько излагал свою версию причины победы русских, которая Сергеем Опариным воспринималась без особого интереса. Штандартенфюрер уверял, что до сорок третьего года Красная Армия состояла в основном из молодых, до тридцати лет, солдат, выросших на почве марксистско-ленинской идеологии и глубоко идеологизированных. Это она не держала удара, это она бежала и массово сдавалась в плен вместе с красными генералами, ибо умозрительная идея, как и пулемет за спиной в руках энкаведэшника, может только раз бросить солдата в отчаянную атаку, а противостоять сильному противнику способны лишь глубинные, материковые, неизменные ценности, будто пуповиной связанные с душой каждого человека. К концу сорок второго молодняк выбили и искалечили, армия стала пополняться людьми более старшего возраста, в бой пошла коренная Россия, под давлением идеологии не утратившая этой связи и даже оживившая ее, поскольку враг уже посягал на столицу. К началу сорок третьего личный состав армии более чем наполовину уже состоял из носителей материковой национальной психологии и мироощущения.