Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи - Гольман Иосиф Абрамович - Страница 38

– Так, – поразилась дама. Именно поэтому она и хотела вышвырнуть Ольгу из номера, заселив туда судью.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Олег Всеволодович. – Затеем войнушку, пойдут жалобы, иски, суды, статьи. Потом мы уедем, а вы останетесь.

– И что же мне делать? – как-то жалобно спросила администраторша. Багров теперь напрягал ее не меньше архангельских боссов: паны дерутся, у холопов чубы трещат.

– А ничего не делайте, – доброжелательно посоветовал адвокат. – Скажите боссу: они отказываются беседовать со мной и требуют встречи с вами.

– Так он же не захочет…

– Конечно, не захочет! Кто ж захочет скандала? Вот и придумает что-нибудь. А мы с вами будем дружить и вместе пить чай с конфетами.

– Мне нельзя сладкое, – растерянно ответила та.

– Значит, с лимоном, – легко нашел выход Багров.

– Слушай, а ты уверен, что нам нужен скандал? – тревожно спросила Ольга, когда администраторша ушла.

– Не будет никакого скандала, – ответил Олег Всеволодович.

– Может, мне стоило переехать? – не соглашалась осторожная Шеметова.

– Не стоило, – улыбнулся коллега. – По трем причинам. Конспектируй. Первая: мне пришлось бы уступить тебе хороший номер, а самому бегать на улицу. Даже в дождь.

– В коридоре дождей не бывает.

– Ладно, не в дождь, – согласился старший партнер. – Но все равно обидно.

– А как насчет смирения и кротости? – с улыбкой спросила Ольга.

– Никак, – максимально честно ответил Олег и, не обращая внимания на иронию, продолжил: – Вторая: наши процессуальные противники должны знать, что мы неприятные люди. Не идущие на односторонние уступки.

– А третья? – спросила Шеметова. Про первое и второе она и так понимала, без объяснений.

– И третья: пусть судья поживет без туалета. Тогда каждая лишняя неделя процесса будет становиться для него все накладнее и накладнее. А нам есть чем его затянуть. Вот еще один повод для торга.

Разложив вещи, направились погулять.

Весь городок – по крайней мере, центральную часть – обошли за полчаса. В Любине были и сквер, и статуя Ленина, довольно большая для масштабов поселка. И кинотеатр, в том самом Дворце культуры. Правда, «кина» теперь не будет, по крайней мере – в будние дни: зал занят предстоящим судебным процессом.

Потратив еще час, ушлый Багров нашел место, где они будут обедать: отличная – чистенькая и без удушливых ароматов общепита – столовая рядом расположенной небольшой мебельной фабрички. Олег Всеволодович был мил и безгранично обаятелен – еще молодая и уже пышная женщина из столовой была счастлива, что у нее появился такой гость. Ради него она была готова кормить и Ольгу.

Не факт, что беседа Багрова с завстоловой понравилась Шеметовой. Но обедать где-то было нужно, и она старалась не показывать своих чувств.

Вернулись в гостиничку, когда уже начинало «темнеть» – газеты в такой темноте читали, не включая ламп.

Народу прибавилось. Вернулся откуда-то с утра заехавший в «отель» прокурор – его украдкой показала москвичам вновь обретенная союзница-администраторша. Вадим Донатович Мушин, мощный представительный дядя с солидным, отлично поставленным голосом занимал последний номер с удобствами. Именно он, по имеющимся сведениям, будет требовать для Лешки исключительной меры наказания – смертной казни. А смертная казнь, напомним, пока что никем законодательно не отменена, достаточно внимательно почитать кодекс. Мораторий – всего лишь приостановка исполнений вынесенных приговоров. Ляжет политическая карта иначе, снимут думцы мораторий, и расстрелы продолжатся. Короче, солидный и уверенный вид прокурора Мушина адвокатов точно не радовал.

Нейтральная новость: приехал освещать процесс журналист архангельской газеты, его поселили внизу. И единственное, что обрадовало Ольгу Шеметову: на своем латаном «Днепре» прикатил дед Самсон. Он улыбался, даже ручкой помахал москвичам. Старика уж точно не угнетали удобства во дворе и тем более в конце коридора; другими за свою долгую жизнь он вряд ли пользовался.

Багров вежливо улыбнулся ему в ответ. Ольга же почувствовала огромную радость и облегчение. Надвигалась пусть и белая, но ночь, а Шеметовой так легко было представить себе желтые глаза бабки Марфы…

До открытия процесса оставался всего один день.

Весь райцентр только об этом и говорил. Говорили на почте, куда москвичи зашли за Интернетом (ни о каком вайфае в гостиничке и мечтать не приходилось). Обсуждали в магазине, где покупали воду и пирожки (между прочим, вкуснейшие).

Даже на улицах, гулять по которым особо пока не довелось из-за обилия срочных дел, то и дело слышали упоминания о предстоящем суде: он притягивал внимание большинства любичан. Кстати, они именно так себя именовали, не любинцы, а любичане.

Из случайно подслушанных разговоров следовало, что публика жаждет крови безжалостных убийц. Неприятно, но ничего другого Олег с Шеметовой и не ждали. Газеты, радио, телевидение, рассказывая о страшном преступлении, давно подготовили общественное мнение. Никто же из них не беседовал с Лешкой, не выслушивал откровения жены пчеловода Дарьи или учительницы Неустроевой. Будет ли у адвокатов шанс поколебать это общее мнение? Неизвестно.

Но сдаваться без боя они точно не собирались.

Плохо было и то, что адвокаты еще ни разу не встречались со своими подзащитными – времени на поездки в Архангельск не имелось. С Василием это было терпимо, его роль была и будет пассивной. А вот от поведения Леши зависело очень многое. Правда, Анна Ивановна гарантировала Ольге, что как та велит, так ее мальчик и будет себя вести. Он очень послушный.

«Да уж, хорошо сказано! Про убийцу милицейского начальника…» – услышав материнское определение, подумала про себя Ольга. Но, конечно, ничего говорить не стала.

Адвокаты сходили посмотреть на место будущего действа. Там уже расставили дополнительные скамейки для зрителей – народу ожидалась тьма. По одному боку от совсем низенькой сцены стояли столы для секретаря суда и прокурора, по другому – столы адвокатов. Недалеко от них, ближе к сцене, прямо по месту сварили клетку для двух подсудимых. Туда ровно двое и входило, варили, похоже, под размер. И наконец на самой сцене, по ее центру, стоял большой стол судьи. Ах да. Сбоку от стальной клетки было две скамейки для конвоя.

Ольга уже познакомилась с начальником конвойной команды, немолодым прапорщиком Григоренко. Сперва услышала о нем от Анны Ивановны, которая с раннего утра приехала с Виктором в райцентр. Услышала хорошее. Он сам обратился к ней, заметив женщину, выхаживавшую поутру вперед-назад у дверей РОВД.

– Вы будете мамаша подсудимого? – спросил немолодой, однако еще крепкий мужик в форме, с небольшими седовато-рыжими усами. На боку у мужика висела кобура, явно не пустая.

– Да, я мать Алексея Куницына, – быстро ответила она. – Мне бы свидание с сыном.

– Значит, так, мамаша, – серьезно ответил тот. – По части свиданий – это не ко мне. Мое дело – конвой. А вот если вы парней накормить захотите – помогу, тут с едой совсем швах.

– Конечно, захочу! – обрадовалась Анна Ивановна, соображая, что потребует бравый прапорщик за столь ценную услугу.

Оказалось, ничего не потребовал. Просто старался хорошо выполнить свою работу. Положено было Петру Никитичу надежно охранять подсудимых и осужденных – он охранял. Но положено было и кормить подопечных, а в Любине с этим была полная засада. Местных задерживали не так уж часто, и кормили их родственники. Что непорядок. Но лучше, чем вообще не кормить людей, даже преступников.

Вот почему они сразу нашли общий язык с матерью подсудимого.

– А второго парня мать где? – спросил Григоренко.

– Не приедет она, – вздохнула Анна Ивановна.

Петр Никитич не стал спрашивать почему. Какая разница? А задумался он о том, что решать вопрос с кормежкой ненормального пацана все равно придется ему. И очень обрадовался, когда Куницына сняла эту заботу с его плеч.