Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи - Гольман Иосиф Абрамович - Страница 22

«Или вот он, ужас. Как поймешь, коли никогда не пробовала?»

Для начала, сопровождаемые веселым взглядом проводницы, пошли в вагон-ресторан. За оставленные вещи можно было не беспокоиться – их ни у того, ни у другой не было.

В ресторане немножко ели, с учетом бедственного финансового положения обоих, и долго пили яблочный сок. Поезд успел даже постоять на первой остановке. А еще смотрели в окошко, за которым проносились нерасшифрованные темные пятна и электрические огоньки. Неизвестно, о чем думал Багров. Ольга же думала о возвращении в купе.

Ох, как страшно! Не будет ли она выглядеть глупой и неумелой? А если поезд затормозит и они свалятся с полки? В общем, страхов было гораздо больше, чем здравого смысла, да и откуда ему в такой ситуации взяться?

Назад возвращались по черным грохочущим тамбурам и по слабо освещенным пустым вагонам – все уже спали на своих полках. Дошли до родного, третьего вагона. Проводница еще бодрствовала, но теперь не пыталась лукаво перемигиваться с Ольгой.

Умоталась, поняла девушка. В поезде уже был вайфай, однако кипяток готовили по-прежнему в старомодном бойлере с огненным чревом, который надо было постоянно кормить углем.

Наконец дошли до своего купе.

Оно было незапертым. Странно.

Оказалось, ничего странного.

На левых нижней и верхней полках храпели два мужика, почти неразличимые в полутьме. Пустые полуторалитровые бутылки из-под пива на столике и пивной же, кислый, противный запах, заполонивший маленькое помещение, помогли Ольге дорисовать портрет попутчиков.

Он получался малосимпатичным. Тупые, скучные и пузатые.

А еще – с рогами и копытами. И с хвостами, от души довесила мужичкам Ольга.

Но ничего не поделаешь. Надо принимать жизнь такой, какая она есть.

И надеяться на будущее…

Десять лет после рождения мальчика все было тихо.

Анна Ивановна (теперь никто уже не называл ее Анькой) успокоилась и жила в тихой женской радости.

Дел по-прежнему был миллион, детей стало уже восемь – все разные, все любимые. Старшие основательно помогали по дому и хозяйству.

Виктор по-прежнему чинил все, что сделано человеческими руками, и не упускал ни единой возможности лишний раз понравиться своей Ане: будь то внеурочная подработка, или сбор лесных даров, или ловля рыбы сетями, которые надо заводить и вытаскивать в воде с температурой плюс восемь градусов. А уж как он ей нравился в мужском плане, лучше всего говорило количество их любимых детей. И молча надеялись, что на восьми не остановятся.

Про угрозы участкового потихоньку стали забывать.

Сам он сильно заматерел, пузо понемногу начало закрывать колени.

Дом построил огромный, благо отжимание денег у местных мелких бизнесменов не только не сократилось, но и возросло.

Да и не только у мелких: богатые лесники и автотранспортники тоже старались дружить с проникшим во все местные щели ментом, не говоря уж о колхозном начальстве. Прежний председатель Мирон Андреевич два года как переехал на деревенское кладбище – поздно обнаружили рак. Его место занял колхозный агроном, молодой парнишка, недавно после вуза. Он восторженным щенком ходил за многоопытным майором Куницыным. В общем, в деревне теперь было не два центра власти, а, по большому счету, один.

Народ не протестовал. И потому, что исторически привык безмолвствовать. И потому, что власть Куницына, хоть и близилась к диктаторской, не была безумной. Тем же обложенным данью коммерсам Алексей Васильевич выстраивал реальную крышу. Настолько реальную, что четыре года назад залетные бандюки, приехавшие щипать любинских торгашей, как-то взяли и бесследно исчезли.

Впрочем, особо их никто и не искал. Нету тела – нету дела. А местные болота могут бесследно поглотить тысячи бренных тел.

В личной жизни у мента тоже ничего не поменялось.

Пил он только теперь часто. Но, опять же, не до валяния в грязи. Всегда достойно добирался до своего трехэтажного семиоконного домища и исчезал в нем. Никто из деревенских толком не знал, что там делалось внутри. Точно знали лишь перечень жильцов: хозяин, его резко постаревшая мать, жена Наташка и двое девок – Инна и Кристина.

Наташка почти не изменилась, только еще больше усохла и озлилась. Общались с ней неохотно, да та особо и не навязывалась. Все женщины в семье, кроме бабушки, вели себя высокомерно и недружелюбно. Бабушка была нормальная, но погоды в доме явно не делала.

Так вот тихо было целых десять лет, пока маленький Алешка, словно исполняя фатальное предсказание грозного тезки, не попал в криминальную историю.

Он, с еще тремя такими же пацанами, спер два духовых ружья, с которыми доморощенная «банда четырех» и прошарилась целый прогулянный в школе день. Ружья в школе и сперли, они стояли в незакрытом шкафу у физрука, он же учитель НВП, начальной военной подготовки.

Маленькие гангстеры развлекались до позднего вечера, пока не кончились пульки. Жертвами акции стали несколько березок, на которые навешивали бумажные (тоже краденые) мишени, одна ворона (улетевшая с возмущенным карканьем и пулькой в мощном теле) и небольшое стекло в баньке Анны и Виктора Куницыных: мальчишки поспорили, пробьет его или нет.

Пробило.

Ущерб, казалось бы, невелик. Но все стало гораздо серьезнее, когда Алексей Куницын-старший сообразил, что в деле замешан его тезка. Майор проявил чудеса служебного рвения и в течение следующего дня расколол участников кражи. Завернув руки за спину, доставил каждого по отдельности в свой кабинет. Взял собственноручно написанные объяснения, из которых следовало, что организатором преступного деяния был Алексей Викторович Куницын десяти полных лет от роду.

Как так вышло, догадаться несложно. Когда маленькому человеку с намеком говорят, мол, ты ведь не виноват, тебя подбил плохой мальчик – так легко согласиться… Да и не маленькому человеку тоже легко: сколько народу попортили себе карму подобными признательными показаниями…

Короче, отпустили всех, кроме Лешки. За ним уже поздно вечером пришла мать, вернувшаяся с мужем из райцентра.

– Ты все-таки достал его? – спросила с угрозой.

Глаза Анны горели ненавистью, и ни о каких сделках сейчас речи быть не могло.

– Я, что ли, ружья крал? – спокойно спросил участковый.

Логика была железной.

– Все равно не имеешь права без родителей допрашивать, – стояла на своем мать, вынужденная согласиться с правотой милиционера.

– А я не допрашивал, – охотно объяснил тот. – Я беседовал. Вот, имеется чистосердечное признание.

И показал женщине два листка, исписанные корявым детским почерком. Она инстинктивно попыталась их взять, но участковый отдернул руку.

– Пригодятся еще, – ухмыльнулся он. – А пока забирай своего Лешку. – И недвусмысленно добавил: – Пока.

Мать за руку увела всплакнувшего сына. Тот не столько боялся домашней разборки, сколько словно учуял начало некоей длинной нехорошей истории.

Дома его и в самом деле пальцем не тронули. Максимум, что ожидало виноватого в большей семье Куницыных, – сердитый тон да ехидная насмешка (над ленью, над жадностью, над трусостью). В тот раз и вовсе обошлись тихим разговором. Но серьезным.

– Мам, не я все придумал. Митька сказал про духовушки! Вадик предложил взять пострелять. Почему на меня свалили? – плакал Лешка.

– Неважно, почему, – не хотела ставить его в курс древних противоречий Анна. – Пусть кто угодно будет виноват. Но ты не должен быть виноват ни в чем. Ни в чем, понял?

– Понял, – отвечал сынок, стирая дорожки от слез на худых щеках. Хотя на самом деле ничего понятно не было.

– Дядя Алеша хочет порядка, – сказала Анна, подавая ему чистый платок. – Любит он нас или нет – второе дело. Если мы не будет нарушать – он не будет нас трогать. Сейчас было за что. Все, иди делай уроки.

Мальчик ушел, а Виктор остался.

Молчал.

Время от времени выходил на улицу выкурить сигарету – с недавних пор он вновь начал глушить тревогу табаком. И почему-то постоянно думал о ружье, бессменно провисевшем на стене уже десять лет. Виктор ничего не знал про законы театра, но ружье вызывало одни и те же ассоциации: с майором Куницыным и с опасностью, нависшей над его единственным сыном.