И на всех одна звезда (СИ) - Абзалова Виктория Николаевна - Страница 18

Пока она еще не заполнила его целиком, Диниэр пытался найти выход. Движимый чувством долга, которым привык заменять почти все остальные, и здоровой жаждой мести за унижение, он пытался просчитать варианты, найти способ даже не для спасения, но выполнения своей первой самостоятельной операции. Нужно же как-то реабилитировать себя после плена! У его еще хватало характера на досаду, что он так и не смог понять принцип работы и активации ловушки, благодаря которой очутился в положении жертвы, а не карающего зло палладина.

Вскоре Диниэр осознал, насколько наивным он был на самом деле. Можно было сказать, что он продержался недолго, но в таких условиях понятия 'быстро' и 'долго' — весьма относительны. Его гордость, его выдержка, которой он щеголял, его мужество, все, что он собой представлял — оказалось разбито вдребезги, как пивная кружка забулдыгой-пропойцей. Даже вера в милосердие и справедливость, в светлую сторону оставила его — о какой вере может идти речь, когда в мире есть место такому гнусному насилию? А его мучители смотрели в заплаканные глаза и смеялись.

Он изучал особую технику, позволяющую волевым усилием остановить свое сердце, но все попытки окончились неудачей: когда он еще был способен на это, в глубине души Диниэр все еще слишком хотел жить, а когда он больше всего на свете захотел умереть — у него уже не оставалось сил ни на какие техники…

Сон был необыкновенно ярким и живым. К нему в камеру врывались Стражи во главе с самим Высоким и освобождали, и дальше все становилось хорошо. Рядом отец, который не смотрит на него так холодно как обычно… Конечно, он ругает его за провал, но затем обязательно жалеет и утешает. А потом его отвозят домой, и там ему тоже все рады… Диниэр лежал на полу и плакал, понимая, что сломался окончательно и готов на все ради избавления от мук.

И понимал, что спасение невозможно — никто и ничто не поможет ему, — поэтому последней его надеждой оставалось то, что палачи не щадили его. Ему не вынести долго, но… когда же ему будет наконец позволено умереть?! Каждая минута, отделяющая его от вечности, означала лишь продолжение пытки.

Именно боль, как ни странно, стала его спасением, погружая в блаженное ничто вне течения времени и обстоятельств пространства. Он уходил в него все глубже и оставался все дольше…

Возвращение его оглушило: как будто чья-то рука выдернула обратно из мягкой засасывающей глубины, и он остался лежать, распластанный по реальности резко отступившим беспамятством, — как зазевавшаяся рыбешка отливом.

Первым осознанным ощущением стало то, что почему-то было легко дышать. Диниэр бездумно наслаждался этим необычным восхитительным чувством, когда чье-то присутствие рядом его встревожило. Веки дрогнули, нехотя приоткрываясь, — а в следующий момент васильковые, безусловно прекрасные, глаза распахнулись во всю ширь, и их затопил безотчетный ужас. Он дернулся в неконтролируемом стремлении оказаться как можно дальше от новой опасности в лице седого черноглазого темного. Диниэр пытался отползти, но был слишком слаб — искалеченные пальцы едва скребли одеяло, голова беспомощно запрокинулась, рот был открыт, хотя с искривленных дрожащих губ не сорвалось ни звука.

Когда темный протянул руку, чтобы коснутся раненого, тот попросту потерял сознание, оправдывая худшие прогнозы.

Сдержав сокрушенный вздох, доктор Фейт все же дотронулся до висков своего пациента, заставив обморок смениться на глубокий сон без сновидений. В реакции эльфенка, после того, что с ним сотворили, не было ничего странного, и по-хорошему, следовало избавить его от новых потрясений, вызванных своим присутствием.

К тому же, по зрелому размышлению разве не разумнее было не соваться в этот узел проблем? Не открывать себя хотя бы сейчас, рискуя Ингер, а Дамира он уже предупредил о Стражах… Фейт рассеяно барабанил пальцами по окну.

Можно было возвращаться в Тарешт: Конраду пришло сообщение из Анкариона, что отныне земли, подчинявшиеся хозяину Маура, принадлежат ему, хотя и без титула князя и за исключением поместий, у которых выжили наследники, вроде того же Клея. Поход можно было считать оконченным, и следовало что-то решить с Рузанной, в настоящее время организующей розыски сбежавшего колдуна. Ему даже не нужно было тратить время на долгую дорогу, воспользовавшись тонкими Путями, и уже сегодня вечером он был бы вместе с дочерью… Как всегда, при мысли о девочке в черных глазах появилась улыбка: до сих пор иногда не верилось, что это чудо случилось с ним, что он имеет отношение к его появлению, что в жизни может быть такое счастье, когда маленький ураган виснет на нем с собственническим 'папка'…

Так почему он еще здесь?

Причина задержки пошевелилась и слабо застонала: тоже хорошо, до того, как лекарь попробовал на нем свои неврачебные умения, эльфенок даже стонать не мог.

Эльфик все еще был плох, но врач был уверен, что матушка Дана и Люси, подружка Брайна, которую та взяла в помощницы — в точности следовали бы оставленным инструкциям, и выходили бы больного, как и других, так что его отъезд уже не стал бы катастрофой. Не профессиональная озабоченность, а именно волшебство, случившееся в лесу, точнее его непредвиденные последствия, с которыми теперь волей неволей приходилось разбираться, задерживали Дамона.

Изменить что-либо было уже невозможно, а он до сих пор не вполне осознал суть произошедшего: такого с ним не случалось никогда за всю магическую практику!

Тем более, что ничего особенного случиться не должно было в принципе! Он намеревался всего лишь попробовать притянуть и сконцентрировать природную жизненную энергию, как бы окунуть в нее эльфенка, чтобы недостаток его собственных сил компенсировался родственными.

Определенно, он вошел в транс, причем очень глубокий — ничего удивительного в этом не было. Удивительно было другое: выходило, что состояние транса накрыло его не зависимо от воли: та отступила перед чем-то большим… Когда Дамон снова стал способен воспринимать реальность, то понял, что все еще стоит со свирелью в руках, но судя по положению солнца и просто твердой уверенности, — с восхода прошло довольно много времени. Состояние было какое-то дикое, неузнаваемое…

Нет, дело не в том, что он был обессилен. Как раз наоборот — едва ли не впервые в жизни он был оглушен, попросту опьянен, переполняющей его энергией! Даже после инициации в Башне он свободно впитал и преобразовал полученное, а сейчас сила кипела и бурлила внутри, не желая никуда уходить или успокаиваться. Ощущение было такое, словно вместо крови в жилах вдруг очутилось игристое шампанское…

Постепенно до затуманенного сознания дошла еще одна странность: если сбивающее его с ног изобилие означает, что он вобрал в себя жизненную силу леса — то вместо уютной солнечной полянки должна была остаться уменьшенная копия Пустоши. А между тем в природе царило радостное оживление!

Разумеется, он не только брал силы, но и… Напоминание об инициации снова заявило о себе, и пришлось сделать в рассуждениях следующий шаг, спросив себя: если тогда возникла связь с Башней, то с ЧЕМ связь возникла сейчас?!

Дамон по-прежнему ощущал окружающий лес, как часть себя. И не только лес…

Справиться, отмежеваться от этого искрящегося калейдоскопа удалось мягко сказать не сразу. Сидя на земле и потихоньку приходя в ясное сознание, маг обругал себя: от Сивилла, что ли, заразился безалаберностью и тягой к сомнительным экспериментам? Музыка, это не формулы, с ней работать одновременно и сложнее и проще… Пента-, гекса- и прочим граммам безразлично с каким настроением их чертят, а в песню нужно вкладывать душу, иначе ничего не получится…

Вот он и вложил.

Так, что мир похоже тоже откликнулся в полную меру!

Интересно, все-таки почему лес, ставший проводником и воплощением наполняющей все сущее силы, признал(?) его… Потому что он искренне хотел спасти его дитя больше, нежели любым способом дознаться у эльфенка о Своре? Или элементарно сказалась его основательно разбавленная и всю жизнь молчавшая, проклятая кровь Дивного народа, делающая его тоже чуть ближе к этой связи, чем обычного человека?