Дача Лэндора - По Эдгар Аллан - Страница 2

Дно долины было одето травой такой же, как на дороге, только, если это возможно, еще более нежной, густой, бархатной и изумительно зеленой. Не понимаю, как можно было добиться такой красоты.

Я говорил о двух входах в долину. Из одного, на северо-западной стороне, вытекала речка, струившаяся с тихим ропотом вниз по долине до груды скал, над которыми возвышалось ореховое дерево. Здесь, обогнув дерево, она несколько отклонялась к северу-востоку, оставив тюльпанное дерево футов на двадцать к югу, и продолжала свой путь до середины между восточной и западной оконечностями долины. В этом пункте, после целого ряда изгибов она поворачивала под прямым углом и направлялась к югу, прихотливо извиваясь по пути и, наконец, исчезая в озерце неправильной (в общем округлой) формы, сверкавшем близ нижней оконечности долины. Наибольшая ширина этого озерца достигала ста футов. Вода была чище всякого хрусталя. Дно, видимое совершенно ясно, состояло из блестящих белых камешков. Изумрудная зелень берега обрамляла отраженное в воде небо; и так ясно было это небо, так живо отражало оно предметы, находившиеся выше, что трудно было разобрать, где кончается настоящий берег, где начинается отраженный. Форели и другие рыбы, населявшие, озеро, почти кишевшие в нем, походили на летучих рыб. Трудно было поверить, что они не висят в воздухе. Легкий березовый челнок, покоившийся на воде, отражался до мельчайших волокон с точностью, которой не могло бы превзойти лучшее зеркало. Островок, весело смеявшийся пестрыми цветами, увенчанный живописным маленьким зданием вроде птичника, поднимался над озером близ северного берега, с которым был соединен посредством легкого, первобытного мостика. Последний состоял из простой и толстой доски тюльпанного дерева. Она имела футов сорок в длину и соединяла оба берега легкой, но устойчивой аркой. Из южной оконечности озера речка снова выходила и, пробежав ярдов тридцать, сбегала по «впадине» (уже описанной) в середине южного склона и, обрушившись с высоты более сто футов, продолжала свой извилистый и незаметный путь к озеру Гудсон.

Озеро было глубокое — местами до тридцати футов, но речка не глубже трех футов при наибольшей ширине в восемь. Дно ее и берега были такие же, как у озера — и если был у них какой-нибудь недостаток с точки зрения живописности, так это крайняя чистота.

Однообразие зеленого дерна смягчалось пышными кустами гортензий, душистой сирени, а чаще — разных пород герани. Последние росли в горшках, тщательно врытых в землю, так что растения казались в грунту. Кроме того, бархат луга оживлялся овцами, стадо которых паслось в долине в обществе трех ручных ланей и множества уток с блестящим оперением. Огромная собака, по-видимому, стерегла этих животных.

Восточный и западный холмы — в верхней части долины, с более или менее крутыми склонами — поросли плющом, обвивавшим их в таком изобилии, что голого камня почти не было видно. Северный утес точно так же был одет роскошнейшим виноградом, разраставшимся у его подошвы и по склону.

Легкое возвышение, образовавшее южную границу этого имения, было увенчано каменной стеной такой высоты, чтобы предупредить возможность бегства лани. Нигде не было видно изгородей, да в них и не оказывалось надобности: своенравная овца, которой вздумалось бы убежать из долины по ущелью, через несколько шагов встретила бы преграду в виде утесов, по которым струился поток, привлекший мое внимание, когда я вступил в долину. Вход и выход в это имение возможен был только в ворота, выходившие на дорогу, немного ниже того места, где я остановился, чтобы полюбоваться этой картиной.

Я говорил, что речка извивалась очень прихотливо на всем своем протяжении. Она направлялась в общем сначала с запада на восток, потом с севера на тог. На повороте, изогнувшись назад в виде почти круглой петли, она образовала полуостров, очень близкий к острову и занимавший пространство приблизительно в одну шестнадцатую акра. На этом полуострове стоял дом, — дом, который подобно адской террасе Ватека «etait d'une architecture inconnue dans les annales de la terre»[3], - я хочу этим сказать, что его tout ensemble поразил меня смесью необычайности и правильности — словом, своей поэзией (так как я не знаю более точного определения поэзии), — но отнюдь не говорю, что он был в каком-либо отношении outre[4].

Действительно, вряд ли мог быть более простой, беспритязательный коттедж. Его удивительное впечатление всецело заключалось в его живописности. Глядя на этот дом, я готов был думать, что какой-нибудь замечательный пейзажист построил его своей кистью.

Место, с которого я рассматривал долину, не было наилучшим пунктом для рассматривания дома. В виду этого я опишу его таким, каким наблюдал позднее — с каменной стенки, на южной оконечности амфитеатра.

Главный корпус здания имел около двадцати четырех футов в длину и шестнадцать в ширину, — не более. Высота его от земли до конька крыши, не превосходила восемнадцати футов. К западному концу этой постройки примыкала другая, втрое меньших размеров; линия фаса отступила на два ярда от линии главного здания; линия крыши, разумеется, приходилась значительно ниже главной кровли. Под прямым углом к этим постройкам, приблизительно от середины заднего фаса главной, отходило третье здание, — очень маленькое, — втрое меньше западного крыла. Кровли обеих больших построек были очень крутые, они спускались от конька длинной вогнутой линией и простирались по крайней мере на четыре фута от стены, образуя кровлю двух галерей. Эти последние кровли, конечно, не нуждались в опоре, но так как они имели такой вид, как будто нуждаются в ней, то и поддерживались по углам тонкими и совершенно гладкими столбами. Крыша северного крыла была простым продолжением главной крыши. Между главным строением и западным крылом поднималась высокая четырехугольная труба из черных и красных голландских кирпичей, с выдающимся кирпичным карнизом на верхушке. Крыши выдавались также над боковыми стенами: в главном строении на четыре фута с восточной стороны и на два с западной. Главная дверь была не в самой середине здания, а несколько ближе к восточному концу, на западном помещались два окна. Они не достигали до пола, но были гораздо длиннее и уже, чем обыкновенно устраиваются окна, — с трехугольными, но широкими стеклами. Верхняя половина двери была стеклянная, тоже с трехугольными стеклами, которые закрывались на ночь ставнями. Дверь западного крыла, — самого простого устройства, — находилась в боковой стене; единственное окно помещалось на южной стороне. В северном крыле вовсе не было двери, и только одно окно на восточной стороне. Лестница (с перилами) поднималась вдоль восточной глухой стены диагонально — вход был с юга; под навесом далеко выдающейся кровли, она вела к двери на чердак, освещавшийся одним окном и, по-видимому, служивший кладовой.

Галереи главного строения и западного не имели пола, но у дверей и у каждого из окон лежали большие, плоские, неправильной формы гранитные плиты, окруженные восхитительным дерном. Тропинки из таких же плит — не плотно прилаженных друг к дружке, но разделенных полосками бархатного дерна, вели к хрустальному ручью, пробивавшемуся шагах в пяти от дома, к дороге и к маленьким постройкам на севере, за речкой, скрывавшимся в кущах акаций и катальп.

Шагах в шести от главной двери коттеджа возвышался фантастический сухой ствол грушевого дерева, обвитый с верхушки до корней роскошно цветущими биньониями. На ветвях этого дерева висели клетки различных размеров и форм. В одной из них, цилиндрической с кольцом наверху, суетился пересмешник, в другой — иволга, в клетках поменьше заливались канарейки.

Столбы галерей были обвиты жасмином и душистой жимолостью, а в углу, образуемом главным зданием и западным крылом, вился роскошный виноград. Он взбирался сначала на крышу пристройки, оттуда на кровлю главного здания и далее по коньку, пуская вправо и влево свои цепкие усы, до восточного края, где свешивался над лестницей.