Иголка любви - Садур Нина - Страница 25

Я удивляюсь, как тогда хотелось есть. Вот же сегодня, весь день — далекая чашка кофе и кусок булочки, а нету ни голода, ни жадности. Но ведь надо же что-то делать. Надо пойти хоть в милицию, заявить с криками, плачем, может, там хоть покормят? Смотреть в чужие лица. Говорить слова. Голос из тела. Нет, но хорошо знать, что есть такой выход — пойти в милицию. Что-нибудь придумают.

Вот я подумала про собаку. Вот подумала про себя. Скорей бы уж ничего не думать». И тут она удивилась, впервые удивилась за много лет, села на своем нумерованном лежаке, оглядела весь пляж и далеко посмотрела в море. «Можно уже сейчас начать, — вот что она поняла. — Самая моя срамная вина — перед рыжей собачкой, но про нее я подумала, вынула через столько лет из тайников. И про себя я подумала. Можно, конечно, подумать про мальчика, спящего над пропастью, но боюсь, он забыл обо мне, получив хорошей порки. Вот оно — можно уже сейчас не думать вообще. Совсем. К тому же у меня все украли. Можно, конечно, прилагать усилия и как-то вырваться из этой истории, но получится как с рыжей собачкой — просто не хватит сил. Я пожалела ее, приложила усилие, но все оказалось мечтой, а в настоящем даже раны не могла ей промыть, не знала, как это делают, как их найти в густой шерсти, как добраться до них через рычание, через бурое месиво шерсти и плоти. Ну хорошо, хорошо, я подумаю еще про маленьких рыбок из моего детства».

И она потихоньку легла опять на свой твердый лежак, закрыла глаза, с тем чтоб уже после маленьких рыбок перестать думать совсем. Маленькие рыбки стали выскакивать из банки — чересчур много налила воды, не оставила места для воздуха. Маленькая Оля смотрела, как рыбки дрожат на столе, не умела их взять, не знала, где им больно, но впервые видела рыбок на письменном столе, не могла оторваться. Таким образом, все рыбки выскочили и прыгали на столе. Мама пришла и сказала: «Что же ты воду не отлила, они бы не задохнулись тогда?» — «Я не отлила воду, потому что не успевала». — «Ты много раз бы успела отлить воду, и почти все рыбки остались бы живы». — «Я их очень люблю». — «Ты не любишь своих рыбок. Они у тебя задохлись». В маленькие жаброчки забился острый воздух, влажные кишочки просто сгорели. Нет, не получилось про рыбок. Они не пушистые и не стонут, не понять, как их жалеть. Тогда я полежу так, без сожалений. Буду думать про самое близкое, что лежак очень жесткий, холодно от моря. Не получается не думать совсем, потому что тело и его голос все время бормочут, что с ними станет. Можно тогда приподняться, посмотреть на море. Тело моря намного древнее и больше моего. Впрочем, лень. Тогда можно просто открыть глаза, это нетрудно. А то с закрытыми кажется, будто мир похорошел без меня. Открыла глаза, увидела человека.

— Нэ спишь? — сказал человек. Человек смотрел черными глазами. — Зачэм лэжишь? Савсэм один?

Из глаз человека упорно смотрела его слепая жизнь.

— Пайдешь в рэстаран? Зачэм лэжать?

Жадная, раскалялась жизнь в задрожавшем человеке.

— Зачэм смотришь? Зачэм лэжишь? С тобой человек говорит, зачэм смотришь?

Жизнь уже не могла, рвалась из темного тела человека.

— Падаль! — крикнул человек и, не найдя больше слов, закричал на гремучем своем языке проклятья. Потом выдернул мешочек с купальником из-под Олиной головы, взвесил на руке, взял себе, снова крикнул грубое и пошел. Ушел жить свою жизнь. Мгновенно заснула.

Итак, юг.

Стеклышко красиво блеснуло. Взяла его. Ходила сытая, спать хотела. Смотрит — в воду пошли голоногие девочки в длинных рубашках. Влезли на волнорезы девочки, толкают друг друга, падают обратно в воду. Сама засмеялась от них, захотела к ним. Некуда положить стеклышко. Поискала в платье — некуда положить. Огляделась лукаво — спрятала стеклышко в гальке. Пошла к девочкам через воду. Смеялась от них. Было легко и ярко. Полезла за ними на большие камни. Камни шелковистые, в короткой подводной травке. Гладила травку, травка гладила ноги. Стояла на добром камне. Девочка плеснула рядом. Захотела опять в воду. Быстрая девочка уже стоит на камне, караулит другую девочку. Опять влезла на камень. Вторая девочка толкнула быструю девочку, обе упали в воду, в воздухе схватились руками. Стала ждать их на камне. Девочки стали прыгать в воде, держаться за руки. Выпрыгивают, опускаются, рубашки льнут к девочкам, выпрыгивают, опускаются, добела взбили воду. Стала спускаться обратно, в такую воду. Завизжали, стали пятками бить, уплывать друг от друга, выпрыгивать в воздух. Устала гоняться за девочками, села на ласковый камень, огляделась: кто-то потерялся? Вода вздула юбку на коленях, травка камня гладила ноги, острые, стояли в травке мидии, все были на месте. Было весело.

Замерзла, вышла на берег, легла, полежала. Ходила, смотрела, спала, кушала. Все были веселые. Жить было хорошо.

Вечером становилось тревожно, все уходили куда-то, оставалась одна, спала у воды, приходила собака, ложилась рядом, грела. Утром опять приходили все. Радовалась, ходила со всеми, смотрела.

Ходила, ходила, пришла, где много людей. Было тесно и вкусно. Стояли птички и ягоды. За ними стояли люди. Было красно и черно от плодов. Взяла пушистый и сочный. Старенькая вздохнула, закивала ей: кушай, кушай. Закивала старенькой. Увидела куколку, много куколок, они сразу блестели. Никто их не трогал. Куколки улыбались. Не смела потрогать куколку, стояла, смотрела, кусала персик, сок слипал пальцы.

— Купи матрешку. Купи рюмочку, видишь, с цветочками. А вот смотри, баночка с ягодкой, сюда можно хоть что положить. Купи?

Куколки улыбались, молчали черными глазами.

Увидела черные ягоды, взяла в пальцы. Ягода расплакалась красным, уронила такую ягоду, лизнула пальцы.

— На, хлебца покушай.

Взяла хлебца, стало тепло во рту, захотелось лечь у воды, побыть с хлебцем, теплом во рту. Но мякоть съела, а ягоды были капризные, плакали в руках.

Пошла тогда опять на птичек смотреть, обошла куколок, поулыбалась им. Птички сидели отдельно. Хотели молчать. Свистульки тоже нравились, в них наливали воду — они сразу пели. А птички хотели молчать, чуть-чуть попрыгивать. Свистульки очень нравились, но это для маленьких, а птички для всех, и ягоды, а хлеб и для всех, и для птичек. Вода для свистулек — очень любят воду. От хлеба тепло во рту, он разбухает от слюны, его много и вкусно, но он быстро съедается.

— На тебе… иди сюда, на вот. Смотри-ка, она мясо не ест.

— То же не мясо, ты ей беляш суешь, сам не доел. А ты ей дай мясо, она возьмет.

— Нет, она мясо не возьмет.

— А ты дай, дай ей шашлык.

— Они мясо вообще не едят. Они чувствуют.

— Ну дай ей тогда кофе с молоком попить. У тебя все равно остался.

Попила. Стало сладко. Тепло во рту. Пошла. Светло в темной руке свисает большая гроздь. Рука дергает веточку, ягоды дремлют сами в себе. Взяла в руки гроздь, пошла рассмотреть хорошенько. Взревело страшно, ударило, посыпались ягоды с ветки.

— Уходит! Уходит!

Ударили. Кричит черный рот. Руки большие хватают.

— Гдэ виноград? Гдэ виноград? Съел?

Озиралась испуганно. Чужие руки мешали, рвали больно тело, лицо.

— Гдэ? Гдэ? Куда сунул? Зачем смотришь?

Оскальзываясь на ягодах, вырывалась из рук. Кто-то потерялся!

— Гдэ? Гдэ?

Жгло лицо от чужих рук.

— Гдэ он? Гавари?

Кто-то потерялся? Кого все ищут? Надо вырваться, искать его!

— Гдэ? Гдэ?

Вырывалась, хотела бежать, искать. Руки не пускали, вырывалась, сильнее жгли — сильнее вырывалась.

— Гдэ?!

Закричала, стало тихо. Тихо. Можно услышать, куда он пошел. Руки отпустили, отползли. Тихо. Все вместе дышат. Птичка шевельнулась. Поглядела на птичку.

Убрали птичку. Тихо. Тихо. Тихо. Он не потерялся. Он где-то здесь. Спрятался? Стала искать.

— Ыды! Ыды! Вон туда ыди. Савсэм ухади!

Он вон туда пошел. Она его слышала. Надо за ним, скорее!

Искала, искала, искала, искала. Нету нигде. Совсем замучилась.

— Кто тебе, бедной, все платье изорвал?