Ставка на возвращение - Басов Николай Владленович - Страница 63

– Отсюда и война за металл, и общая напряженность места вокруг Боловска, его враждебность не только к людям, но и к аймихо, например…

– И многое другое, что ты узнаешь в свое время, – мягко подсказал Докай.

Нет уж, стоп, чуть не заорал Ростик. Сосредоточился и с легкостью мощного порыва всезнания спросил осторожно, словно ступал по тонкому льду:

– Но ведь не только для того, чтобы выкачать из меня эти сведения, как сказал друг-Докай, вы удерживаете меня здесь?

В комнате повисла тяжкая тишина. Даже возникшее где-то потрескивание не столько нарушило это молчание, сколько подчеркнуло его. И как это прежде я не замечал шум, свойственный только очень хорошим динамикам под напряжением, подумал Ростик. Хотя, возможно, раньше это устройство оставалось незадействованным.

– Верно, – согласился Докай. – Ты проявил необыкновенную проницательность, друг-люд.

Рост ждал, объяснением эти слова, конечно, быть не могли.

– Я бы хотел, человек, чтобы ты сослужил мне, именно нашей цивилизации, одну службу, довольно непростую, – проговорил Никола. – Чтобы ты принял решение сознательно и с пониманием, на что я обрекаю не только тебя, но и всех людей тоже…

– И наших союзников, – буркнул Ростик, покосившись на Шипирика, который отошел в самый дальний угол комнаты и присел в ожидании.

– И ваших союзников, разумеется, – согласился Никола. – Вы все равно скоро осознаете, что до того, как мы вмешались в ваш мир, вы жили иначе. И были центром притяжения, объектом действия совсем иных сил. Видишь ли, прежний ваш мир был организован иначе…

– Я понял, – отозвался Рост. Неожиданно для себя он перешел в атаку. Такое объяснение, вообще такая щепетильность, если это можно было так назвать, для этой цивилизации было нормально. Для пурпурных же с чегетазурами было немыслимо. Но они и не нуждались ни в чьей помощи, они все хотели решать самостоятельно, без участия воли или желаний других подчиненных рас. – Я только думаю, что помимо моей… вербовки вам еще необходимо было время. Возможно, оно вам все еще необходимо.

Нет, тут же появилась волна уверенности, больше им не следует тратить время, они даже ждут, что Рост это поймет и предложит какую-то другую игру. Вот только бы знать, что это за игра такая?

– Время нам больше не нужно, – согласился Никола. – Насколько я понял твои мысли и воспоминания, у вас, в вашей цивилизации, имеется немалое количество сырого железа, других металлов, возможно, множество всяких прочих элементов. Вы прибыли из очень богатого минеральным сырьем мира, человек.

– Что из этого следует?

– Мы вырастили зерно, – сказал Никола. – По моему подсчету, этого металла вам как раз хватит, что бы зерно разрослось и пришло в полуразумную форму. Это значит, что полностью металлолабиринт развиться не сможет, у вас не хватит ресурсов. Но некую промежуточную его стадию, к тому же способную к размножению, вы получите. А это является основным признаком того, что мы можем вас использовать как плантаторов нашего продолжения.

У него есть единственная форма в обозначении себя, мельком подумал Ростик. Но он использовал множественную… Что же это значит?

– Что это даст нам, кроме бесконечной, очень опасной для нашей цивилизации войны с пурпурными? – спросил он. – Ведь если им станет известно, что вы наградили нас своим зерном, тогда война станет неизбежной?

– Вы найдете способ защититься, – твердо, очень категорично, как никогда не бывало раньше, высказался Докай.

– Все-таки я повторяю, что это даст нам?

– Вы быстро убедитесь, что это дает вам, помимо опасности, массу преимуществ, – сказал Никола. – Я не знаю, какие формы для того места, куда мы тебя с твоим другом переправим, то есть в Боловске, примет неполное существо моей породы, моей расы. Оно может быть ориентировано исключительно на войну, но может придать вам способность, например, к мгновенному переносу определенных существ за тридевять земель, туда, где есть другие… металлолабиринты. Это означает включение в общеполдневный цикл наших городов и других цивилизаций.

– А если… – договорить Рост не успел, Докай его опередил, ответив:

– Нет, влиять на зерно вы не сможете, оно выберет специализацию самостоятельно.

– И когда это произойдет? – спросил Рост, решив, что любые, даже вот такие глуповатые вопросы сейчас не могут быть лишними.

– Не скоро, по вашим меркам. Мы, – Никола слегка щелкнул в динамике, – можем расти и развиваться в срок до двадцати тысяч лет, а живем… Если нас не убивают, мы вообще не умираем.

– Это что же получается, мы должны будем защищать твое зерно двадцать тысяч лет, прежде чем получим реальные результаты и действенную помощь?

– Долгое восхождение во взрослое состояние в данном случае неприемлемо, – отозвался Никола. – Я заложил в свое зерно программу очень быстрого развития. Но насколько оно будет быстрым, ответить не могу. Признаюсь только, я сделал все что мог, что было в моих силах.

– А знает и умеет он немало, – добавил Докай.

– Так, – Рост думал. Его способность предвидеть будущее подсказывала ему, что это очень опасно, что теперь, когда у пурпурных будет представление, во что может превратиться человечество в реальном союзе с такими, как Никола, война пойдет уже не для того, чтобы тупо воровать металл с вагоноремонтного завода или захватывать рабов, которые им едва ли нужны. Их целью будет уничтожение, причем не из-за чьих-то амбиций или из-за чегетазурской привычки к главенствованию в той области сферы, в которую волей случая попал Боловск, а всерьез, по системным, самым высоким требованиям, по условиям их выживания.

Но с другой стороны, получить мощного союзника, возможно, будущее убежище, если что-то пойдет не так, создать систему, работающую на оборону, возможно, дающую несравненные преимущества во всем, чего люди когда-либо тут, в Полдневье, сумеют добиться, – это тоже было серьезным аргументом.

Рост вдруг ощутил тайную, но весьма явственную неприязнь к этому живому городу из металла, к этому Николе или как его там… Он подставлял человечество, причем очень небрежно, зная, что людям некуда деться, кроме как согласиться. И подстава эта могла оказаться очень опасной, без малейших шансов на выживание всего, что Ростик любил, чему он привык радоваться. Он вздохнул.

– Хорошо, давайте для начала найдем те поля скрытого, как вы говорите, пространства, где складируются полумертвые чегетазуры. Как вы можете мне в этом помочь?

Сейчас же на экране бессмысленное мельтешение самых разных расцветок и форм сменилось… почти на ту же картинку, которую Рост когда-то, много месяцев назад видел в магическом экране чудесной машины Фиската. Это было то же самое место, с чего он тогда начал свой необъяснимый, прекрасный полет. Хотя что-то в ней было не так, что-то отсутствовало.

– Смотри, – мягко проговорил Докай. Все-таки не удержался, видимо, Никола покинул их, уже не участвовал в их… тренинге, и добавил:

– Все-таки, друг-Рост, я учил тебя неплохо и многое успел в тебя заложить.

– Друг-Докай, займемся делом, – попросил Ростик очень вежливо.

– Да, – обреченно вздохнул Докай. – Что в этой картинке напоминает тебе то, что ты видел тогда, и что тут неправильно? Не спеши, думай тщательно, я тебе помогу. И вспоминай подробно, вплоть до цвета почвы, до теней от кустов или деревьев.

Табаск подошел, одним движением мордочки согнал обеих своих подруг, улегся у Роста на шее и успокоился. А Ростик принялся вспоминать. Почему-то сейчас это ему казалось вполне возможным – вспомнить то, что он видел тогда. С помощью кесен-анд’фы и Докая, разумеется. А может быть, и с тайной, но действенной помощью Николы. Уж лучше его величать по-русски, мельком подумал Ростик, не так страшно влезать в эту кашу… Или во что он там в действительности вляпывается?

Рост и пернатый сидели вдвоем под очень пышным кустом, который почему-то образовался прямо тут, чуть ли не в центре металлогорода. Шипирик хмурился и довольно озабоченно поглядывал на происходящее, а Роста это почти не интересовало. Консультации с Николой, если это так можно было назвать, привели его в редкостное для него состояние расслабленности, покоя и благодушия. Он даже почему-то вспоминал фразу, которая всегда казалась ему странной, – «тих, как день ненастный»… Там дальше еще было что-то про печаль. Ненастье он привык воспринимать совсем не как «тихость», но вот оказалось, что великий поэт был прав.