Категория «привходящего». Том 1 - Николаева Мария Владимировна - Страница 6

В онтологическом прообразе «промежуточное необходимо состоит из противоположностей»,[79] принадлежащих одному роду. Сущее и не-сущее не имеют общего субстрата и не составляют промежуточного привходящего. Вне становления привходящее может только быть или не быть. А становление привходящего, как получается, всегда снаружи и сталкивает его с иным, обобщает. Быть или не быть становлению как совпадению – это даже и не «привходящим образом».

Тем не менее, привходящее есть только за счет другого сущего и по сравнению с ним не существует. С другой стороны, привходящее противостоит такому сравнению как все-таки сущее. Бессилие разрушить противоположность доводит привходящее до того, чтобы самому быть субстратом в нереальном определении крайними бытием и не-бытием. Правильно, если «материя выявляется через отрицание формы, а род есть материя для того, родом чего он обозначается».[80] И неверно, когда не-сущее в смысле возможности обнаруживается уже поздно, когда спохватываются о пропавшем привходящем. Удобнее оставить причинами отсутствия привходящего остаются сущее и не-сущее также привходяще, точнее, их истинное и ложное. Уже ставшее наспех определенной возможностью привходящее само порождает единичное же «привходящим образом», – свое мнимое понятие в функции фрагментарной истины. Недействительная противоположность бытия и не-бытия кажется теперь немыслимой. Нет опосредствования не только привходящим, но и его становлением привходящим образом, ибо обобщение исключается. Неопределенность формы в спонтанном высвобождении смысла привходящего вносит противоречие в то сознание, которое занято объяснением, а значит, – определением. Близость к не-сущему, абстрагированная от привходящего, адекватна сознанию в форме разлада с собой. Если это все то же сознание, верное закону тождества, противоречие увлекает его к безумию.

Нечто признается в сознании сущим, поскольку существует его сущность. Привходящему, с одной стороны. присуще отсутствие сущности, с другой стороны, кажется, что оно располагает присутствием своего несуществования (во всяком случае, отсутствие собственной сущности ему именно присуще в зависимости от другой сущности, пока неопределенной). В целокупном понимании не-сущего как разрыва между сущностью и существованием привходящее сдерживается двумя причинами. «Отсутствующую сущность» выпрастывает «материя, могущая быть иначе, чем она бывает большей частью».[81] «Присутствующее несуществование» поддается осмыслению через частичную, или предстоящую, невосполнимость собственного признака, состоящую в потере обратимости с субстанцией и постоянства. Вскользь уже приходилось этого касаться,[82] но полная цитата звучит строже. «Так как с одним из существующего дело обстоит одинаково всегда и по необходимости (не в смысле насилия), с другим же не по необходимости и не всегда, а большей частью, – то это начало и причина того, что существует привходящее, ибо то, что существует не всегда и не большей частью, мы называем привходящим».[83]

Итак, привходящее имеет три причины: материю и противоположение собственного признака внешней случайности. Последнее очевидно, если применить ссхему схему становления, как она была только что построена. «Итак, причин три и начал три, два из них – это противоположение, одна сторона которого – определение или форма, другая – лишенность, третье – материя».[84] Каким образом собственный признак участвует в определении со снятием формы для возможного привходящего как ненужной присущности, и в каком смысле встречная лишенность воспринимается как привходящее, – сказано уже достаточно, чтобы признать здесь противоположность.

Прогноз ошибки.

Сущее вообще было принято за одно из крайних ограничений привходящего, – вплоть до сведения лишь предполагаемого привходящего к несуществованию в смысле опосредования другой крайности не-сущего. Теперь привходящее из предмета, лежавшего в области онтологически воспитанного рассмотрения, превратилось в феноменологический жест «привходящим образом». Причастное не-бытию привходящее сознание в акте пустого именования приближает к оставленной было сущности некоторое не-сущее – видимость, ошибку. Единое сущее подменяется частным именем непригодной формы. Цельность сохраняется в образе составной сущности и продолжается при условии, что «необходимо должно быть нечто привходящим образом сущее».[85] Реализация всех причин отсутствия сущности в присутствии несуществования или несуществующего проявилась как необходимость существования, причем совершенно любого. Материя в перспективе составной сущности оформляется пустым наименованием, но так и оставляет его порожним. Это уже не сущее вообще, а присущее вообще, выделенная опустошенность имени.

Еще-несуществовавшее привходящее выводилось из дихотомии сущего и не-сущего. Якобы-осуществленное привходящее связывает их же привходящим образом. Порожденное всвязи с этим «привходящим образом» ответственно за проблематичность существования необходимого. «А имеется ли лишь то, что бывает в большинстве случаев, и ничто не существует всегда, или же есть нечто вечное – это должно быть рассмотрено позже».[86] Вечным было бы первосущее, не имеющее не-сущего в оппозиции. Но изготовленное представление о привходящем содержит остаточную неуверенность, хотя сомнение признается снятым на том основании, что примирились стороны противоречия. Пусть тогда даже не-сущее «означает нечто бывающее всегда или большей частью; между тем привходящее идет вразрез с этим».[87] Противоречие завершилось «привходящим образом» и открыто для обнаружения ошибок. Предстоящие перемены имен допускают исправление непонятного на вечное, – смену объекта познания с не-сущности на сущность.[88]

Феноменология выступает здесь оппонентом софистики, при том, что «отстаивается» онтология (в обоих смыслах: служит опорным объектом спора и уплотняется в его остатке). Материализм софистики по поводу простого привходящего вызывает потребность упорядочить хаос феноменов. Наоборот, формализм феноменологии уничтожает саму претенциозность всякой софистики. Введение понятия «привходящим образом» опосредствует сущее и не-сущее как предметы онтологии и софистики и опосредует их рабочей ситуацией в «общем» для них уме.

Пытаясь точно перевести «κατα συμβεβηκος» на немецкий язык, Брентано отказывается от «соотносительно» (beziehungsweise), предложенного ранее Швенглером,[89] поскольку соотнесенное проистекает из собственной сути вещи. «А что единое означает меру, это очевидно. И в каждом случае субстрат особый… Так что единое само по себе не сущность чего-либо. И это вполне обоснованно, ибо единое означает меру некоторого множества, а число – измеренное множество и меры, взятые много раз».[90] Брентано вообще заключает, что соотнесенное «хотя и существует только secundum quid, ни в коей мере не является сущим κατα συμβεβηκος»,[91] привходящим из сущности иной вещи. В целом и такой вывод оправдан. Ведь вероятность соотнесенного реально просчитать в определенных пределах, пусть даже всякий раз заново узнавая прежний его источник. Наоборот, привходящее приходит наперекор расчету, – из такой неизвестности, что есть сомнение и в количестве причин.