Железная рука - Буссенар Луи Анри - Страница 29

• Предыдущая
• 29/53
• Следующая

— Поль! Боже мой! Поль!

Сквозь туман, застилавший глаза, несчастная увидела Мустика и Фишало, которые смотрели на нее и плакали.

— Мадемуазель! Мадемуазель, это ужасно, — рыдал мальчик. — Наш дорогой друг, такой добрый, Железная Рука! О, мы спасем его. Да, спасем! Пусть даже сами погибнем! Правда, Фишало?

— Да, мадемуазель, — подхватил храбрый юноша, — я могу предложить вам свою преданность и свою жизнь. Распоряжайтесь мной! Я готов на все ради того, кто нас так любил!

Мадьяна сделала над собой усилие и прошептала:

— Мои дорогие друзья! Верные спутники в радости и горе, спасибо! Благодарю от всего сердца за того, у кого теперь вся надежда только на вас!

И так как голландский управитель попытался вставить несколько банальных утешительных слов, она сказала с достоинством:

— Месье! Вы только что мерзким образом злоупотребили властью. Вы гнусно лишили человека свободы, не имея ни малейшего доказательства его вины, даже не подозревая в чем-то конкретном.

— Но, мадемуазель, клянусь, я абсолютно не виноват. Между Францией и Голландией существует, увы, договор о выдаче преступников.

— Однако какое это имеет отношение к нам, достойным и честным путешественникам?!

— Мне доложили о присутствии на подконтрольной территории беглого каторжника… И что же вы хотите? Мой долг и обязанность — арестовать его.

— Он — каторжник?.. О, какая ложь!… Вы бросаете на него свору полицейских, совершаете насилие безо всякого расследования. Без простого установления личности, которое свело бы на нет все эти мерзкие подозрения!

— Международные правила непреложны.

— Но ими надо пользоваться с умом! Вам придется держать ответ перед вашим правительством и Францией.

Голландец, чувствуя себя не в своей тарелке, подумал, что, возможно, действовал слишком поспешно, о чем теперь пожалел. Будучи человеком честным, он испугался, что поступил не по справедливости, и, так как исправить уже ничего было нельзя, голландец попробовал хотя бы «сохранить лицо».

Он ответил девушке, чей голос дрожал от гнева и горя:

— Мадемуазель, выслушайте меня. Будьте уверены: я сделаю все возможное, чтобы смягчить последствия того, что мне хотелось бы рассматривать как недоразумение. Я официально приму акт вашего протеста.

— И нашего, месье! — торопливо вставил Мустик.

— Да, молодой человек, решено. Все трое подпишитесь под ним. Я тотчас же передам этот документ через посланника верховному командованию, а по трансатлантическому кабелю [207] — моему правительству. Результатом этого будет, не сомневаюсь, смягчение участи арестованного, а потом он представит доказательства своей невиновности. Что касается остального, то я отдаю себя в ваше полное распоряжение. Мой дом открыт для вас, вы в нем найдете убежище и покровительство.

— Месье, — холодно ответила Мадьяна, — я прошу передать наш протест. Благодарю за гостеприимство, им воспользуются семья индейца и мои чернокожие лодочники. Позвольте оплатить все расходы. А я и мои молодые друзья хотели б без промедления отправиться в Сен-Лоран.

Спустя два часа девушка уже садилась на корабль. Голландский управитель сдержал слово. Он, в частности, рекомендовал Мадьяну французским властям и довел до их сведения ее протест. На данный момент этим исчерпывалось все, что можно было сделать для несчастного узника.

Едва высадившись на берег, наша героиня отправилась с Фишало и Мустиком к монахиням монастыря [208] Сен-Поль-де-Шартр.

Эти достойные женщины были в течение более полувека хранительницами колонии, на которую обрушивались, увы, самые жестокие бедствия. Именно они с полным самоотречением выполняли поистине сверхчеловеческую задачу исцеления больных. Будь то солдаты, моряки, чиновники, старатели, колонисты, путешественники, освобожденные, каторжники — обо всех без различия заботились эти ангелы милосердия [209], щедро распространяя свое благочестие.

Автор этих строк может говорить о них с полным знанием дела. Умирающим он был подобран сестрами монастыря Сен-Поль-де-Шартр, монахини заботливо ухаживали за ним в больнице Сен-Лоран-дю-Марони. Теперь автор счастлив адресовать им, вылечившим, выходившим и спасшим его, свои самые искренние слова памяти, выражение самого глубокого уважения и безграничной благодарности.

«Добрые сестры» пользовались всеобщим обожанием.

При виде девушки, чьи прекрасные черты были искажены горем, настоятельница [210] монастыря, питавшая к ней материнскую любовь, воскликнула:

— Мадьяна! Дитя мое! Что за несчастье опечалило вас и омрачило радость, которую я почувствовала при вашем появлении?

Бедная девушка бросилась в объятия монахини и прошептала:

— Матушка! О, дорогая матушка! Как я страдаю! О, если б вы знали!

Привыкшая в течение долгого времени быть свидетельницей самых жестоких печалей, всегда сочувствовавшая, монахиня усадила Мадьяну напротив и произнесла слова нежности, участия и надежды, а потом добавила:

— Расскажите мне все. Возможно, я смогу вам помочь.

И тогда, прерывая рассказ рыданиями, Мадьяна поведала ей свою горестную историю.

Настоятельница монастыря внимательно выслушала и сказала:

— Но, дитя мое, это просто недоразумение, все прояснится.

— Матушка! Дорогая матушка! Вы так полагаете?

— Конечно! У меня есть все основания считать, опираясь на рассказ моей Мадьяны, что ее жених невиновен. И надо внушить такую мысль коменданту. Я без промедления встречусь с ним и посвящу его в это дело.

— Ах, как вы добры, как мне хорошо здесь, как я вам признательна, матушка…

— Не будем тратить времени попусту. Надо действовать. Скоро наступит ночь… Устроитесь у меня пансионеркой. Здесь вы в полной безопасности. Юные друзья поживут пока у Франсуа Мери, он хороший, честный человек, ручаюсь. Это старый компаньон разведчика Соннака. У него небольшая торговля. Я оказываю Франсуа кое-какие мелкие услуги, и он вас с радостью примет. Можете безбоязненно доверить ему золото. Торговец до щепетильности честен, а сейф у него надежен.

— Мадам, — смиренно проговорил Мустик, — мой друг и я от всего сердца благодарим вас. Мы хотели бы надеяться, что нам будет позволено посещать Мадьяну…

— Когда захочется и столько, сколько пожелаете, дети мои.

— Мы вам очень признательны за доброту, мадам, а покровительство нам особенно ценно, ибо будем делать все возможное, чтобы освободить нашего хозяина.

— Правда, Фишало?

— Уверен, что его выпустят из тюрьмы.

— Но будьте осторожны… не наделайте глупостей.

— Видите ли, мадам, там, в Контесте, мы стали полудикарями, поэтому будем осторожны, как полубелые-полуиндейцы.

С наступлением ночи друзья отправились к Франсуа Мери, который принял их, как старых знакомых.

А в это время настоятельница отправилась к коменданту.

Но случилась первая неудача. Он только что отбыл с пятьюдесятью морскими пехотинцами в Сен-Мэрис, чтобы участвовать в смотре.

В одиннадцать часов коменданта еще не было. Настоятельница узнала тем временем, что узника держат в строгой изоляции; стражников, которые его охраняют, сейчас четверо.

Мадьяна провела ужасную ночь и, совершенно выбитая из колеи усталостью и волнением, заснула только под утро.

В половине восьмого утра настоятельница вновь отправилась к коменданту, тот казался чем-то озабоченным.

— Пахнет мятежом, — сказал он, — и больше, чем когда бы то ни было. Угроза велика, сообщение прервано.

При первых словах, касающихся Железной Руки, комендант с почтительной твердостью и непреклонностью остановил монахиню.

— Сестра, извините, но я ничего не могу сказать.

— Но, месье… вы не доверяете мне, а я знавала тайны подчас ужасные.

• Предыдущая
• 29/53
• Следующая