С Красным Крестом - Буссенар Луи Анри - Страница 9
- Предыдущая
- 9/39
- Следующая
Король согласился и подписал.
Возмущение, возбужденное исключительно с целью добиться этого согласия, улеглось тотчас же по присылке трех тысяч солдат, наполовину японцев, наполовину китайцев.
Дверь была теперь широко раскрыта.
Видя эту медленную и непрестанную работу японского нашествия, тогакутосы взволновались и решили вмешаться. Большинство их принадлежало к привилегированным сословиям, высшим сановникам, дворянам, крупным землевладельцам — и они пустили в ход своих агентов, которым хорошо платили.
Это могущественное, богатое и хорошо организованное общество не отступало ни перед какими средствами, ни перед какими крайними мерами. Поджоги, похищения, убийства во всех видах были их обычным орудием.
Они противопоставили японскому влиянию китайское и нашли хорошо подготовленную почву, так как симпатии корейцев были на стороне китайцев, которые были более удобными повелителями, чем японцы со своим безграничным честолюбием и особенно своим отношением к корейцам как к низшей расе.
Так продолжалось до апреля 1894 года. Считая успех обеспеченным, тогакутосы, под предлогом взяточничества со стороны чиновников, взбунтовали население северной части полуострова. Представителей короля прогнали с занимаемых ими мест. Тогда Ли-Хун вмешался со своим войском.
Возмущение корейцев приняло такие размеры, что королевские войска не в состоянии были подавить его. В отчаянии Ли-Хун официально обратился к Китаю. В точности исполняя Тиен-тзинский договор, Китай немедленно сообщил о просьбе Ли-Хуна микадо.
Таким образом китайцы и японцы очутились лицам к лицу на корейской земле, и в первое время отношения между ними были самые вежливые.
Однако согласие продолжалось недолго, так как скоро обеим державам пришла мысль разыграть относительно Кореи роль третьего вора в басне о двух ворах, укравших осла.
Китайцы втихомолку высадили 2000 человек, думая застать японцев врасплох. У японцев было уже наготове 5000 человек; они высадили их в Чемульпо и поспешно заняли ими Сеул.
Китайцы отвечали посылкой нового войска.
Приняв этот поступок за выражение враждебности, микадо воспользовался им для объявления войны.
Военные действия начались взрывом большого транспортного китайского судна «Коушинг», причем ехавшие на нем тысяча двести солдат потонули.
Затем в продолжение шести недель, до большого сражения, на котором присутствовала мадемуазель Фрикетта, происходили незначительные стычки, вызванные концентрацией войск.
Тогакутосы, зная, что победа японцев навеки уничтожит их влияние в Корее, всеми силами старались поддерживать китайцев, своих естественных союзников.
С этой целью и с тем, чтобы оказать на короля Ли-Хуна окончательное влияние, они похитили его наследника, маленького Ли.
Ребенка украли из дворца ночью, несмотря на окружавшую его стражу, а может быть именно с ее помощью. В комнате, где он жил, на стене оказался приколотый кинжалом исписанный лист бумаги.
«Король, сын твой в руках китайцев, которые сохранят его заложником. От тебя будет зависеть, останется ли он в живых или умрет. Прикажи всем твоим подданным восстать, стань деятельным помощником китайцев, прогони японцев, и сын твой будет жить. Иначе ему грозит неминуемая смерть».
Китайцы увезли маленького принца и обращались с ним бесчеловечно до дня его встречи с Фрикеттой.
Остальное известно читателю.
Как король Кореи и еще более как отец, Ли-Хун с восторгом принял Фрикетту и с первой же минуты выражал ей бесконечную благодарность.
Он богато одарил также Тценга, владельца барки, привезшего его сына, и старого мандарина, окончательно вернувшего мальчика отцу.
Тценг получил богатые подарки, значительную сумму денег и освобождение от всех податей. Мандарин был возведен в высший класс. К несчастью, ни тому, ни другому не пришлось долго пользоваться королевскими милостями.
Тогакутосы, рассерженные этой первой неудачей, решили отомстить и стереть с лица земли всех тех, кто содействовал освобождению маленького Ли, а его самого уничтожить при первой возможности.
Угроза была тем ужаснее, что общество обладало почти безграничными средствами, чтобы привести ее в исполнение, что оно действовало втайне и что его члены, никому не известные, принадлежали ко всем слоям общества.
Между тем Фрикетта, не зная об угрожающей ей опасности, с своей обычной живостью все высматривала, всюду заглядывала, была в движении целый день.
Случай свел Фрикетту с одним человеком, прекрасно говорившим по-французски, и он служил ей переводчиком. То был старый француз-миссионер, уже двадцать лет живший в Корее, а перед тем побывавший и в Китае и в Японии. Он сроднился с этим маленьким уголком Кореи, где вековое равнодушие буддистов терпело его, и жил спокойно среди небольшой группы туземцев, которых он обратил в христианство и которые привязались к нему.
При первой встрече Фрикетта приняла его за китайца по его костюму мандарина, в котором он, по-видимому, чувствовал себя совершенно свободно и который очень шел ему, по волосам на верхней губе, которые он отрастил себе по-китайски, в виде длинных, жидких усов, а также по остроконечной бородке. Длинная коса, спускавшаяся до пят, и большие роговые очки дополняли этот классический костюм.
Ошибка молодой девушки заставила рассмеяться старика, и он отвечал ей на чистом французском языке, от которого ее сердце встрепенулось.
— Я старый француз, уроженец берегов Луары. Я священник и зовут меня отец Шарпантье; китайцы же не могут произнести мое имя и переделали его в Сальпатье.
— А меня из Фрикетты превратили в Фаликетту.
Старик и девушка сразу подружились. Побежденный с первого слова веселостью Фрикетты, он знакомил ее с корейскими обычаями, вводил ее в домашнюю жизнь этого обособленного народа, неизвестного даже на Востоке.
Наблюдательная и выносливая Фрикетта обходила с миссионером все уголки и закоулки Сеула, восхищаясь своими неожиданными открытиями.
Заглянем опять в записную книжку молодой девушки.
«Сеул в самом деле удивительный город. Да город ли это? Конечно, если смотреть на число его жителей, которое достигает двухсот тысяч… Но дома!.. Какие ужасные лачуги!.. Это жалкие мазанки из битой глины, крытые соломой, и крохотные, как жилища карликов. Большинство из них не имеют и трех метров в высоту. Когда из них выходит целая семья мужчин, женщин и детей, невольно сравнишь их с курами, высыпавшими из слишком тесного курятника.
Эти мазанки разбросаны вдоль вонючих переулков, заваленных всевозможными нечистотами! Чего тут только нет! И все это валяется в таком количестве, что часто нельзя шагу ступить… а добрые корейцы копошатся на своих улицах, как черви в навозной куче. И надо признаться, что вследствие этого общаться с ними не особенно приятно.
Как подумаешь, что еще в прошлом году я жаловалась на парижские запахи! А тот воздух, которым мне приходилось иногда дышать и во время занятий, и в госпитале, и в анатомическом театре, ничто в сравнении с ароматом, стоящим на улицах Сеула.
Отец Шарпантье привык к нему и, кажется, уже не замечает его. Счастливец!
Несколько королевских дворцов содержатся немного лучше, но тот же запах и там встречается на каждом шагу. Приходится ступать осторожно, будто исполняя «танец между яйцами».
Отец моего маленького друга Ли познакомился с некоторыми плодами цивилизации. Его, как большого ребенка, тешили телефон и фонограф. Но он ничего в них не понял и скоро испортил эти таинственные игрушки. Точно мальчишка, которому непременно надо знать, что находится внутри.
Нет, я не могла бы жить в такой стране.
Наступили сильные холода; зима в этой стране, лежащей на одной широте с Неаполем, холодная. Жители теснятся в своих мазанках и согреваются оригинальным способом. Под полом каждой мазанки в подвале устроено нечто вроде печки, которую набивают всевозможным горючим материалом, в том числе и уличным сором. Дым выходит через трубу, выходящую на улицу на высоте метра над землей. Когда холодно, все эти трубы дымят немилосердно и застилают улицу густым облаком вонючего дыма, который ест глаза, раздражает горло, возбуждает тошноту, мешает видеть и бывает причиной падения.
- Предыдущая
- 9/39
- Следующая
