Карта императрицы - Басманова Елена - Страница 11

Карл Иванович отодвинул плотную гобеленовую штору — ранние апрельские сумерки уже нависли над городом. Еще один одинокий вечер. На кресле спал, уютно свернувшись, полосатый серый кот Минхерц. Натура самостоятельная, он оказывал знаки внимания хозяину, только когда хотел есть. Карл Иванович втайне надеялся, что сегодня заглянет на огонек единственная близкая душа — частный детектив Фрейберг, король петербургских сыщиков. От Карла Фрейберга мысли Вирхова почему-то неожиданно перешли к Полине Тихоновне Коровкиной…

Следователь тряхнул головой, опустил штору и рассмеялся — не навестить ли тетушку доктора Коровина? Не поздравить ли со светлым праздником? Полина Тихоновна казалась Карлу Ивановичу женщиной достойной и рассудительной, а временами он думал о ней и с жалостью — тоже душа одинокая. Сидит в четырех стенах, души не чает в своем племяннике, всю жизнь посвятила Климушке… А тот днем по пациентам разъезжает да во всяких заседаниях участвует, а ночью, видишь ли, вместо того, чтобы быть дома, под крылом любящей тетушки, развлекается в мансарде подозрительного художника.

«Если потребуются дополнительные свидетельства от доктора, — решил Карл Иванович, — не буду я вызывать его к себе, а заеду-ка к нему домой. А пока надо дать отдых голове и ногам». Но и оказавшись в постели, под тяжелым атласным одеялом, Вирхов мысленно перебирал встречи минувшего дня, в том числе и те, что состоялись в следственной камере на Литейном…

Новый товарищ прокурора положил конец его самодеятельности, категорично потребовав, чтобы судебный следователь участка № 2 Адмиралтейской части исполнял присутственные обязанности только в здании Окружного суда, как и положено, и Вирхову пришлось расстаться с уютным, обжитым кабинетиком в Ново-Исаакиевском переулке. Карл Иванович понимал, что товарищ прокурора прав, но в Ново-Исаакиевском следователь был территориально ближе к своим подопечным, да и казенная, пугающая обстановка Окружного суда не способствовала доверительности разговоров. Но начальник есть начальник…

Постепенно думы следователя сосредотачивались вокруг двух допросов, которые он провел в следственной камере на Литейном…

В ожидании свидетельницы по делу Фоминой, доставить которую он поручил еще утром, Карл Иванович безуспешно поинтересовался результатами исследования бараньей кости: эксперты еще только приступили к работе. Отправил молоденького помощника, кандидата на судебные должности, проходящего у него практику, поискать, значится ли в полицейских картотеках Крачковский.

Появившаяся в сопровождении дежурного курьера маленькая сгорбленная старушка пошарила глазами по углам, перекрестилась на портрет императора Николая II и поклонилась в пояс следователю.

— Лукерья Христофоровна Фомина?

Карл Иванович встал навстречу посетительнице и сделал жест, приглашающий женщину сесть на стул.

Письмоводитель занял свое место за черным, покрытым бумагами столом, стоящим поодаль, около шкафа с раскрытыми дверцами, забитого грудой дел в синих обложках. Когда этот худой, взъерошенный человечек водрузил на нос круглые очки в черной оправе и придвинул к себе лист бумаги, Карл Иванович понял, что можно начинать допрос.

Тем временем старушка вынула из рукава темного убогого жакета платок и поднесла к маленьким впавшим глазкам.

— Примите мои соболезнования, — сказал Карл Иванович, усаживаясь. — С трудом разыскали вас — да с печальной вестью. Но вы единственная родственница покойной.

— Дальняя родственница, хотя горемычная и называла меня теткой, — прошелестела Лукерья, — да и виделись мы нечасто. Я далеко, в Волковой деревне обитаю да христарадничаю на старости лет. Сил уж нет копейку заработать.

— А Аглая помогала вам деньгами? — спросил участливо Вирхов.

— Да иной раз у нее самой работы не было, и без гроша часто сидела. Она из Торжка на заработки приехала, торжковское шитье знаменито, и на царей работали. Да кому оно теперь надо? — жалостливо понурилась старушка. — Это она только недавно комнаткой здесь обзавелась, да и то потому, что хозяйке и жильцам по хозяйству помогала. Так и рассчитывалась.

— А вас к себе жить не приглашала? — Светлые глаза из-под белесых бровей смотрели на свидетельницу доброжелательно.

— Звала, батюшка, звала, да что проку от меня? Только нахлебничать, — охотно отвечала старушка.

— А не припомните ли вы, Лукерья Христофоровна, когда в последний раз встречались вы с племянницей?

— Как же, не забыла — с неделю тому назад будет. Навещала она меня, с Вербным воскресеньем поздравила да немножко денег оставила. Говорила, что выполняет заказ богатый. Мечтала капиталец сколотить.

— А что за заказ? От кого? Не говорила?

— Да пошто я упомню фамилию? — вздохнула старушка. — Нет, не скажу. А думаю, что был это какой-то полячишко.

— Почему вы так думаете?

— А Бог его знает, — смутилась старушка, — откуда в голове такое очутилось?

— Не о Крачковском ли шла речь? — подсказал Вирхов.

— Похоже. Крачковский? Имечко-то шляхетское… Нет, врать не буду, фамилию не припомню. Да и про заказ не говорила, все отмалчивалась, чего шьет… А вот что пришло мне на ум — я тогда над ней посмеивалась, так, по-доброму, — дескать, не хватит ли в старых девках сидеть, нельзя ли за денежного полячишку замуж выйти?

Женщина вздохнула и задумалась, видимо, представив мысленно свою Аглаю.

— И не уродом была девка, да работящая. Почему нет?

— И что ответила вам Аглая? — спросил Вирхов.

— Стала надо мной, старой дурой, насмехаться. Говорила — он похож на бочонок, поставленный на две кривые оглобли.

— Длинноногий, значит. — Вирхов не заметил, как машинально начал подкручивать кончик своего пшеничного уса. — С брюшком. А лет, лет ему сколько? Не говорила?

— Про лета не упоминала, — покачала головой старушка. — Только я думаю, если б он моложе ее был, она бы сказала. Значит, по возрасту подходил. Или постарше ее.

— А где живет, не упоминала, как познакомилась?

— Нет, батюшка, ничего не знаю. Может, на гуляньях в Екатерингофском — раза два она там была. А так все с иголкой сидела.

Карл Иванович встал и начал расхаживать за спиной посетительницы. Пауза затянулась. Молоденький кандидат Павел Миронович Тернов проскользнул в дверь и замер, встав у широкого подоконника, где лежали вещественные доказательства, проходившие по другим делам: фомка — воровской лом — да пузырек с темной жидкостью.

Старушка оглянулась и через плечо спросила:

— А вы, батюшка, уж не полячишку ли в убийстве подозреваете?

Вирхов остановился.

— А когда Аглая должна была богатый заказ выполнить? Не к Пасхе ли?

— Чего не знаю, того не знаю, — огорчилась старушка, — кабы знать заранее, что такая беда грянет, поспрошала бы и вдоль и поперек, а так не полюбопытничала, грешна… Хотя погодите… Аглаша обещала мне на огородишке помочь — вот на будущей неделе, говорила, посвободнее буду. Верно, к Пасхе и должна была управиться.

— А не было ли у Аглаи другого сердечного дружка на примете? — И так как Лукерья не отвечала, Вирхов решил помочь ей: — Художник, например, что выше этажом жил? Про него Аглая ничего не говорила?

— Хвалила его, она у него по хозяйству хлопотала, да и жалела очень. Иной раз, говорила, затемно работает, поесть забывает. Если бы не Аглаша, так и с голоду помер. Но чтоб замуж ее звал, речи не было. — И так как Карл Иванович слушал внимательно, не перебивал и сердечными делами покойной племянницы явно интересовался, Лукерья Христофоровна совсем разоткровенничалась: — А кто их знает, дело молодое. Денег у него не брала, я спрашивала, да он и не предлагал. На еду, правда, давал да подарки делал, то шаль, то сережки позолоченные подарит. Не обижал он ее, не слышала…

— А какие отношения были у вашей племянницы с хозяйкой, Матильдой Яновной?

Вирхов намеренно избегал в разговоре употреблять слово «покойная».

— В гости к друг другу ходили. Матильда-то женщина одинокая, скучно ей. Родни в Петербурге никакой. Дом от покойного мужа достался, вдовеет она давно, бездетная. Нет, хозяйка Аглашу жаловала, за чистоплотность уважала, заказчиков ей приискивала.