Из Парижа в Бразилию по суше - Буссенар Луи Анри - Страница 42

• Предыдущая
• 42/146
• Следующая

Добрые дикари никак не в силах оценить блага цивилизации!

Шолем все это знал. Как и то, что подушная подать была уже собрана с месяц назад, причем с большим трудом. И решил, воспользовавшись этой ситуацией, сообщить чукчам, будто казаки намерены вторично взыскать налог. Тогда обитатели окажут чужакам соответствующий прием и наверняка не впустят их в свои чумы. Если же переговоры между противными сторонами затянутся хотя бы на день, путешественникам, возможно, и удастся выбраться из западни.

Казачья борода. —Изменение в плане. —Славные выпивохи. —Бездонный бочонок. —Выстрел. —Встревоженные чукчи. — Щедрость есаула. —Пьяные казаки. —Олени. —Пятьсот километров до Восточного мыса. —Без оружия и продуктов. —Туземная снедь. —Непривычная тюленина. —«Вега».

Шолем, не делясь своим планом с путешественниками, решил пройти по всем чумам, настраивая чукчей против Краков. Сказав друзьям, чтобы они были готовы к самым неожиданным вещам, он по-кошачьи тихо, так что даже снег не скрипнул под ногами, выскользнул из чума. И тут ему пришло в голову проверить сначала, не захватил ли неприятель их сани, и, если представится возможность, достать оттуда оружие, что могло бы значительно улучшить положение осажденных.

Войдя в погруженный в кромешную тьму сарай, якут начал ощупью искать нарты. Внезапно раздалось рычание, словно он разбудил медведя, и Шолем понял с опозданием, что у него под рукой не мех, а борода спавшего казака. Солдат крепко схватил проводника и собрался было позвать на помощь, как тот, не теряя самообладания, решился на предерзостную хитрость. Не пытаясь вырваться, он шепнул на ухо служилому:

— Водка!

Слово это оказалось волшебным: казака, как известно, всегда мучает жажда.

— У тебя есть водка?! — радостно вопросил дуралей, предвкушая нежданный пир. — Давай же! Давай скорее!

— Подожди, огненная вода в нартах.

— И много?

— Э-э, много, — ответил Шолем, искусно подражая интонации чукчи, которому не терпится пригубить вожделенный напиток, — бутылей сто…

Казак пришел в восторг.

А якут, подобно опытному дипломату, решил сейчас же внести изменение в свой план.

Раздвинуть сумки и тюки, расположение которых в нартах было ему прекрасно знакомо, и достать сорокалитровый бочонок было для него минутным делом. Солдат, поводив руками по емкости, остался доволен ее размером. Затем, нащупав деревянный краник, присел на корточки и с невероятной жадностью начал ловить ртом жгучую струю. Пил он долго, самозабвенно, и объятия его, в которые был заключен драгоценный сосуд, становились все более нежными. Наконец, пощелкав языком, казак похвалил проводника:

— Ты славный человек! Давай, теперь твоя очередь! Шолем притворился, будто пьет: выпивка не входила в его план, в другое время он был бы ей рад.

В груди у казаков, несмотря на их внешнюю грубость, бьется доброе сердце. Они делятся всем, что имеют, и всегда приглашают своих товарищей угоститься тем, что послал им случай. Новый друг Шолема не был исключением из правила и посему поспешил разбудить двух сослуживцев, спавших рядом с ним среди оленей. Когда каждый из них приложился к заветному кранику по нескольку раз — и все в абсолютной тишине, один из казаков напомнил, что и другие солдаты были бы тоже не прочь припасть к сему феноменальному источнику, и взялся немедленно их разбудить и привести сюда, но так, чтобы этого не знал командир.

Минут через пятнадцать по снежному ковру осторожно заскользили темные тени, незаметно прокрадываясь к сараю, из которого призывно несло спиртным, да так сильно, что страждущие издали глотали слюнки в предвкушении обильного возлияния.

Вскоре под навесом собрался весь отряд — кроме, разумеется, командира: измученный пятью днями погони, он, укрывшись шкурами, крепко спал.

Казаки отнеслись к нежданному празднеству серьезно. Пили методично, по очереди, энергично впитывая в себя, словно губка, алкоголь. Каждый отсасывал из крана столько, сколько позволяло его дыхание. Жажда никак не проходила, но и бочонок казался бездонным. Сменяя друг друга у краника, выпивохи всею душою наслаждались божественным даром.

Результат подобной неуемности не заставил себя долго ждать. Упившись до умопомрачения, кутилы уже плохо держались на ногах, глаза их закрывались. И, как люди закаленные, с большим практическим опытом, они спешно соорудили себе из мха и лишайника ложе, чтобы если и свалиться, так на эту подстилку, а не в снег. Но от бочонка не отстали — его сосали до тех пор, пока в нем не осталось ни единой капли.

К тому времени уже ни один из гуляк лыка не вязал. Силы разом оставили их. Повалившись друг на друга, словно карточные валеты, они, уже засыпая, немного потолкались, устраиваясь поудобнее, и вскоре из этой живописной кучи раздался мощный храп, который не смогла бы заглушить и дюжина контрабасов.

Шолем, терпеливо ждавший этого момента, направился не теряя ни минуты к своим соплеменникам, якутам-каюрам, разбудил их и велел отпустить собак, запрячь по три оленя в каждые сани и тихо подъехать к чуму. Ему хотелось бы еще обойти все сараи, где стояли олени чукчей и казацкие лошади, чтобы отвязать животных, но времени на это уже не было.

Когда трое друзей, в течение двух часов изнывавших от волнения и неизвестности, дождались наконец своего проводника, пробил уже час ночи.

— Хозяин, — сразу обратился Шолем к Алексею, — ты готов?

— К чему?

— Выезжать.

— Когда?

— Немедленно.

— А сани?

— Уже запряжены.

— А казаки?

Якут рассмеялся сдержанным, таинственным смехом Кожаного Чулка из произведений Фенимора Купера[145].

— Мертвы, — кратко произнес он.

— Ты что, задушил их? Несчастные!

— Нет, хозяин. Их сгубила твоя водка. Они проснутся лишь завтра, когда мы будем уже далеко. А теперь — пора! — решительно закончил он и, отбросив шкуру, служившую дверью, выскочил из чума.

Каюры не теряли времени даром: нарты стояли у входа, олени готовы были хоть сейчас пуститься в путь.

Когда путешественники пошли занимать свои обычные места, Алексей увидел вдруг с удивлением, что это не его сани. Но только сообщил он об этом Шолему, как в ночной тьме раздались крики:

— Стой!.. Стой!.. Огонь!

Проводник, вынесший на всякий случай из чума охапку шкур, швырнул ее в нарты и спешно вскочил в них сам. Жак, Жюльен и Алексей последовали его примеру, и санный поезд рванул в снежную мглу. Блеснул огонь, послышался выстрел, совсем рядом просвистела пуля.

Есаул, хотя и не предполагал подобного поворота событий, выведшего казаков из строя, бдительности, как всегда, не терял. Вздремнув немного он отправился в ночной обход — проверить, все ли его приказы выполнены и что поделывают самые лучшие, по словам губернатора Нижнеколымска, солдаты, а заодно и встряхнуться. И нетрудно себе представить охватившую офицера ярость, когда он обнаружил, что посты брошены, а горе-вояки, мертвецки пьяные, валялись, словно свиньи, возле пустого бочонка. От разудалых гуляк так разило перегаром, что не оставалось никаких сомнений, из-под чего была эта посудина. Охваченный безумным гневом, командир обрушил на незадачливых подчиненных удары, пинал размякшие тела, но из каталептического сна так никого и не вырвал. И только подумал он было, а не сознательно ли подстроен сей кавардак, как разглядел вдали при свете звезд группу людей, стоявших возле чума.

«Моих казаков напоили! — понял служилый. — Это могли сделать только приезжие: у здешних водки нет!»

Кинувшись к чуму, есаул, узнав беглецов, взвел курок револьвера и выстрелил, никого, к счастью, не задев.

Но чукчи проснулись. Несколько человек выскочили на улицу с копьями наперевес.

«Ладно, — взял себя в руки офицер, — не хватает только, чтобы эти дикари набросились на меня! Слава Богу, у нас есть чем их умаслить!» И, обращаясь к чукчам, закричал:

• Предыдущая
• 42/146
• Следующая