Герои Малахова кургана - Буссенар Луи Анри - Страница 36
- Предыдущая
- 36/41
- Следующая
– Добрый француз!
– Добрый русский! – отвечает зуав.
Другой солдат пытается жестами завязать разговор. Он считает на пальцах до двенадцати и делает вид, что заряжает ружье и целится.
– Я понимаю! – говорит Сорви-голова. – Двенадцать человек расстреляют меня! Увидим!
Часы идут. Наступает ночь… Сорви-голова бросается на свою кровать и засыпает сном праведника. На заре часовые меняются. Сорви-голова просыпается, зевает, потягивается.
– Хороший француз! – говорят солдаты.
– Хорошие русские! – отвечает зуав.
Солдаты принесли с собой кварту водки, кусок черного хлеба и по-товарищески делят все это с пленником. Сорви-голова пьет водку, с аппетитом ест хлеб и пожимает руки солдатам. В восемь часов раздается звук шагов, и тяжелая дверь отворяется. Зуав замечает за дверью взвод солдат под командой унтер-офицера. Он чувствует легкую дрожь.
– Неужели меня расстреляют так вдруг, без суда? – думает он. – Ну, все равно, надо идти!
Унтер-офицер делает ему знак идти. Он спокойно и с достоинством идет.
Зуава приводят к зданию позади собора, на фронтоне которого развевается русский флаг, вводят в большую залу, в глубине которой сидят члены военного суда.
С болезненным чувством Сорви-голова узнает в председателе своего друга майора.
Долг – прежде всего. По бледности, покрывающей лицо майора, зуав понимает, как страдает его друг.
Сорви-голова отдает военный поклон и стоит, подняв голову, спокойный и твердый.
Слегка изменившимся голосом председатель говорит:
– Ваши имя, лета и место рождения!
– Меня зовут Сорви-голова, сержант второго полка зуавов, мне двадцать три года. Что касается моего настоящего имени, позвольте мне скрыть его. Я знаю, что буду казнен… И вот ради моей семьи, ради чести моего имени я хочу быть расстрелянным под именем Сорви-голова. В полку решат, что я умер в плену. Никто во Франции не узнает, что я был казнен как преступник.
– Я ценю и понимаю это! Признаете ли вы себя виновным в том, что напали на шестерых солдат Его Величества и убили их?
– Да, господин комендант, но я убил их, защищаясь, лицом к лицу!
– Конечно, но это не прощает вас!..
– Я пленник, хотел быть свободным и действовал в полном рассудке!
– Солдаты не вызвали вас на это?
– Нет, господин комендант… они противились моему бегству, исполняя свой долг!
– Вы не сожалеете об этом?
– Нет, не сожалею. Идет война, а я солдат – солдат должен драться до последнего вздоха! Наконец, я не давал слова, что откажусь от свободы!
– Я знаю это. Ничего не имеете сказать еще в свою защиту?
– Ничего!
Через десять минут совещание судей окончено. Офицеры входят. Председатель, бледный как смерть, громко произносит:
– Сержант Сорви-голова! Мне очень тяжело сообщить вам, что совет единодушно присудил вас к смерти. Регламент не допускает смягчения. Вы будете расстреляны через двадцать четыре часа!
Зуав спокойно отдает честь.
Офицеры встают и печально уходят.
Майор остается с пленником, протягивает ему обе руки и восклицает:
– Сорви-голова! Друг мой! Я в отчаянии! Что-то говорит мне, что, посылая вас на смерть, я совершаю преступление, убиваю брата… все мое существо возмущается… сердце болит! Между тем вы – враг, опасный враг… я судил вас по совести, по закону… Будь проклята война!
При этих теплых, полных симпатии словах взгляд Сорви-головы смягчился. Его руки энергично отвечают на пожатие майора, и он бормочет:
– Я тоже испытываю к вам глубокое, почти братское чувство. Как будто я знал вас раньше… всегда… я чувствую, что между нами есть таинственная связь… Будь проклята война, которая сеет повсюду скорбь и слезы!
Оба солдата долго смотрят друг на друга, растроганные, с влажными глазами, неспособные вымолвить слово.
– Господин комендант! – говорит Сорви-голова.
– Милый Сорви-голова!
– Окажите мне последнюю услугу… Завтра в девять часов будьте около меня на месте казни, помогите мне умереть спокойно! Я умру не один, покинутый всеми…
– Я обещаю вам это!
– Спасибо! Сегодня ночью я напишу последнее письмо другу нашей семьи, чтобы он приготовил моих стариков, отца и мать… Вы найдете это письмо на моем столе… Когда все будет кончено… снимите крест с моей груди… положите его в письмо и отправьте во Францию… Обещайте мне это.
– Клянусь вам, Сорви-голова! Ваше желание для меня священно!
– Обещайте мне еще, что никто из моего полка не узнает, что я расстрелян!
– Обещаю от чистого сердца!
– Спасибо, спасибо вам!
Оба обмениваются рукопожатием, и осужденного уводят в каземат.
Сорви-голова снова надевает на себя маску беспечности. Ему приносят обильный завтрак, который он с аппетитом поедает: сыр, холодная говядина, бутылка вина, кофе, сигары…
– Настоящий пир для осужденного на смерть! – думает зуав, давно не видавший такого обилия еды. Он закуривает сигару и ходит взад и вперед по каземату. Ничто не нарушит спокойствия этого последнего дня в его жизни, хотя бомбардировка продолжается. Но к этому так привыкли, что никто не обращает внимания.
Наступает ночь. Сорви-голова получает роскошный ужин, бумагу, конверты, сургуч, чернила и перья.
В каземате зажжены лампы, светло как днем.
Солидно закусив, Сорви-голова задумывается, потом берет бумагу, перо и начинает писать…
«Дорогие родители!»…
Вдруг перо выпадает из его руки, сердце начинает биться, рука дрожит, и раздирающее рыдание вырывается из груди… Железная энергия его сломлена. Но русские солдаты смотрят на него. Надо скрыть от них всю эту муку, это страдание. Сорви-голова глотает слезы, вздыхает, раскуривает сигару и пишет.
Долго пишет он, потом останавливается, перечитывает и подписывается. Затем, забывая о русских, он подносит письмо к губам и целует его. На конверте он пишет: «Г. Мишелю Бургейлю, отставному начальнику эскадрона в Нуартерре. Франция».
С минуту Сорви-голова сидит неподвижно.
– А Роза? – бормочет он. – Зачем писать ей? Уже шесть недель, как я исчез… Меня, конечно, считают мертвым. Милая Роза! Она уже оплакала меня, не надеясь на мое возвращение. Зачем усиливать ее скорбь? Бедная моя Роза. Прощай навеки! Прекрасные мечты! Смерть все уничтожит! Надо покоряться!
Он сидит у стола, поддерживая голову рукой и глубоко задумавшись. Светает. Через решетки каземата проникает луч зари.
–Уже день! Я не буду спать эту последнюю ночь. Скоро усну навеки!
Сорви-голова замечает, что его форма загрязнена, запылена. Он хочет идти на смерть в полном порядке, как на парад.
Знаками зуав просит сторожей принести ему мыло, воду, щетку. Они сейчас же доставляют ему все требуемое. Он моет руки, шею, лицо, чистит все платье и снова становится красивым молодцом-зуавом.
Русские с удивлением смотрят на этого солдата, собирающегося идти на смерть, как на праздник. Часы идут, а майора нет. Что могло задержать его? Почему он не исполняет обещания? На колокольне бьет девять часов. Роковой момент наступил. Унтер-офицер входит в каземат и приглашает Сорви-голову следовать за ним.
Сорви-голова встает, кладет письмо на стол и идет за унтер-офицером. У двери взвод солдат. Короткая Команда-Солдаты окружают зуава и пускаются в путь. Снаряды падают безостановочно. Для казни выбрали уголок дороги позади третьей линии укреплений.
Сорви-голова идет вперед, бросая тоскливые взгляды вокруг. «Майор не идет! – думает он. – Почему? Что с ним случилось?»
Через пять минут приходят на место казни. Унтер-офицер объявляет зуаву, что ему не свяжут руки и не завяжут глаза.
Это выражение симпатии врага глубоко трогает Сорви-голову.
Спокойно, без театральных поз, он встает лицом к солнцу, не надеясь более, ожидая смерти.
Раздается короткая команда и теряется в шуме выстрелов и грохоте пушек. Солдаты заряжают ружья и целятся…
Сорви-голова стоит спокойный и смелый.
– Прощай, отец! Прощай, мать! Прощай, Буффарик, Соленый Клюв, прощайте товарищи, полк, Роза… все, кого я любил!
- Предыдущая
- 36/41
- Следующая
