Французы на северном полюсе - Буссенар Луи Анри - Страница 36
- Предыдущая
- 36/45
- Следующая
Завораживающая, но, увы, такая эфемерная мечта! Послышались тяжелые шаги. Под сапогами часовых захрустел снег. Феерические видения вечной весны исчезли, уступив место суровой реальности. Моряки вновь оказались среди ледяного ада. В палатке водяной пар, застывая мелкой снежной пудрой покрыл лица засыпающих людей. Наконец, сон сомкнул уставшие воспаленные веки, люди постепенно успокоились и затихли. Маленький отряд уснул. В ночи выли волки, снег валил не переставая, ветер свирепо рвал полы палатки. Обычно, если не случалось ничего непредвиденного, сон длился семь часов.
Рано утром вставали часовые, стараясь не шуметь и не будить спящих. Те, чье пребывание на посту заканчивалось в шесть часов, расталкивали несчастного повара. В этот час всегда было страшно холодно. Человек долга, Тартарен, ворча и ругаясь, вылезал из мехового мешка, в котором он еще недавно так сладко спал. Требовалась больше чем самоотверженность, чтобы оставаться совершенно спокойным в подобных обстоятельствах.
Повар зажег свою неизменную печку, тепло проникло в палатку, у входа в которую был сделан вал из снега, предназначенный для сохранения благословенного тепла. Спящие, ежась и вздрагивая, прижались поближе друг к другу, чтобы продлить последние минуты сладостного сна. Ожидая, пока растает снег, Дюма деревянной лопатой сбивал с палатки лед, образовавшийся за ночь.
Капитан, вставший еще на заре, возвращался, проверив показания термометра и барометра. Он застал кока, который семенил между лежащими на полу матросами. Один за другим моряки проснулись.
– Вода закипела?
– Питье готово?
Те же вопросы, что и накануне, те же голодные взгляды. Повар трудился вовсю. Двое матросов только что вернулись с вахты, и Тартарен, дружески посмеиваясь, протянул им кружки с горячим кофе.
Капитан решил, что больные могут позавтракать в постели. Те, кто покрепче, охотно поухаживают за своими товарищами – пусть понежатся, пока отряд не отправится в путь. Времени еще достаточно. Но неожиданно вмешалось самолюбие, никто не хотел признавать себя больным. Ну что тут такого? Валяться из-за какой-то боли в горле, подумаешь, что-то там царапает, мы же матросы, а не тряпки, черт побери!
Доктор в последнее время стал замечать, что некоторым больно смотреть на свет, даже от спиртовой лампы. Опытный врач и полярник, Желен встревожился, Однажды утром он вывел нескольких матросов из палатки и велел посмотреть на снег.
Один матрос сразу вскрикнул и закрыл глаза руками в меховых перчатках.
– Что с тобой?
– Больно, будто на солнце поглядел. И круги перед глазами пошли, зеленые, красные, синие.
– Ничего страшного, только теперь ты должен постоянно носить очки.
Глаза болели у пятерых, и всем им прописали очки. А мороз все крепчал. Особенно страдали от него находившиеся в шлюпке, потому что почти все время были без движения. Де Амбрие дважды грозило обморожение, равно как и машинистам. Надо было принимать какие-то меры.
И тогда решили, что машинисты будут нести дежурство по очереди: три часа на шлюпке, три – на санях. Таким же образом договорились между собой капитан, его помощник и лейтенант.
Самое страшное на морозе – неподвижность. Поэтому надо не задерживаться на остановках. Особенно при сильном ветре.
Стоило кому-нибудь постоять пять минут, и мороз забирался под одежду, пронизывал до мозга костей. Тут уж не до отдыха.
– Мы лучше пойдем потише и так отдохнем,– говорили матросы,– ни стоять, ни сидеть невозможно.
Шестнадцатого апреля лед был на редкость гладким, а мороз необычайно сильным, но все же прошли семнадцать километров, Семнадцатого числа Дюма застрелил зайца. Полярный заяц значительно больше нашего, зимой он белый, от снега не отличишь. Но поймать его легко из-за слабого слуха и зрения. Заяц сидел в двадцати шагах от кока и преспокойно сучил лапками. Но Тартарена не тронула доверчивость зверька, и он безжалостно его пристрелил, снял шкурку, а тушку присоединил к запасам провизии.
В этот день прошли двенадцать километров, в предыдущие – суммарно тридцать восемь, всего – пятьдесят.
Почти полградуса! Еще немного – и будет достигнут восемьдесят седьмой градус тридцатая минута, до полюса останется два с половиной градуса.
Смогут ли путешественники преодолеть это расстояние?
ГЛАВА 6
Роковая неосторожность. – Тревожные последствия.– Болезнь машиниста Фрица. – Предрасположение.– Скорбут.– Грозное предсказание.
– Фриц, друг мой, не ешь снега, ради Христа!
– Ничего не могу с собой сделать, Геник.
– Разве ты не слышал, что говорит доктор? Еще скорбутом заболеешь.
– Я как помешанный. Во рту жарко, словно в раскаленной печи.
– Ты же знаешь, как болеют матросы от того, что снег ели. Десны у них кровоточат.
– Ах, Геник, как глотнешь снега, легче становится… Нет сил жажду терпеть! А доктор наверняка преувеличивает опасность. Ведь снег – это тоже вода, только похолоднее.
– Глупости ты говоришь, Фриц! А еще мужчина! И звание имеешь. Другим должен пример подавать.
– Ты, видно, не знаешь, что такое жажда, Геник…
– Я жажды не знаю? – вскричал боцман, оскорбленный до глубины души.– Я? Старый морской волк?! Да на всем флоте вряд ли сыщется матрос, столько раз умиравший от жажды!
– Я не про такую жажду говорю! Про болезненную, как при лихорадке. Ее невозможно терпеть, хочется прокусить кожу и пить собственную кровь… Или убить кого-нибудь, только бы глотнуть каплю…
– Возьми мою кровь, если хочешь… Мне не жалко… А еще лучше – мою порцию водки, только не делай глупостей.
– Нет, на это я ни за что не соглашусь,– возразил эльзасец, тронутый до глубины души.
– Пожалуйста, не отказывайся. Я на все готов для тебя… Опять ты за свое! – вскричал боцман, увидев, что Фриц с жадностью проглотил одну за другой две полные горсти снега.
– До чего здорово! – с восторгом заявил Фриц.
– Заболеешь! Это уж точно!
– Как может повредить снег! Такой вкусный!
– Делай как знаешь. Ты не ребенок. Отдашь концы – будешь сам виноват.
На полюсе жажда мучительнее, чем в Сахаре. Там совсем нет воды. А здесь везде снег! Как не поддаться искушению, не утолить жажду? Но за это приходится платить дорогой ценой. Во рту и горле появляется отек. Он нередко приводит к удушению. Дрожь бьет, как при лихорадке. Так случилось и с Фрицем. Он едва волочил непослушные ноги, лицо покраснело, глаза налились кровью, из запекшихся губ вырывались хрипы.
Сделав над собой усилие, он прошел еще с сотню шагов и едва не упал. Тянувший бечеву рядом с ним Геник обернулся к Бершу:
– Прикажите остановиться!
– А что случилось, Геник?
– Мой друг едва стоит на ногах.
– Стой! – скомандовал офицер.
Как раз в этот момент Фриц что-то пробормотал и упал на руки подхватившего его боцмана.
– Беги к доктору, Курапье! Живо! Одна нога здесь, другая там…
– Есть!
– Скажи, что машинист заболел и нуждается в помощи!
Матрос со всех ног помчался к лодке, которую тянул доктор, парижанин и Дюма, и сообщил о случившемся.
– Иду! – сказал Желен, схватил ящичек с медикаментами и обратился к коку: – Доложите капитану, что у нас появился первый больной.
Всегда спокойный врач не мог унять дрожь, когда увидел Фрица.
Губы у несчастного потрескались и почернели, на них запеклась кровь. Язык распух, как у тифозного, искаженное гримасой лицо приобрело землистый оттенок, глаза остекленели, по телу пробегали судороги, изо рта вырывались какие-то бессвязные звуки.
Капитан оставил шлюпку и поспешил к Герману, к которому питал особую симпатию. Взглянув на него, де Амбрие побледнел и с тревогой посмотрел на доктора. У того между бровями пролегла складка – признак сильного беспокойства. Он едва заметно пожал плечами и сказал:
– Прикажите, капитан, остановиться и поставить палатку.
– Сейчас распоряжусь.
За считанные минуты была поставлена палатка. Больного раздели, уложили в меховой мешок, по обеим сторонам от него поставили лампы. Он никак не мог согреться, и доктор велел растирать его не снегом, а шерстяным поясом. Это делали Дюма и Плюмован.
- Предыдущая
- 36/45
- Следующая
