Тайга слезам не верит - Буровский Андрей Михайлович - Страница 68
- Предыдущая
- 68/115
- Следующая
Так вот, идем мы и идем, и я знаю, что спрашивать ни о чем нельзя и просить идти помедленнее тоже нельзя — если я хочу с ними и дальше работать. Но все-таки я не выдерживаю, спрашиваю — далеко еще?
А мой проводник отвечает:
— Первая машина.
И рукой показывает — вот мол, первая машина! Я в ужасе. Если мы четыре часа шли, и это только «одна машина», так это мы «три машины» будем идти двенадцать часов?! Я не выдержу! А проводник спокойно так:
— Вторая машина!
И я вижу, что на лугу вросла в землю машина — броневик. У них несколько лет назад прошла гражданская война, и такого добра везде сколько угодно. А из-за этой машины торчит «вторая машина» — точно такой же броневик, почти рядом. У меня вообще уже никакого соображения нет, что дальше будет. Прошли мы еще минут пять, спускаемся к речке, и проводник оборачивается, и мне говорит:
— Третья машина!
И вижу — третий броневик врос в землю, возле переправы. Вот мы и пришли! Вот оно это место, «три машины!». Вот тогда я и понял, что для первобытных людей нет ни километров, ни часов. Мы меряем расстояния, а он ничего не меряет. У него не расстояния — а знание разных мест, урочищ. Он не говорит, как пройти и как далеко. Он говорит вам — вот это в таком-то урочище. И если вы взрослый человек, вы должны знать сами, как это далеко и как пройти. Ну что, понятно теперь, почему я назвал Васеньку настоящим первобытным человеком?
— Да уж… Только я слыхала, что первобытные люди расстояния измеряют в часах пути. Или в днях пути…
— Это уже следующий этап. Это уже высокий уровень развития — когда понимают, что надо рассказывать, как пройти. Ну что, дружно ложимся спать?
Вроде бы дети смертельно устали за день, и отбой не мог не оказаться очень дружным. Но во-первых, сказалась вода. Весь лагерь страдал животами, и вопрос только, в какой степени. Из палаток доносилось бурчание в животах, икота, утробные звуки, бормотание неспокойно спящих, полубольных подростков.
То и дело кто-то выползал из палатки, и обхватив себя от холода руками, шел искать подходящее место.
Луг с высокой травой покрылся росой, не успело закатиться солнце, и сидеть в нем было, мягко выражаясь, неуютно. А за каждым вышедшим покакать внимательно наблюдал дежурный — какого бы пола он не был. И холодно, и неуютно.
Дружным отбой трудно было назвать и потому, что Махалов с Пашкой по очереди сидели у костра. Сначала вместе, потом Махалов ушел спать… А потом вышел и погнал спать Павла.
Хрипотков попытался пристроиться:
— Давайте я покараулю.
— Нет уж, спасибо. Об ответственности за жизнь и здоровье детей расписки я писал, не вы.
Пашка даже опустил голову от неловкости за дяденьку, которого выпроваживают так невежливо. Хрипатков потоптался, громко сопя, ушел спать и спал вместе с детьми. Поганая вода, кстати, нимало не повредила ни ему, ни легендарному Васеньке.
Ирина сидела удачливее: побыла с обоими, пока сидели вместе Махалов и Павел. Потом Махалов отправил ее спать, но Ирина вскоре все равно покинула палатку из-за специфической воды. И сидела с Павлом до конца, пока Махалов не прогнал обоих спать.
Трудно сказать, мерещилось ли детям или нет, но вроде бы, что-то большое постоянно появлялось в кустах, вокруг лагеря. То вдруг тень становилась более темной, чем раньше, то появлялся новый валежник, как раз там, где только что кто-то присел. И все это бесшумно, почти незаметно, вкрадчиво.
Махалов подкинул в костер еще несколько сучьев.
— А ну спать! И так ночь получается короткая…
Павел лег, совсем не раздеваясь, и сверху положил ружье. Уже лежа, раза два попробовал, как получится снять с предохранителя.
Ира легла, положив голову ему на левое плечо.
— Так не помешаю?
— Нет, что ты… Спи.
— Заснешь тут с вашими медведями.
Павел умилился было доверию Ирины, но долго думать не получилось, потому что каменно заснул.
Утром 15 августа Махалов поднял отряд в пять часов.
— Дима, не ползи, как таракан! Катя, тебя сколько ждать? Таня, я тебе сейчас воды плесну в спальник! Парни, сначала сложим палатки! Слава, на тебе костер! Наташа, помоги Петру все уложить! Выходим через полчаса! Нет, садимся завтракать! Завтракать мы садимся сейчас, а выходим — через полчаса.
Павел удивлялся энергии Махалова. У него, в его семнадцать лет, и то летали искры перед глазами, кружилась голова, стоило ее хоть на мгновение опустить. Парень понимал, что Махалов чувствует огромную ответственность за детей из кружка. Вчера он совершил ошибку, и хорошо, что все кончилось только этой отвратительной ночевкой. А теперь он прилагал все усилия, чтобы исправить оплошность, и как можно быстрее.
Впрочем, отряд сам знал, что надо делать, особенных проблем не возникало.
К 9 часам были в избушке.
— Часовой привал! Делаем чай, перекус!
И в 10 часов отряд двинулся по левой дороге, мокрой и низкой.
Сразу пошли уже знакомые нам места — свежие отпечатки протекторов, следы давней езды на машинах, тропка, ныряющая в каменистое русло ручья. Все говорило за то, что направление — верное, и все же мстительный Махалов постоянно проверял его по компасу.
К 12 часам дня посреди мокрого луга, прорезанного ручейками, показался здоровенный грузовик.
— Вот, машина Сашки Сперанского! Вот она, база! А вы сомневались…
Но даже Хрипатков живо осекся и прикусил язык, поймавши косой взгляд Махалова. Дальше стояла другая машина, и ребята узнали в ней «Люську» Дмитрия Сергеича Маралова. Но самого Маралова на базе не было нигде, как в воду канул.
Тропинка, свежие следы людей. Угол избушки, торчащий в зелени молодых кедров. Скамеечки. Огороженный жердями участок луга, маралятник. Даже не верилось — дошли!
— Могли быть вчера, часов в восемь, — уточнил Махалов, поймав взгляд Павла.
— Ребята, сушиться и спать! Тут километрах в десяти есть очень даже славная избушка… Константин Сергеевич, ее вы нам ведь покажете?
— И очень просто. Пойдем по вот этой тропе…
— И преотлично, если очень просто! На пять часов объявляю выход! Пока — всем спать.
— А зачем нам уходить отсюда?!
— Там нужные нам обнажения.
На базе кто-то жил, это ясно, но жило немного людей. В одном домике всего двое, а могло поместиться все десять. В другом — тоже вообще-то двое, но там, похоже, жила пара. Иркино сердечко сильно стукнуло — такой же полосатый, черный с желтым свитер, как у мамы, висел распяленный на стенке. И рюкзак как будто был родной… Хотя есть ведь и в других домах, наверное, такие розовые рюкзаки.
Чувствуя себя страшной шпионкой, Ирина сунулась в этот рюкзак. Так… Мамины футболки, застиранная розовая и голубая. Голубая ладно, она могла быть у кого угодно, а вот розовая была у матери давно, и степень полинялости такая же…
С неприятным чувством раскрыла Ира черный ридикюль из кармана все того же рюкзака. С фотографии в паспорте смотрела на нее в упор мама, Ревмира Алексеевна Стекляшкина.
Павел уже спал на нарах, не очень выясняя, на чью постель забрался. Ирина подошла к крепко спящему парню. Надо будить… А он так устал. Всю ночь сидел вместе с Махаловым, сторожил этого медведя (в душе у Ирины поднялся гнев на этого медведя). Шел с тяжеленным рюкзаком, который Ирина только раз попробовала поднять, а он-то шагает весь день. Спит, едва добрался до постели, едва успел сапоги снять.
В тесном оконце качались какие-то травы, стеной стояли темные стволы. Кричала птица, совершенно незнакомая Ирине (при том, что эти крики девочка сто раз уже слыхала).
И вот тут, в этой таежной избенке, под крики неизвестной птицы Ирина совершила первый в своей жизни женский поступок. Многим девицам кажется, что это — надеть лифчик, тем более накрасить губы и выйти из дома в полупрозрачной нейлоновой блузке или чем-то в том же роде. Но нет! Это еще вовсе не женский поступок, это девчачий поступок. Ничего плохого в этом нет, в этих девчачьих поступках, но отличать от женских эти поступки следует. Девчонки же, как правило, не отличают. Ирина, воспитанная на примере совкового матриархата, на бреде про равноправие и сказках про мужчин, которые должны в нее влюбиться (а не влюбятся — значит, дураки) и принести к ее ногам все сокровища земные, тем более решительно не была способна к разделению своих поступков на девчачьи и женские. Самыми «женскими» поступками были для нее примитивно-потребительские, убого-девчачьи, и хотя она вполне искренне считала себя взрослой женщины, ей оставалось до того еще очень много лет.
- Предыдущая
- 68/115
- Следующая
