Сибирская жуть-3 - Буровский Андрей Михайлович - Страница 71

• Предыдущая
• 71/93
• Следующая

Произошло это с женщиной, которую мне позволила назвать подлинным именем ее дочь Елена, сотрудник одной из газет в Красноярске. Людмила Кароль ждала мужа из тайги. Напекла пирогов и преспокойно легла спать, уверенная — муж придет завтра утром или к середине дня. Вдруг ночью раздался звук шагов, шел явно муж (женщина прекрасно знала, как ходит муж, его походку).

Спросонья она хорошо слышала, как открывается входная дверь, звучат шаги в прихожей, потом в кухне. Вот что-то тяжелое рушится на пол — понятное дело, рюкзак. Женщина проснулась в полной уверенности, что вот сейчас муж войдет в комнату, и только одно удивляло: чего это он пошел из тайги посреди ночи?! Ведь сейчас часа два ночи, а от заимки мужу ходу часа четыре…

И вдруг характер шагов резко меняется. Вместо уверенных, сильных шагов мужа — какое-то частое, суетливое «топ-топ-топ». Кто-то частит, суетится в кухне, и там вдруг раздается звяканье, погромыхивание посуды. Кто-то начинает швырять посуду на пол, а судя по звукам, и об стенки. Что он там делает?!

Женщина прислушивается уже с некоторым страхом. Уже нет уверенности, что это пришел муж… А если это не он, то кто же это беснуется в кухне?!

До этого момента у женщины почему-то не возникало вопроса — да откуда же взялся ее муж в 2 часа ночи?! Он что, так в темноте и ломился по лесу?!

А шажки из кухни — так же топ-топ-топ — понеслись прямо в зал, так называют в Сибири самую большую комнату в доме. В зале обычно стоит телевизор, в ней принимают гостей. Вот шаги и простучали в зал и там затихли…

Женщина вскочила, накинула халат, помчалась в зал: кто же там?! Только теперь она вспомнила, что дверь в дом она закрыла на задвижку. Как же этот, меняющий шаги, вообще попал в дом?!

Людмила вошла в зал. Там стоял маленький человечек, с метр ростом. Темнокожий, но не темнее загорелых в лесу сельских жителей; с совершенно обычными чертами лица, сверкают глазки-бусинки. Вроде бы глаза были не совсем обычные, не как у человека — без зрачка. Но Людмила видела человечка так недолго, что не уверена в этом, да и не собиралась она его рассматривать.

В сибирских деревнях есть поверье, что если встречаешь нечистую силу, то надо или материться, ругать ее последними словами, и тогда она исчезнет; или же надо спросить нечистика:

— К добру или к худу?

И тогда он расскажет, что может случиться с самим человеком или с его близкими. Насколько возможно такое управление нечистой силой, я не знаю и, честно говоря, не уверен в такой возможности. Людмила, может быть, и попыталась бы спрашивать «правильно», но она растерялась и спросила этого маленького человечка:

— Ты кто?

— Я Петя…

Голос был самый обычный, никаких проявлений чего-то далекого от человека или чуждого. Обычный голос молодого мужчины.

— А ты чего пришел?

— Я пирогов хочу…

— А ты что здесь делаешь?!

И тут человечек исчез.

Остается сказать, что посуда в кухне и правда была разбросана, и, похоже, многие кастрюли и тарелки кидали в стену, только что не в потолок. Чем была обязана именно эта семья и этот дом посещением — непонятно. Дом стоит давно, никаких историй такого рода в нем до сих пор не происходило, да и каких-то особенных грехов ни сама Людмила, ни ее близкие не совершали.

В общем, непонятная история.

Эта история приключилась в середине 1980-х годов. Тогда еще советская власть в Сибири оставалась крепка, как гранит, несмотря на объявленную Горбачевым перестройку, и журналисты из краевых изданий типа «Красноярского рабочего» считались очень даже желанными гостями в бесчисленных деревнях и поселках. А местное районное начальство охотно ездило в инспекционные поездки с журналистами. Если все в порядке — есть весьма представительный свидетель. А если что-то не так — журналиста легко «замазать», сделать заложником ситуации.

Скажем, сделал председатель колхоза какую-то гадость… Если из этого колхоза прибегут в краевую газету, журналисты получают некий рычаг воздействия на председателя и на районное начальство. Тем более для краевой газеты районное начальство — это так себе, что называется, «не уровень». Такое начальство можно и ругать, оно не очень и опасно. Вот краевое начальство — это уже опасно, с краевым журналисты обычно старались не связываться, что бы оно ни выделывало.

Но если районное начальство вместе с журналистом приезжает в колхоз или совхоз и находит там какие-то безобразия — тогда ситуация другая! Тут получается, что это не кто иной, как сам районный начальник лично обнаружил безобразие. И если даже директор совхоза или председатель колхоза в чем-то виноват, то уж он-то, районный начальник, точно ни в чем не виноват. Если надо директора или председателя «топить» — нет ничего лучше присутствия журналиста в это время и в этом месте.

А если, наоборот, надо выводить начальника из-под огня, пусть он устроит хорошее «брежневско-безбрежное» застолье, и пусть журналист сядет вместе со всеми за стол, пригубит славной водочки, слопает чего-то вкусного… А потом в багаже журналиста окажется еще и мясо, и рыба, и пусть после этого он еще что-то посмеет вякнуть…

Даже и без всяких крайностей, если не нужно никого ни поднимать, ни топить, ездить с начальством в инспекционные поездки очень здорово: и материала соберешь, и дефицитного все брежневские годы мяса сможешь привезти домой.

А рассказала мне эту историю дама, которая трудилась в основной краевой газете, в «Красноярском рабочем», и ездила по району вместе с местным начальником Ябаровым (фамилию я изменил, но незначительно, сделав ее более приличной). Назову эту журналистку… ну, скажем, Валентиной — просто потому, что ее зовут не так, а называть ее настоящее имя у меня нет ни особой необходимости, ни желания. Было ей в те годы около 35 лет, и считалась она женщиной бойкой, опытной и к тому же очень красивой. Первые два определения верны, третий я бы поставил под некоторое сомнение… Другое дело, что сельское начальство в своих вкусах мало отличалось от прочего сельского люда, и ценили девиц именно с такой внешностью: с почти прямоугольным мощным торсом, большими грудями и широким тазом, с мясистым широким лицом.

Валентина была замужем, ее муж работал инженером на одном крупном красноярском заводе. Были двое детей среднего школьного возраста, но это нимало не препятствовало Валентине время от времени крутить бурный роман то с председателем колхоза, то с инспектором из райкома, то с кем-то еще. На мой (быть может, слишком вольный) взгляд, не заслуживала эта дама множества грязных эпитетов, которыми награждали ее весьма многие… Тем более, что награждали чаще всего те, кто сам хотел бы очутиться в числе любовников Валентины, но кому такая возможность не предоставлялась… и особенно теми, кто и в числе возможных кандидатов не числился (но очень хотел бы себя числить). Вела женщина, бесспорно, очень уж рассеянный, нестрогий образ жизни, и в чем-то это даже помогало профессиональной карьере: ее возможная доступность волновала многих и коллег, и начальников, и Валентина могла получить множество мелких услуг там, где их не получила бы другая.

В этот раз она ездила по одному из районов на правом берегу Енисея. Район с очень суровым климатом, покрытый горной темнохвойной тайгой — кедр, пихта, ель; населенный примерно тридцатью тысячами людей, район давал сколько-то молока и мяса, и о нем можно было много чего написать. Тем более, что именно по этому району метался Гайдар-дедушка, организовывая советскую власть в Сибири. В этом районе революционные подвиги автора сентиментальных рассказиков про дружбу всех народов ознаменовались убийством 148 казаков, взятых в заложники, и такой же след он оставил везде, где только побывал в Сибири.

• Предыдущая
• 71/93
• Следующая