Темногорск - Алферова Марианна Владимировна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/70
• Следующая

– Само собой.

– Предъявите!

Глаша кинулась назад, в дом, глянула в комнатку за занавеску, где спала мать – не разбудили ли ее гости: подоив рано утром корову, мать опять ложилась, выставив к сенях банки с молоком для своих клиентов. Бабка похрапывала, как ни в чем не бывало. Детки – Васятка с Валюшкой – тоже еще спали. Валюшка приболела малость, потому в школу не пошла, а Васятка – он еще при бабке с мамкой беззаботно мог бегать…

Глаша отыскала паспорт в ящике комода, где он два года провалялся, вынесла на крыльцо.

– Вот, видите, документ имеется, прописка у мамани в домовой книге, все, как положено, – сказала Глаша.

– Ну, паспорт, может, и настоящий, – Пашка изобразил раздумье. – А вот фото не похоже совсем. Не ваше это фото, гражданочка.

– Так я это, пластику сделала, – выдала Глашу официальную версию своего чудесного перевоплощения из толстухи деревенской в писаную красавицу с точеным носиком и огромными, зелеными, как крыжовник, глазищами.

– А это еще проверить надобно, так оно на самом деле или нет, – глумливо хмыкнул Табанин.

– Пашка, да ты что, окосел совсем?! – взбеленилась Глаша. – Да мы ж вместе в школе… так ты ж меня за косу… да за яблоками лазали к Сапожниковым, а ты с забора упал, ногу подвернул, а я тебя вытащила… да ты ж у мамаши водку из-под полы покупал, когда тебе шестнадцать было!

– Проверить надо, – повторил Табанин, и липкий взгляд его ощупал Глашу Даже под стареньким пальто можно было распознать, что фигурка у бывшей русалки высший класс: грудь высокая, талия тонкая, бедра округлые, ноги длинные. Ни у кого из Пустосвятовских девок отродясь таких форм не бывало.

– Ну, ты и урод! – выдохнула Глаша.

Тут в разговор вступил молчавший до той поры белоглазый человек в кожаном пальто.

– Вы ведь отсутствовали два года, Глафира Никитична? – спросил он таким тоном, будто уже зачитывал обвинительный приговор без права обжалования.

– А вы-то кто? – спросила она с вызовом.

– Заместитель мэра Темногорска Виктор Петрович Чебаров, – представился спутник Табанина.

– Да неужто? – хмыкнула бывшая русалка.

В ответ Чебаров провел перед лицом ее рукою, и Глаше показалось, что с лица попытались содрать кожу.

«Так он же колдован! – сообразила бывшая русалка. – Причем сильнющий…»

И в то, что Чебаров – заместитель мэра Гукина, сразу поверилось.

– Ну… – Глаша сглотнула и затравленно оглянулась. – Ну да, я вот пластику… я ж сказала…

– И у Миколы Медоноса работали? – все тем же тоном обвинителя продолжал белоглазый.

– Ну да… работала…две недели… секретаршей… – Глаша глотнула побольше воздуха и задохнулась. – Он мне только аванс выдал, – спешно добавила она.

Человек этот производил на нее жуткое впечатление – мороз продирал по коже от одного его взгляда.

– А где теперь этот самый Медонос? Вам известно? – продолжал допрос Чебаров.

Глаша отрицательно мотнула головой:

– Откуда? Исчез. Он мне еще пятьдесят зеленых должен остался за работу.

– Зато мы знаем, где он, – заявил колдован.

– И… и что? – Глаша совершенно не понимала, куда этот тип клонит.

– Суетеловск, вам это название что-то говорит?

– Нет! – выкрикнула Глаша и только потом сообразила, что соврала зачем-то. Причем совершенно по-глупому.

Чебаров осуждающе дернул подбородком:

– Вы же там были, Глафира Никитична, у Григория Ивановича гостили. Так ведь? – спросил он вкрадчиво.

«Это он про дядю Гришу, что ли? – сообразила Глаша. – И откуда знает?!»

– Не помню, – она попыталась примитивно отпереться.

– Вспомните, все вспомните, Глафира Никитична. Вы нам поможете встретиться с Медоносом, а мы вам… тоже поможем, – странно скривил губы белоглазый: то ли сплюнуть хотел, то ли улыбнуться.

– Как же я вам помогу…

– Слушай, ты, сука! – рявкнул Чебаров. От неожиданности Глаша даже присела. – Ты тут не выё… поняла? Что тебе скажем, то и будешь делать. А то там у тебя в доме двое крысят спят и бабка. Дом-то старый, завалился совсем, рассохся… проводка дерьмовая. Чуть что – коза. – Он щелкнул пальцами, синий огонек вспыхнул на его ногте, метнулся из стороны в сторону и погас. – Полыхнет, сама понимаешь, мгновенно, – теперь губы белоглазого откровенно расползлись в улыбке. – Никто выскочить не успеет. Так ведь, рыба ты дохлая?!

– Ох, да за что? – выдохнула, похолодев от ужаса, Глаша.

– Делай, что говорят, и не рыпайся! – сказал колдован строго. – Ты ведь сука, поняла? Ты детей своих бросила, неизвестно на кого, шлялась невесть где, а теперь явилась. Ты – дрянь! Поняла?

Табанин смотрел куда-то мимо Глаши и как будто ничего не видел и не слышал.

– Я все… все, что угодно… – пролепетала бывшая русалка. Колени сами собой подогнулись, глухо стукнули о мерзлые доски крыльца, Глаша ткнулась губами в холодную, неживую какую-то руку Чебарова. – Васятка… Валечка… – всхлипывала она, ловя губами холодные пальцы.

– Десять минут на сборы, уезжаем! – приказал Чебаров. – И чтоб одета была как надо, а не в этом старье!

– Я… сейчас…

Глаша поднялась, хватаясь за оледеневшие перила крыльца.

– Своим ничего не говори! – вступил в разговор Пашка. – Записку напиши. Мол, уехала в Питер. На заработки. – Он опять окинул сальным взглядом бывшую одноклассницу.

Глаша кинулась в дом, вытащила из комода белую до полу накидку, в которой вернулась из Беловодья, сунула ноги в сапожки на каблуках. В первый попавшийся мешок покидала без разбору белье и платья.

«Вот и все, вот и все», – вертелась в мозгу какая-то отчаянная мысль.

«О, Вода-Царица, я же в будке собачьей готова была жить, – вспоминала Глаша, давясь слезами. – Только чтоб рядом с детками. А теперь уводят эти гады! Куда? Зачем?»

Думала вернуться домой королевой, а вышло – как на шлюху подзаборную на нее все глядят. Зря, ох зря красотой она обзавелась. Мечталось: красота ей счастье принесет и любовь безоглядную… а вышло – горе одно, ненависть да злобу. Нету места такой красоте в деревне Пустосвятово.

«Лучше бы я и не воскресала!» – подумала Глаша с тоской и, чмокнув на прощание Валюшку с Васяткой, вышла на крыльцо.

– Тина, девочка моя, не спишь? – Эмма Эмильевна поскребла ногтем дверь.

– Не сплю, – отозвалась Тина. Она, в самом деле, не спала, а пребывала между сном и явью. Грезила наяву и никак не могла вернуться в подлинный мир.

Впрочем, какой из них подлинный, бывшая возлюбленная Романа до конца еще не решила.

– Мне сегодня Михаил Евгеньевич приснился, – сказала Эмма Эмильевна, бочком протискиваясь в комнату Тины и усаживаясь подле кровати на венский неустойчивый стульчик. – Просил на Уткино поле сходить, новый экземпляр «Мастера» на развале приобрести. А то без него эту книгу никто не купит, боится, что заваляется. Пропадет.

Вдова говорила об умершем муже, как о живом. Это при жизни Чудодей не мог в магазине мимо нового издания «Мастера и Маргариты» пройти, непременно покупал.

У Чудодея уже было двенадцать экземпляров «Мастера», пять из них еще тех давних, талонных лет, когда дефицитные книги за талончики на сданную макулатуру продавались. А кроме этих пяти «макулатурных» экземпляров – совершенно удивительный том самосшитый, каждая страница сфотографирована и на белую бумагу подклеена – копия с самого первого, еще журнального издания. Эмма Эмильевна рассказала Тине по секрету, что каждый день поутру Чудодей брал непременно другой том, не тот, что вчера листал. Потому что у книги, как у человека, силы источаются, ей тоже отдохнуть надобно, в себя прийти. И каждый раз с утра Михаил Евгеньевич читал непременно первые страницы романа. Покойный Чудодей был книжным колдуном, и первые страницы книги ему особую силу давали. Потому что автор в эти первые страницы всегда больше всего энергии вкладывает. Даже если он и не первыми их написал, а, к примеру, в конец думал вставить, а потом переиначил. Читателя сочинитель обмануть может, а вот колдуна – никогда. Чует колдун, где в книге главная сила сокрыта.

• Предыдущая
• 11/70
• Следующая