Мечта империи - Алферова Марианна Владимировна - Страница 23
- Предыдущая
- 23/121
- Следующая
– Похоже, здесь нам делать больше нечего, – вздохнул Вер.
Он уже шагнул к двери, когда Элий остановил его.
– Там что-то лежит около кровати. Подними… – прошептал он одними губами.
– У меня что-то с ногой, – сказал громко.
Гладиатор нагнулся, делая вид, что осматривает больную ногу Элия. Возле изогнутой наподобие львиной лапы ножки кровати лежала детская булла.[22]
Шнурок был порван. Видимо, Летиция так торопилась, убегая, что не обратила внимания на потерю буллы.
– Может, я тебе помогу? – поспешно предложила женщина в зеленом и уже сделала движение нагнуться.
– Не надо, – отстранил ее Вер. – Это скорее дело сапожника. Сломалась подошва.
– Я всегда говорил, что третья центурия шьет отвратительные сандалии. Хотя они получают деньги из казны за обслуживание инвалидов, – нахмурил брови Элий.
Когда они вышли на галерею. Вер отдал Элию найденную буллу.
– Зачем было убивать девочку? – прошептал Элий, прижимая серебряный амулет к груди: проверял хранит ли тот связь с хозяйкой или нет.
– Ты ожидаешь новых событий? – спросил Юний Вер.
– Пока падают только листья. Но скоро начнут валиться деревья, – ответил тот известной поговоркой.
– Я должен помочь девочке, – произнес Вер задумчиво. – Я исполнил для нее желание на арене, но этого мало. На арене я играл в смертельную игру. Теперь все
иначе. Я должен спасти ее, а не играть. Разве ты не чувствуешь, как она хочет жить? Ты сам говорил, что любой ребенок имеет право на жизнь…
И вдруг замолчал. Понял: он хочет спасти Летицию, потому что этого хочет Элий. Неужели он не способен желать и действовать сам? Именно он, Вер!
– Но ее смерть для кого-то значит очень много, – напомнил сенатор.
– Знаю. Но мне на это плевать. Кстати, у тебя в самом деле сломалась подошва. Потому ты и хромаешь сильнее обычного, – сказал Вер. – И неужели ты шьешь сандалии в третьей центурии? Ни один сенатор туда не заглядывает.
– Именно поэтому там шьют такие отвратительные сандалии. Настало время заняться и этим вопросом.
Марция сидела в мастерской и пила разбавленное водой фалернское вино. Чаша была глиняная, грубая, покрытая черной глазурью. Ее собственная работа. Элий всегда пил из прозрачного кубка с ажурной сетью узора из зеленого стекла, старинного кубка, которому более тысячи лет. Они с Элием различны, как.две эти чаши: он – тончайшее стекло, которое может разбиться от неловкого прикосновения,
она – грубая чаша. Но точно так же легко бьется. Марции нравилось подчеркивать их несходство. Если ей хотелось закричать, она кричала громко, до визга. Если что-то ее бесило, она била посуду и кидала вещи, хотя могла и сдержаться. Но она нарочно закатывала истерики, потому что Элий всегда бывал сдержан. Он говорил тихо, даже если голос его дрожал от отчаяния. Ей казалось, если они станут похожими друг на друга, то любовь их исчезнет так же мгновенно, как родилась.
Марция дважды разбивала незаконченный бюст Элия Не потому, что мрамор оказывался окончательно загубленным, а потому, что на нее накатывал приступ ярости.
Третий бюст был завершен почти чудом. Когда он, уже готовый, был водружен на постамент, Марцию охватило желание немедленно расколотить мраморную голову своего возлюбленного. Она спешно выскочила из мастерской. «Скульптор всю жизнь борется с несовершенством. Достигнув совершенства, он погибает», – любил повторять ее учитель Манлий. Ни одну скульптуру Манлий так и не закончил.
Боялся, что какая-нибудь из его работ окажется совершенной. Чтобы прокормиться, он брал на обучение учеников или изготавливал саркофаги, украшенные великолепными барельефами. Мраморные фрукты и цветы хотелось немедленно сорвать, лошадей запрячь в колесницы, а на алтарь бросить зерна фимиама. Но мраморный безликий контур будущего владельца разрушал иллюзию совершенства. И резец
безвестного подмастерья в далекой Антиохии или Кельне наскоро вырезал профиль заказчика. Манлия называли живым богом Афродисия. Богом, который ничего не может довести до конца.
Манлий уговаривал свою любимую ученицу остаться в Афродисии и предаться искусству душой и телом. Самозабвенно. Как предаются только искусству да еще разврату. Она уже готова была согласиться. Но потом будто тихий, но настойчивый голос позвал ее. Это сам Великий Рим требовал ее возвращения. Ни один город не был хорош для Марции, даже роскошный, населенный бесчисленными статуями Афродисии. Только Вечный город. И она вернулась. Рим почти сразу же потребовал от нее жертвы. Она вышла замуж за банкира Пизона. Она не испытывала к Пизону никаких чувств. Но когда выходишь замуж за банкира, не о чувствах думаешь – о деньгах. Пизон говорил о деньгах вдохновенно. И еще он трахался со всеми служанками в доме, не находя нужным это скрывать.
Марция не любила вспоминать о Пизоне. Но почему-то вспоминала постоянно.
Сейчас она пила вино и рассматривала стоящую на деревянном помосте глыбу мрамора. Обтесанная вчерне, она уже содержала намек на форму. Угадывалось стоящее вертикально человеческое тело. Отставленная в сторону нога. Гордо вскинутая голова. Стоило прищурить глаза – и можно было угадать нечто большее.
Марция поднялась и, держа чашу в руках, обошла каменную глыбу. Инструменты лежали в ящике, ожидая, что она возьмет их в руки. Марция медлила. А если так и оставить глыбу? Не человек, но намек на человека, не лицо – но лишь едва угадываемые скулы, резкий прочерк носа, будто залепленные воском глазницы. Лишь
высокий лоб отчетливо и мощно высунулся из камня. Красивый лоб. Красивая голова. Марция отставила чашу и, встав на скамейку, погладила незавершенную статую по плечу, будто пыталась под слоем мрамора нащупать упругие мускулы гладиатора. Статую Вера заказал ей Римский исторический музей. Гладиатор, выигрывавший трижды Большие Римские и дважды Аполлоновы игры, должен быть увековечен в мраморе.
– Неплохое начало. Но смотри не ошибись, не затащи и этого гладиатора к себе в койку, – раздался за спиной насмешливый голос.
Марция вздрогнула всем телом и медленно, стараясь унять охватившую ее дрожь, обернулась.
- Предыдущая
- 23/121
- Следующая
