Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна - Страница 16
- Предыдущая
- 16/95
- Следующая
Ариетта пожала плечами:
– Почему-то думала, что гений Империи должен быть более рассудительным.
– Ну был я, был рассудительным когда-то. Но теперь-то я человек! Могу позволить себе безумства… гениальные безумства – учти.
Рядом с Гимпом все казалось другим – и слова, и поступки. Будто не жизнь живёшь, а захватывающую книжку читаешь. И бояться рядом с ним было невозможно. Ариетта и не боялась. Вот только противный тонкий голосок благоразумия пищал в ухо: «Остерегись, остерегись…»
– А сам ты не можешь его… кинуть…
– Нет. Не могу. Ты что, забыла – я слепой.
– Не ходи туда, – взмолилась она. – Не надо! Давай будем просто жить. Я буду писать стихи…
– Разве можно просто жить и писать стихи? Для стихов надо жить не просто.
– Наплюй на ловцов.
– Не могу. Я – гений.
– Тогда ты погибнешь!
Он лишь рассмеялся в ответ.
– Если не погиб в Нисибисе, то как могу погибнуть здесь?
Что ей оставалось – только уступить.
Вечером жара не спала. Камни отдавали накопленный за день жар. Ветер, едва дохнув, тут же затихал. Все окна были распахнуты. На крышах слышались шаги и возня – обитатели инсул выбирались туда с наступлением темноты.
Собачье время. Каникулы, одним словом. Ариетта вздохнула. Хорошо бы удрать из Рима в прохладу загородной виллы. Но куда ей деваться? Денег нет. Все полученное за книгу растрачено без остатка. Долгов – три тысячи.
Новую подачку из меценатского фонда ещё ждать и ждать. Стихи – ловушка неведомых ловцов. Попал в неё – и уже не выбраться, не уйти. Кому и для чего ты нужен – непонятно. Что-то такое щебечешь и задыхаешься от восторга. И варишься в каменном котле вместе с городом. И в конце концов понимаешь, что не нужен никому.
Итак, Гимп встал в лужу и ждал. Ариетта стояла рядом за колонной вестибула и тоже ждала. Старый дом, спрессованный временем в неразрушимый монолит, был обвит плющом. Свет из окна золотил глянцевые листья. Где-то звучала музыка, где-то плакал ребёнок. Жизнь вросла в камень и стала с ним единой. Люди внутри камня, внутри города. Им хорошо. А она, Ариетта, снаружи. И Гимп снаружи.
Ариетта была готова выть в голос от страха. Но она не выла. Она сочиняла стихи. Стихи выходили красивые, но она их тут же забывала.
А Гимп стоял в луже и что-то насвистывал. Ждал. Когда они придут.
И они пришли. Обычные люди в чёрных туниках. Они вытащили моток белой прочной верёвки и принялись окутывать Гимпа, как пауки. И тогда Ариетта подошла сзади и закричала:
– Гимп!
Она вскинула руки, будто хотела протиснуться к гению. И уронила – как ей показалось, очень ловко – жука за шиворот одному из ловцов. Ловец повернулся и ударил её по лицу. Не рукой, а чем-то жёстким и холодным. И лица у Ариетты не стало – его срезало начисто. Оно упало на асфальт и осталось лежать – белая безглазая маска с пустым ртом. Ариетта схватилась руками за голову и нащупала что-то липкое, скользкое… Самое ужасное, что глаза у неё сохранились. Она видела. Видела, как Гимп повернулся к ней и крикнул:
– Уходи, Ари!
В его слепых глазах застыл ужас.
Она наклонилась поднять лицо. Но не смогла – кто-то из ловцов наступил на него ногою. И оно превратилось в чёрный грязный лоскут.
А ловцы потащили запелёнутого в верёвочный кокон Гимпа. И чёрная лужа, поймавшая Гимпа, вприскачку послушной собачонкой кинулась следом. Но Ариетта не побежала за ними. Она ползала по мостовой и искала потерянное лицо. Кровь хлестала из раны на камни. И где-то очень далеко выла сирена «неспящих».
Глава 5
Августовские игры 1975 года (продолжение)
«Что делать теперь, когда Рим лишился своей мечты? Прежде каждый ребёнок в самом дальнем уголке Империи знал: ты – гражданин Рима, твои желания исполнятся. А что теперь? Что теперь – вопрошаю я?»
«Гней Галликан».
«Ловцы впервые напали на человека. Прежде ловцов интересовали только гении. Кто же эти таинственные ловцы? Не пора ли вигилам вплотную заняться ими?» «По прогнозам метеорологов жаркая погода продержится в ближайшие дни».
Сторонники Бенита в сенате держались тесной группой. Он и сам удивился тому, как быстро ему удалось сколотить вокруг себя кучку преданных и, главное, яростных единомышленников.
Оказывается, в уравновешенном и благополучном обществе достаточно людей, которым необходима не благовоспитанность, а ругань, не логические доводы, а площадная брань. «Мои шлюхи», – мысленно называл их Бенит. Вслух назвать не отваживался. Но, возможно, скоро так и назовёт. И им понравится. Он был уверен, что понравится.
Репортёры вертелись вокруг него. Бенит обожал репортёров. Делал вид, что нападает на них, а на самом деле весело играл с ними. Кот так играет с мышами. Каждый новый скандал добавлял ему внимания. Каждый новый репортёр добавлял ему популярности – не важно, о чем писал служитель стила – о проигранных в алеаториуме тысячах или о пожертвованиях на обучение сирот.
По закону (ах, эти дурацкие законы) во время прений в курии Бенит должен был высказываться в конце. И он самодовольно жмурился, предвкушая… И вот настал его черёд.
– О чем вы тут болтаете, седые комарики! – сказал Бенит, поднимаясь. – О потерях, о язвах, о болезнях. Что толку сожалеть об утраченном. Надо взять на себя новую обязанность. Вернуть гражданам Великого Рима их права. Они могли исполнять желания, и все перегрины завидовали избранным счастливцам. На этом тысячу лет стояла Империя. Но Руфин и Элий своими интригами лишили римлян этого права. И первое, что нужно сделать, – вернуть утраченный дар! Верните Риму дар богов! – И он погрозил неведомо кому кулаком. Может, самим богам? А может, покойному Августу? – Деньги – тьфу! Я презираю деньги!
Сенаторы слушали.
– Но это невозможно… – прошептала Верония Нонниан.
– Невозможно? Почему? Потому что вы этого не можете? Не знаете как? —
Бенит расхохотался. – А я знаю. И дарю римским гражданам то, что они утратили,-отныне пусть они обращаются ко мне, и я исполню их желания. Мечта Империи в моих руках!
- Предыдущая
- 16/95
- Следующая
