Ваня+Даша=Любовь - Булычев Кир - Страница 3

• Предыдущая
• 3/19
• Следующая

– Да скорее же! – закричал Григорий Сергеевич. – Отключите его!

Я вздрогнул и отпустил Олежку.

Блох не удержал его, и Олежка свалился на пол, а Блох сверху на него. Я отпрыгнул в сторону, и тогда Григорий Сергеевич с Леной поспешили на помощь молодому врачу.

Они потащили Олежку к двери.

Именно потащили, держа под мышки и за голову.

Мне было стыдно. И за Олежку, который настолько потерял себя, и, конечно же, за себя самого. Не знаю, почему мой мозг воспринял крик доктора «отключите его» как относящийся ко мне. Ведь я знал, что мне пока ничего не угрожает… ах, какое неправильное выражение: мне не угрожает!

Откуда могло возникнуть слово «угроза»? Какой стыд!

Я поднялся с пола и сказал:

– Простите, я споткнулся.

Но никто меня не слушал.

Некоторые вернулись к столу и стали доедать печенье и конфеты. И не было рядом врачей, чтобы остановить этот пир, могущий повредить обмену веществ.

Я тоже подошел к столу и уселся на свое место.

– Претендуешь на медаль? – спросил Лешенька.

– Я ни на что не претендую, но делаю то, что подсказывает мне совесть.

Врачи не возвращались. Впрочем, им не нужно было возвращаться. Они заняты.

В помещении постепенно наступила вечерняя тишина и покой. Это не означает, что никто не думал об Олежке. Конечно, думали и даже переживали.

Когда Лешенька предложил мне сыграть в шахматы, я сел напротив него, но продолжал думать, почему же Олежка проявил такую душевную слабость? Я не ожидал от него.

Лешенька сделал первый ход, я, не думая, ответил. Мы разыграли индийское начало, потом Лешенька задумался. И я задумался.

Я думал дольше, потому что меня вернул к действительности голос Лешеньки:

– Может, пойдем спать?

– Сейчас.

Почему-то с потолка стал сыпать мелкий дождик – слишком велика была конденсация пара в гостиной. Григорий Сергеевич как-то предупреждал об этом, но я забыл физическое объяснение явления.

Володичка подъехал к нам на коляске и сказал:

– У тебя конь под боем.

– Извини. – Я убрал коня, а Лешенька сказал:

– Ход сделан.

– Но это же товарищеская партия, – возразил я.

– С каждым днем все меньше товарищей, – заметил Володичка.

– И если мы будем такими же баранами, как Олег, скоро не останется совсем.

– А что ты предлагаешь? – спросил Володичка.

– Тебе уже поздно, ты списанный элемент, – сказал Лешенька.

– Не так все просто. Мне Блох гарантировал, что они регенерируют ноги.

– Скорее, из твоих ног кому-то сделают костыли, – уточнил Лешенька.

– Иногда ты меня раздражаешь, – сказал я.

– Кто-то должен раздражать баранов, хотя они все равно пойдут на бойню.

– Лешенька, в такой день! – возмутился я. – Мне за тебя стыдно.

– А чем этот день хуже любого другого? – спросил Лешенька. – Может, именно сегодня и надо говорить друг другу правду.

– Что ты имеешь в виду под правдой? – Это был голос Вадимчика. Хотя мы отличаемся друг от друга, голоса у всех схожие. По телефону я не смог бы различить. Но когда мы в комнате, рядом, то я с закрытыми глазами скажу, Венечка это или Олежка.

– На бойне есть должность барана, который ведет за собой стадо. Он говорит коровам и овцам: «Я здесь давно живу. Там, за углом, есть неплохое зеленое поле с нежной травой. Построимся, дорогие друзья, и в путь!»

– При чем тут Олег? – спросил Володичка.

– Ни при чем. Но еще полгода назад нас было восемнадцать человек. Сейчас – двенадцать с половиной. Завтра будет на одного меньше. Через год на наших мягких койках будут спать другие люди, другой клон. А сколько их было до нас?

– Мы пионеры испытаний, – отрезал я. – Мы – первые.

– А тебя никогда не удивляло, что в коридоре есть галерея спасенных за наш счет и в ней по крайней мере три десятка знаменитостей? Как их могли спасти шесть или семь членов нашего клона?

Каждому из нас приходится переживать минуты сомнений и даже страха. И единственное, что удерживает нас на уровне чистых и высоких помыслами юношей, это уверенность в правильности нашего пути, это понимание истинности нашего дела.

Вот это я и сказал моим одноклеточным братьям. И знал, что большинство разделяет мою точку зрения. Но не Лешенька. Проклятый Лешенька!

– Баран – патриот идеи все равно остается бараном, – сказал Лешенька. – И его мясо не становится жестче.

– Как ты смеешь говорить эти слова, когда наш товарищ и брат в нескольких метрах отсюда сосредоточенно готовится к завтрашнему подвигу!

– Ты называешь это подвигом?

– Я тебя убью! – вскочил я.

– А тебя убьют без моей помощи, – сказал Лешенька. – Тебя не спросят даже, хочешь ли ты жить. Хочешь ли ты жениться, иметь детей…

– Это наш долг! – закричал я.

– Кто тебе это сказал? – спросил Лешенька. Он криво усмехался. Мы все так усмехаемся, когда хотим обидеть, разозлить недруга.

– Это сказал… это сказал мой учитель, Григорий Сергеевич.

– И знаешь ли ты, сколько он получает за каждый наш жертвенный подвиг? Ты задумывался об этом?

Если бы не тот вечер, не прощание с Олежкой, которого только что увели навсегда, я бы никогда не кинулся на своего близнеца. Я любил Лешеньку, даже если он заблуждался. Но не смейте отбирать у меня цель жизни. Человек без цели становится куском навоза в проруби. Недаром Григорий Сергеевич часто приводил нам примеры из истории Советского Союза, и в первую очередь Великой Отечественной войны. Она доказала, что в жизни всегда найдется место подвигу. Григорий Сергеевич как-то сказал нам в задушевной беседе: «Я хотел бы, чтобы наш Институт назвали учреждением имени Александра Матросова, который закрыл своей грудью амбразуру, то есть отверстие, сквозь которое вел огонь вражеский пулемет».

– Не смей врать! – кричал я, наскакивая на брата. – Не смей клеветать на моего кумира!

Лешенька, отбиваясь от меня, гнул свое:

– Кумир останется жив и заведет других идиотов, как ты!

– Мне не важно, что случится со мной, я хочу, чтобы продолжался прогресс и во главе прогресса стоял бы наш Григорий Сергеевич.

Я даже понимал, что слова мои звучат по крайней мере наивно, и мне было неприятно слышать смешки тех, кто растаскивал нас с Лешенькой.

И тут в комнату ворвался доктор Блох.

– Что за шум? – крикнул он от дверей.

Он не вошел в комнату.

У меня создается впечатление, что он нас порой побаивается. Как будто входит в клетку с дрессированными хищниками.

В тот момент нас уже растащили, и мы по инерции размахивали руками, словно дрались с невидимыми противниками.

– Что за шум? – повторил Блох нарочито громко и весело. Натужно спросил, даже голос в конце фразы сорвался. – Что за шум, а драка есть?

– Ничего не случилось, – первым отозвался Володичка. – Шахматный спор.

– Как не похоже на вас, – сказал Блох. – Такие выдержанные люди, гордость нашего общежития.

– Шахматы… шахматный… пустяки… – галдели остальные.

– Не хотите говорить, не надо, – сказал Блох. – Тогда попрошу расходиться по спальням.

Спальнями у нас называются палаты, чтобы все было, как на воле.

В каждой по четыре койки. И больше ничего – что делать в спальнях? Только спать. Правда, некоторые держат журналы или карты для пасьянса.

У нас в спальне одна койка пустует. Уже второй месяц. Но Мишенька спал не с нами.

Мы улеглись, свет погас, но если я хочу, могу включить настольную лампочку, на полчаса, не больше, чтобы не повредить глазам.

Мои соседи – Барбосы, так у нас шутливо называют Бориса с Глебом – что-то задерживались. Они сегодня вообще с утра были молчаливы, может, потому что дружили с Олегом.

Только я вытянулся на кровати, лежа на спине и сложив руки на груди – это оптимальный способ отдыха, – как в спальню кто-то вошел. То есть я с самого начала догадался, что это Григорий Сергеевич. Пришел пожелать нам приятных снов.

– Где Барбосы? – спросил он.

– Куда они денутся, – сказал я. – Возникнут.

• Предыдущая
• 3/19
• Следующая