Умение кидать мяч - Булычев Кир - Страница 9
- Предыдущая
- 9/11
- Следующая
Андрей Захарович взял тайм-аут. И когда мы подошли к нему, он глядеть на меня не стал, а сказал только:
– Сергеев, выйдешь вместо Коленкина.
Я отошел в сторону, чтобы не столкнуться с Сергеевым, который подбежал к остальным.
– Подожди, – бросил в мою сторону Андрей Захарович.
Я уселся на скамью, и запасные тоже на меня не глядели. И я не стал дожидаться, чем все это кончится. Я прошел за спиной тренера.
– Куда вы? – спросила Валя. – Не надо...
Но я не слышал, что она еще сказала. Не хотел слышать.
Я прошел к себе в комнату, достал из-под кровати чемодан и потом надел брюки и рубашку поверх формы – переодеваться было некогда, потому что каждая лишняя минута грозила разговором с тренером. А такого разговора я вынести был не в силах.
Я задержался в коридоре, выглянул на веранду. Никого. Можно идти. С площадки доносились резкие голоса. Кто-то захлопал в ладоши.
– Где Коленкин? – услышал я голос тренера.
Голос подстегнул меня, и я, пригибаясь, побежал к воротам.
У ворот меня встретил доктор. Я сделал вид, что не вижу его, но он не счел нужным поддерживать игру.
– Убегаете? – спросил он. – Я так и предполагал. Только не забудьте – вам очень полезно обливаться по утрам холодной водой. И пешие прогулки. А то через пять лет станете развалиной.
Последние слова его и смешок донеслись уже издали. Я спешил к станции.
В полупустом вагоне электрички я клял себя последними словами. Потная баскетбольная форма прилипла к телу, и кожа зудела. Зачем я влез в это дело? Теперь я выгляжу дураком не только перед баскетболистами, но и на работе. Все Курлов... А при чем здесь Курлов? Он проводил эксперимент. Нашел послушную морскую свинку и проводил. Я одно знал точно: на работу я не возвращаюсь. У меня еще десять дней отпуска, и, хоть отпуск этот получен мною жульническим путем, терять его я не намерен. Правда, я понимал, что моя решительность вызвана трусостью. С какими глазами я явлюсь в отдел через три дня после торжественного отбытия на сборы? А вдруг упрямый Андрей Захарович будет меня разыскивать? Нет, вряд ли после такого очевидного провала. Уеду-ка я недели на полторы в Ленинград. А там видно будет.
Так я и сделал. А потом вернулся на работу. Если меня и разыскивал тренер, то жаловаться на то, что я сбежал со сборов, он не стал. И я его понимал – тогда вина ложилась и на него. На каком основании он нажимал на кнопки и выцыганивал меня? Зачем тревожил собственное спортивное начальство? Итак, меня списали за ненадобностью.
А Курлова я встретил лишь по приезде из Ленинграда. В лифте.
– Я думал, – сообщил он не без ехидства, – что вы уже стали баскетбольной звездой.
Я не обиделся. Мое баскетбольное прошлое было подернуто туманом времени. С таким же успехом оно могло мне и присниться.
– Карьера окончена, – сказал я. – А как ваши опыты?
– Движутся помаленьку. Пройдет несколько лет – и всем детям будут делать нашу прививку. Еще в детском саду.
– Прививку Курлова?
– Нет, прививку нашего института. А что вас остановило? Ведь вы, по-моему, согласились на трудный хлеб баскетболиста.
– Он слишком труден. Кидать мячи – недостаточно.
– Поняли?
– Не сразу.
Лифт остановился на шестом этаже. Курлов распахнул дверь и, стоя одной ногой на лестничной площадке, сказал:
– Я на днях зайду к вам. Расскажете об ощущениях?
– Расскажу. Только заранее должен предупредить, что я сделал лишь одно открытие.
– Какое?
– Что могу большие деньги зарабатывать на спор. Играя на бильярде.
– А-а-а... – Курлов был разочарован. Он ждал, видимо, другого ответа.
– Ну, – подумал он несколько секунд, – детей мы не будем учить этой игре. Особенно за деньги. Зато хотите верьте, хотите нет, но наша прививка сделает нового человека. Человека совершенного.
– Верю, – сказал я, закрывая дверь лифта. – К сожалению, нам с вами от этого будет не так уж много пользы.
– Не уверен, – ответил он. – Мы-то сможем играть на бильярде.
Уже дома я понял, что Курлов прав. Если через несколько лет детям будут вводить сыворотку, после которой их руки будут делать точно то, чего хочет от них мозг, это будет уже другой человек. Как легко будет учить художников и чертежников! Техника будет постигаться ими в несколько дней, и все силы будут уходить на творчество. Стрелки не будут промахиваться, футболисты будут всегда попадать в ворота, и уже с первого класса ребятишки не будут тратить время на рисование каракулей – их руки будут рисовать буквы именно такими, как их изобразил учитель. Всего не сообразишь. Сразу не сообразишь. И, придя домой, я достал лист бумаги и попытался срисовать висевший на стене портрет Хемингуэя. Мне пришлось повозиться, но через час передо мной лежал почти такой же портрет, как и тот, что висел на стене. И у меня несколько улучшилось настроение.
А на следующий день случилось сразу два события. Во-первых, принесли из прачечной белье, и там я, к собственному удивлению, обнаружил не сданную мной казенную форму. Во-вторых, в то же утро я прочел в газете, что по второй программе будет передаваться репортаж о матче моей команды, моей бывшей команды. В той же газете, в спортивном обзоре, было сказано, что этот матч – последняя надежда команды удержаться в первой группе и потому он представляет интерес.
Я долго бродил по комнате, глядел на разложенную на диване форму с большим номером «22». Потом сложил ее и понял, что пойду сегодня вечером на матч.
Я не признавался себе в том, что мне хочется посмотреть вблизи, как выйдут на поле Коля и Толя. Мне хотелось взглянуть на Валю – ведь она обязательно придет посмотреть, как играют последнюю игру ее ребята. А потом я тихо верну форму, извинюсь и уйду. Но я забыл при этом, что если команда проиграет, то появление мое лишь еще больше расстроит тренера. Просто не подумал.
Я пришел слишком рано. Зал еще только начинал заполняться народом. У щита разминались запасные литовцев, с которыми должны были играть мои ребята. Все-таки мои. Мое место было недалеко от площадки, но не в первом ряду. Я не хотел, чтобы меня видели.
Потом на площадку вышел Андрей Захарович с массажистом. Они о чем-то спорили. Я отвернулся. Но они не смотрели в мою сторону. И тут же по проходу совсем рядом со мной прошел доктор Кирилл Петрович. Я поднял голову – и встретился с ним взглядом. Доктор улыбнулся уголком рта. Наклонился ко мне:
– Вы обтираетесь холодной водой?
– Да, – ответил я резко. Но тут же добавил: – Пожалуйста, не говорите тренеру.
– Как желаете, – сказал доктор и ушел.
Он присоединился к тренеру и массажисту, и они продолжили разговор, но в мою сторону не смотрели. Значит, доктор ничего не сказал. Андрей Захарович раза два вынимал из кармана блокнот, но тут же совал его обратно. Он очень волновался, и мне было его жалко. Я посмотрел вокруг – нет ли здесь его жены. Ее не было. Зал заполнялся народом. Становилось шумно, и возникала, охватывала зал особенная тревожная атмосфера начала игры, которую никогда не почувствуешь, сидя дома у телевизора, которая ощущается лишь здесь, среди людей, объединенных странными, явственно ощутимыми ниточками и связанных такими же ниточками с любым движением людей на площадке.
А дальше все было плохо. Иванов несколько раз промахивался тогда, когда не имел никакого права промахнуться. Коля к перерыву набрал пять персональных и ушел с площадки. Сергеев почему-то прихрамывал и опаздывал к мячу. Андрей Захарович суетился, бегал вдоль площадки и дважды брал тайм-аут, что-то втолковывая ребятам.
Валя и ее подруги сидели в первом ряду. Мне их было видно. И я все надеялся, что Валя повернется в профиль ко мне, но она не отрываясь смотрела на площадку. К перерыву литовцы вели очков десять. Задавят. Зал уже перестал болеть за мою команду. А я не смел подать голос, потому что мне казалось, что его узнает Валя и обернется. И тогда будет стыдно. Рядом со мной сидел мальчишка лет шестнадцати и все время повторял:
- Предыдущая
- 9/11
- Следующая
