Улпан ее имя - Мусрепов Габит Махмудович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/70
• Следующая

Есеней рад был бы успокоить ее, утешить, сказать, что больше нечего бояться… Но он не знал, найдет ли такие слова, чтобы не выдать своих вчерашних ночных мыслей, и взглянул на Мусрепа.

А Мусреп тоже понимал – пора вмешаться, но думал, что это сделает сам Есеней, и теперь, после его кивка, заговорил:

– Улпанжан… Незачем плакать, беда миновала. Видишь, сам аллах направил наших коней к вашему дому. Мы желаем этому очагу только добра – подоспели в самое время! Больше никто не осмелится гнаться за тобой, врываться в юрту к твоему отцу. Мы будем тебя оберегать. Кто для нас дороже дочери Артеке и нашей женеше? Что пожелаешь, то и сделаем… А впереди у тебя – только счастье, перестань плакать.

Рыдания стихли, но плечи у нее продолжали вздрагивать, и Артыкбай горестно сказал:

– Здесь нас около сорока семей курлеутов… Но аулом мы собираемся лишь летом, а к зиме разбредаемся кто куда. К зиме ставим юрты по опушкам густых лесов, чтобы укрыться от буранов. Для нас был бы черный день… Если бы не вы… Есеней, нам всем в Каршыгалы хватит места. Ты сам, со своим косом, располагайся по соседству.

– Артеке, я виноват, что не появлялся тринадцать лет… Не могу вам отказать, о чем бы ни попросили. Я еще решил – чтобы проучить вашего свата, я один свой кос поставлю на зиму вблизи от его аула.

– Ойбай-ау! Ты разоришь его…

– Пусть… А свой косяк можете присоединить к табунам Садыра, чтобы Улпан не надо было, как табунщику, по ночам, в зимнюю стужу…

После ужина гости стали собираться. Улпан улыбнулась на прощанье – первая улыбка за вечер.

Утром Садыр, по пути к становищу Есенея, лишний раз постарался убедить пленников – кто позволяет себе проявлять силу с беззащитными, не должен рассчитывать на снисхождение тех, кто сильнее их… Он связал им за спиной руки, шапки содрал и засунул каждому за пазуху. Сам ехал сзади, держа пику наперевес. А сбоку – Кенжетай, которого Есеней прислал за ним.

– Керей-уак кекеку, Суир-батыр текеку! – весело выкрикивал он присловье, предупреждающее, что никому не следует враждовать с керей-уаками, иначе им отомстит славный Суир-батыр, чьи подвиги не померкли за давностью лет и чье имя в роду сибанов до сих пор звучит как боевой клич.

Спотыкаясь и чуть не падая, пленники мели подолами длинных кафтанов снег, нападавший за ночь. Они были голодны. Суир-батыра они не очень опасались – тот давно умер, зато были наслышаны о жестокой непримиримости Есенея к ворам и разбойникам.

А Садыр вслух описывал будущее, которое их ждет:

– Ах, шайтан… Придется мне, не жалея времени, гнать вас так до самого Стапа. В Стапе полечат лохмотья ваших отмороженных ушей. Месяца два пройдет. А потом каждому на лбу выжгут каленым железом – «вор-умыкатель». Молю аллаха, чтобы мне в руки дали клеймо! А потом – прощайте… Русский урендык погонит вас в те края, где ездят на собачьих упряжках.

Садыр говорил больше для острастки, чтобы джигиты перед Есенеем не жаловались на ночные плети.

– Керей-уак кекеку, Суир-батыр текеку! – продолжал он. – До собачьих упряжек вас будут гнать две зимы и два лета. Живей! Что вы ноги волочете, как хомяки! Есеней-бий ждет!

Становище Есенея находилось неподалеку от становища Садыра, и он не успел предсказать дальнейшую их судьбу, а они уже дошли до места. Джигиты, переступив порог, пали ничком перед грозным бием, коснувшись лбами земли в знак покорности. И робко присели у порога, согнув одно колено.

– Можешь идти, – сказал Есеней Садыру. – Переводи в Каршыгалы свой кос, мы договорились с Артыкбаем.

Садыр вышел. Он снова был табунщиком – табунщиком, а не батыром, как вчера вечером, как сегодня утром. Есеней рассматривал пленников.

– Ну… – обратился он к ним. Ответил тот, с кошачьими усами:

– Мы ваши сородичи, ага-султан… Мы кереи… Мы живем возле Баглана. Мы…

– Вчера ты первым ворвался в дом к Артыкбай-батыру… Ты распоряжался… Кто ты?

– Я старший сын Тулена, меня зовут Мырзакельды. Мой младший брат с малых лет болеет. К зиме ему стало хуже. Мы думали, если невесту привезти, может, брату полегчает.

Это он успел придумать за ночь, как-то смягчить Есенея – младший брат болен, а он жалеет младшего брата, и потому…

– Кто же больного женит? – спросил Есеней.

– Мы надеялись, он воспрянет духом с молодой женой. А калым был уплачен, мы считали – келин[30] принадлежит нам…

– Но ведь Артыкбай-батыр вернул вам все.

– Нет, не все. Приплод за десять лет так и не вернул.

– Е-е!.. – разгадал Есеней. – Если Улпан овдовела бы, она тебе досталась бы?

– Да, таксыр[31]… – не осмелился возражать Мырзакельды.

Коварство у казахов обычно куцее, как заячий хвост! Брат – при смерти. Стоит привезти домой келин, она вскоре останется вдовой, и тогда старший брат – преемник младшего по всем законам аменгерства.

– Это твой отец придумал или ты сам?

– Мы не говорили отцу – ни я, ни брат… Продолжать разговор не было надобности, и Есеней сказал:

– Уезжайте. Я не велю гнать вас в Стап к урендыку. Твой отец требует у Артыкбая остатки калыма? Пусть сам приедет ко мне. Или нет… – решил он высказать свою угрозу. – Во второй половине зимы я один кос поставлю у вас. Тогда и увижусь с ним, так передай отцу. Кенжетай, развяжи им руки и отпусти. Но если встретишь их здесь…

– Никогда, таксыр! – воскликнул Мырзакельды. Джигиты низко поклонились Есенею и вышли.

Со вчерашнего вечера никто из них ничего не ел, а еще им предстояло пешком плестись к становищу Садыра, где были привязаны их кони, тоже со вчерашнего вечера.

Садыр, который собирался переезжать к Артыкбаю, проводил их долгим взглядом. Жаль… Подобрел Есеней к старости, даже выпороть не приказал. Хорошо еще, что он сам… Хоть и табунщик, а никакой не бий!

Голодные джигиты на голодных конях, которые застоялись и дрожали от холода, ехали к лесу.

Все обошлось, Есеней не стал их наказывать строго, но Мырзакельды встревожился не на шутку. Если бий один свой кос поставит у них, такое бедствие можно приравнять к джуту! Их казан, не успев наполниться, выплеснется до дна! На что понадобилась какая-то нищая девка, цена ей каких-то пять кобылиц! Но другой такой не найдешь, и она бы принадлежала, принадлежала ему, Мырзакельды, если б удалось вчера схватить ее и увезти домой.

Они направлялись к дальнему родственнику, в этом же Каршыгалы. Он тайно им помогал в похищении Улпан, и они долго петляли, чтобы запутать следы, прежде чем подъехали к одинокой юрте на окраине леса.

Родство с ним действительно было не самым близким, но все-таки – родством. Рымбек – так его звали – был мужем внучки Игамберды, а сам он племянником приходился Каиргельды – сыну Карабая, а Карабай родился от Акбайпак, младшей сестры матери Тлепбая. А Тлепбай был дедом того самого Тулена, который сосватал Улпан за своего младшего сына Мурзаша.

Рымбек был дома.

Это он постоянно сообщал семье Тулена, где стоит юрта Артыкбая, когда курлеуты, по своему обыкновению, разбрелись к зиме. «Украсть Улпан легче, чем поймать гусенка», – утверждал он за дастарханом.

А вчера вечером Рымбек показал дорогу Мырзакельды и его джигитам, помог им спрятаться неподалеку от того места, где пасется косяк Артыкбая. С ними дождался появления Улпан. Они погнались за девушкой, а он, считая дело сделанным, заторопился домой и всю ночь носа не высовывал.

От юрты к юрте – весть о ночном происшествии задолго до рассвета обошла все сорок разбросанных в Каршыгалы семей курлеутов. И все они считали долгом навестить Артыкбая, выразить радость по поводу избавления Улпан от опасности…

Поехал и Рымбек, не мог не поехать. Слышал разговоры, от которых ему и возле огня в очаге становилось зябко.

– Если бы не гостил у вас благородный Есеней, мы бы потеряли нашу Улпанжан!

• Предыдущая
• 13/70
• Следующая