Сезон штормов - Асприн Роберт Линн - Страница 24

— Мы еще добьемся своего, — бросил Уэлгрин в темноту, не заметив, что Трашер подошел и сел рядом.

— Добьемся где? — спросил коротышка. — Сейчас нам нельзя направляться в столицу, согласен?

— Мы отправимся в Санктуарий.

Трашер с трудом скрыл свое удивление. Жгучая ненависть Уэлгрина к городу, где он родился, была хорошо известна. Даже его собственные люди не подозревали, что они когда-нибудь вернутся туда.

— Ну что ж, думаю, в трущобах Санктуария можно переждать что угодно, — согласился Трашер.

— Можно не только спрятаться, но и получить нашу сталь.

Утром выступаем в южном направлении. Поднимай людей.

— Через пустыню?

— Там нас никто не будет искать.

Отдав приказание и убедившись, что оно выполняется, Уэлгрин направил свою лошадь в темноту. Он привык к бессонным ночам. По правде говоря, он отдавал им предпочтение перед снами, полными кошмаров. Тем более сегодня Уэлгрину было не до сна.

Трашер был прав, в Санктуарий легко спрятаться. Отец Уэлгрина скрывался там, но пребывание в городе ничуть не изменило его в лучшую сторону. В городе, который терпел практически любого, он кончил свою жизнь, будучи изрубленным на кусочки и проклятым людьми С'данзо с базара. Именно смерть отца и воспоминания о проклятии преследовали Уэлгрина по ночам.

Говоря по правде, это было не совсем его проклятие, а проклятие отца. Отец дня не мог провести без женщины. Резель была последней в длинной череде безымянных женщин, прошедших через детство Уэлгрина. Она была красавицей рода С'данзо, необузданная даже по их цыганским меркам. Род предрекал ей насильственную смерть, когда она покинула его, чтобы прожить четыре года в гарнизоне Санктуария, состязаясь с отцом Уэлгрина в темпераменте.

Однажды ночью его отец напился пьяным, и в нем пуще обычного взыграла ревность. Резель — все, что осталось от нее, — вместе с телами животных была найдена возле склепа. Цыгане забрали останки и глубокой ночью вернулись в гарнизон. Семь вооруженных ножами мужчин в масках вырезали плоть у отца Уэлгрина и скрепили его кровью свои проклятия. В углу они обнаружили двух испуганных детей, Уэлгрина и дочь Резель Иллиру. Они и их пометили кровью и проклятиями.

Той же ночью, еще до восхода солнца, Уэлгрин бежал и до сих пор находился в бегах. И только сегодня он направился обратно в Санктуарий.

Уэлгрин потрепал гриву своей лошади, не обращая внимания на поглотившее их облако пыли. Все вокруг было покрыто тонким слоем песка из пустыни, только волосы Уэлгрина казались нетронутыми, правда, они всегда были цвета пересохшей соломы. Он благополучно провел своих людей через пустыню в Санктуарий. Конец пути был близок, и усталость давила на них словно пыль. В молчании они ожидали возвращения Трашера, посланного на разведку.

Уэлгрин не осмелился посетить город сам. Высокий, бледный, несмотря на солнце пустыни, с заплетенными в косички волосами, затянутыми лентой бронзового цвета, он слишком привлекал внимание, чтобы заниматься разведкой. К тому же он был объявлен вне закона и разыскивался властями за побег из гарнизона. Он, конечно, мог сослаться на Килайта, сохраняя в мешочке на поясе тщательно опечатанные свитки пергамента.

Но их обнародование указало бы Килайту, что он еще жив. Лучше, пожалуй, было оставаться вне закона.

Невысокого роста курносый Трашер — человек, которого никто не запомнит. Способный и преданный делу, он сумеет избежать опасностей города и устоять перед его скромными соблазнами. К наступлению ночи у Уэлгрина и его людей появятся крыша над головой и вдоволь воды. И вино, вкус которого он почти забыл.

После того как полуденные тени удлинились, в дюнах появился Трашер. Уэлгрин дал ему знак поторопиться. Тот пришпорил коня и галопом понесся навстречу. Трашер и его конь очистились от налета желтого песка. Уэлгрин подавил приступ зависти.

— Эй, Траш! Будем мы сегодня ночевать в городе? — прокричал один из подчиненных Уэлгрина.

— Полный комфорт, и по бабенке на каждой коленке, — засмеялся Трашер.

— Боже милостивый, я думал, мы направляемся в Санктуарий, а попали в рай.

— Близко к нему, если не будешь особенно разборчив.

Спешившись, Трашер направился к Уэлгрину и поведал о своих впечатлениях.

— Похоже, ты остался доволен. Неужели город так сильно изменился с тех пор, как мы покинули его? — спросил командир.

— Да, сильно. Можно подумать, что этим путем прошли нисибиси. В Санктуарий наемников больше, чем в Рэнке. На нас никто не обратит внимания. Подонки боятся высунуть нос на свет божий, и если ты хорошо владеешь мечом, найдется немало желающих нанять тебя. Деньги принца давно обесценились. Ему теперь приходится рассчитывать на гражданскую милицию. Риггли — все до единого — напыщенные и…

— Что за наемники? — прервал рассказчика Уэлгрин.

— Из Священного Союза, — сказал Трашер с заметной неохотой.

— Ублюдки Вашанки. Их много? И кто их возглавляет, если вообще у них есть командир?

— О количестве не знаю, они держатся особняком. Они хуже собак, хуже чумы. Поговаривают, что теперь, после смерти их предводителя, они служат принцу. А верховодит ими Темпус.

Они готовятся к походу на нисибиси, а Темпус строит новую крепость на Подветренной окраине города.

Уэлгрин отвернулся. Он никогда не ссорился с Темпусом-Тейлзом. Правда, Темпус был склонен к высокомерию, садизму и слыл воплощением вероломства, но он вращался в кругу властителей, поэтому Уэлгрин мог только восхищаться им. Подобно многим, он слышал россказни Темпуса о самоисцелении и его полубожественном происхождении. Вне всякого сомнения, если Темпус заинтересуется энлибарской сталью, никто не посмеет помешать ему.

— Они называют себя «пасынками» или что-то в этом роде, — продолжал Трашер. — Они собрались у Джабала, а самого Джабала в последние месяцы никто не видел. Не видно на улицах и его людей, если не считать масок, прибитых тут и там к столбам.

— Священный Союз, пасынки, сучьи дети.

Уэлгрин разделял предубеждение большинства императорской армии против элитной группы. Санктуарий всегда был захолустьем. Ни один здравомыслящий гражданин Рэнке не вздумал бы провести здесь время. И если Санктуарий превратился в убежище не только для Темпуса, но и для наемников из Священного Союза, значит, империя пребывала в худшем состоянии, чем он мог предположить.

Однако то, что было плохо для Санктуария и всех рэнкан, вовсе не обязательно должно быть плохим для его маленького отряда. Если повезет, Уэлгрин сумеет отыскать в городе состоятельных людей, которые заинтересуются его находкой. Но стоило ему подумать об удаче, как в голову приходили мысли о цыганах. Их проклятие ввергло его в число неудачников: если Уэлгрину везло, считалось, что могло быть и лучше, если удача покидала его, об этом лучше было помалкивать.

— А что дом, которым я интересовался? — спросил Уэлгрин после короткого перерыва в беседе.

Трашер с облегчением воспринял смену темы разговора.

— Дом как дом. Стоит на улице Оружейников, как ты и говорил. Этот мастер по металлу Балюструс, видимо, довольно интересный мужик. Все думали, что он умер, до тех пор, пока Молин… — Трашер вдруг оборвал рассказ, хлопнув себя по лбу. — Какой я идиот! В Санктуарии изменилось решительно все. Даже боги! С фасада дворца смело имя Вашанки. От камня валил пар целый день и целую ночь. Вашанка! Бог-Громовержец! Он явился в город с небес, а с ним и Азиуна.

— А «черви»? Колдуны? Сучьи отпрыски? — спросил Уэлгрин, прерывая поток теологической болтовни Трашера.

— Едва не убили самого Молина. Некоторые утверждают, что у Первой Супруги Санктуария родился новый бог, что повлекло за собой полосу катаклизмов. Официально священники винят во всем нисибиси, но не могут объяснить, зачем нисийцам волшебная война в Санктуарии. Риггли поговаривают, что это пробуждение Тысячеглазого Ильса. А маги вообще не говорят ничего, потому что половина из них уничтожена, а остальные попрятались. Местные С'данзо наживают состояния.