Беспокойные союзники - Асприн Роберт Линн - Страница 9

— Компромисса! С этими ранканскими свиньями?!

— ..ибо компромисс и дает тебе возможность всякий раз оставаться с прибылью. А для этого надо работать головой!

— Ага! А они в ответ будут работать мечом. Нет, отец. Только не в таких условиях, когда у нас запросто могут все отнять. Когда они сами не соблюдают никаких правил. Когда мечи есть только у них. Ты идешь своим путем? Хорошо, иди. А я пойду своим.

И, наверное, мы оба будем правы.

И все это Берут говорил, сверкая глазами и с той самой полуулыбкой, что потом преследовала его отца даже во сне. Как и вид его мертвого тела. Тело сына Нас-йени отыскал два дня спустя там, куда его выкинули ранкане — на куче мусора, где птицы в те мрачные дни собирались огромными черными стаями, охотясь за падалью и мертвечиной. У Берута к тому времени уже не было глаз. А уж что с ним успели сотворить эти палачи, прежде чем до него добрались птицы…

И тогда Нас-йени начал свою войну, торговую. Он остался без гроша, но не продавая, а в кои-то веки отдавая все повстанцам — деньги, оружие, припасы — и щедро платя тем, кто мог помочь ему найти тех ранкан, которые ответили бы на один-единственный вопрос, сообщить ему одну-единственную вещь, назвать одно-единственное имя: того, кто убил Берута.

Его интересовало только одно: кто. Почему — в данный момент значения не имело. Он был настоящим илсигом. Он был человеком чести — илсиги всегда были такими до того, как начали торговать с ранканскими завоевателями, вооруженными мечами, хотя сами илсиги мечей не имели. Он происходил из старинного рода. И наизусть помнил в отличие от многих своих соплеменников всю историю этого рода и знал цену заслугам своих предков.

Теперь он еще лучше понимал — даже он все-таки забыл об этом, пока сын не напомнил! — что кровью в нашем мире можно расплатиться за все, а уж если на тебя свалился такой огромный долг, расплатиться можно только кровью.

Имена этих людей — вот чего он требовал от своих информаторов. Узнайте их имена.

И ответ наконец пришел: пасынки — Критиас и Стратон.

Тогда он начал собирать сведения об этих двоих. Он узнал о том, что они члены Священного Союза, и выяснил, что это означает. Узнал их боевые клички, выяснил их прошлое — вообще собрал о них все сведения, которые его осведомители сумели извлечь из уличных сплетен и разговоров ранканских солдат в кабаках и борделях.

Он не просто желал им смерти. Он желал отомстить. Он желал их полностью уничтожить — неторопливо, причиняя тяжкие страдания, которые разрушают душу, если, конечно, у этих мясников есть душа. И пусть им будет так же страшно, как было страшно их жертвам! Пусть и они испытают безнадежный, всепоглощающий, предсмертный ужас!

И поэтому он не стал трогать Стратона, когда узнал, что тот уже заложил свою душу — ведьме. И поэтому он так мучился и страдал, когда пасынки отправились на север и Критиас собрался уходить вместе с ними. И поэтому он еженощно молился самым мрачным и ужасным богам, чтобы те спасли одного пасынка от войны и ее превратностей, а другого околдовали, да так, чтобы обречь его на вечный ад и вернуть — его, гордого, надменного, могучего Критиаса, — прямо с поля боя, всего в крови, обратно в город, где кишмя кишат маги и волшебники и где заправляет Стратон. Да, ему необходимо было вернуть Критиаса обратно — с местью в сердце; вернуть его, воина, с поля боя к околдованному напарнику и.., да, и любовнику! Несомненно, любовнику, как это принято среди напарников в Священном Союзе! Нас-йени знал теперь в подробностях все, что можно было выяснить о Священном Союзе; он знал всех его членов, изучая факты их жизни, как одержимый, как когда-то изучал жизнь своих конкурентов по торговле. И особенно внимательно он отнесся к этой паре — какой они пользуются репутацией, как ведут себя, как расписаны их дни, когда они спят и едят, какое у них выражение лиц… Даже выражение их лиц было ему знакомо, потому что он не раз приближался к ним — ох, как часто он подходил к ним совсем близко! — то к одному, то к обоим сразу, даже терся о них в толпе, а один раз даже заглянул Стратону прямо в глаза, когда они — совершенно неожиданно — столкнулись нос к носу и он заглянул…

…в эти глаза, которые смотрели когда-то в глаза его сына, в которых не было ни капли жалости, в которых теперь был виден один лишь ад.

«Разве не так, убийца? — думал он. — Я мог бы тогда убить тебя.

Я мог бы всадить в тебя нож и наслаждаться выражением твоих глаз, когда в них полыхнет ужас смерти…

Нет, это было бы слишком просто и слишком, слишком рано.

Живи пока, ранканец. Пусть боги хранят тебя, ранканец, пусть оберегают от любых случайностей…»

Он тогда, налетев на Стратона, улыбнулся ему как можно дружелюбнее. А тот, ранканец, что бы там ни отягощало его совесть, как бы он ни ненавидел илсигов, с каким бы недоверием к ним ни относился — вот к этому, например, что улыбается ему! — вдруг почувствовал замешательство и разозлился: с какой стати к нему прикасается какой-то илсиг!

Пусть себе… А может, он ждал удара ножом в живот?..

И очень часто на улицах города, где Стратон привык ходить одним и тем же путем — а в те времена только полный идиот стал бы ходить все время одним и тем же путем, да только Стратон тогда был чудовищно самоуверен, просто одурманен, и им все больше и больше овладевали силы ада, — Нас-йени улыбался ему той же ласковой улыбкой, в которой вроде бы светилось сплошное раболепие и подобострастие. Слава тебе, победитель! Какой ты храбрый! Ты так спокойно ходишь среди нас и по утрам, и по вечерам, но глаза у тебя уже затуманены, ты же околдован, победитель…

Неужели ты еще не понял, кто я такой? А ведь мать моего Берута всегда говорила, что у него мои глаза, да и рот тоже…

Вот только он тебе не улыбался!

А мать его умерла, знаешь об этом? Прошлой зимой. А вот она с тех пор, как погиб Берут, так ни разу и не улыбнулась. А потом просто взяла и умерла. Приняла разом все лекарства, что я купил.

Разом.

Я твой должник, пасынок. Крупный должник.

Говорят, что пасынки возвращаются обратно в Санктуарий.

И Критиас.., тоже возвращается домой. Что же ты скажешь ему, дружок? Что поведаешь о том городе, которым сейчас правишь?

И с кем ты тогда будешь спать?

И что с тобой сделает Темпус Риддлер?

Каждое утро, каждый вечер. Один из этой толпы.

Часть этой толпы, как и Критиас, мрачный, суровый — суровый воин! — ив этой толпе Стратон уже обречен, он уже ведет себя странно.

И здесь Стратон служит Ей, чье имя произносят только шепотом, да и то редко, самым неслышным шепотом и в кругу только тех илсигов, которые еще помнят: у них все-таки есть Защитница.

Все это приводило в замешательство даже Нас-йени.

Но мучения, которые теперь испытывал Стратон, тот ад, в котором тот ныне пребывал, — да, это приносило Нас-йени удовлетворение! Как и слухи о том, что отношения с Критиасом у него неважные.

И чтобы как-то скрасить ожидание, он вернулся к забавам своей юности: соорудил тир в помещении склада, где теперь почти не осталось товаров — их, правда, было вполне достаточно, чтобы хватило одному человеку, который вовсе не собирался жить вечно.

Когда-то он отлично стрелял из лука, давно это было, в юности, еще в те времена, когда он служил в городской страже. Руки и глаза сохранили все тогдашние навыки, но от ненависти рука может дрогнуть, а глаза может застлать горе. Но поставленная цель придавала его рукам твердость, а взгляду — ясность. Критиас вернулся в город. А Стратон уже превратился в развалину. Итак, один из пары сломлен и стал совершенно непредсказуем.

Ну так уничтожь его. Застрели.

С крыши.

Да так, чтобы самому успеть скрыться, а вину чтоб возложили на его напарника! И чтобы все они стали бояться. Так поступил бы Берут, такая месть была бы полностью в его духе, и она обладала острым, пряным привкусом — до чего же было бы хорошо пустить синюю стрелу с синим оперением, какими всегда пользуется Джабал! И не потому, что Нас-йени имеет что-то против бывшего работорговца, а просто потому, что это вызовет невероятный переполох.