Остров Романтики (Стихотворения) - Асадов Эдуард Аркадьевич - Страница 5

Совсем по иному маршруту:

Направо и на проспект.

Туда, где новейшие зданья,

Реклама, стекло, металл.

И где, между прочим, стоял

Дворец бракосочетанья…

Вот так, то с шуткой, то с гневом,

Кипела у них война.

Он звал ее все налево,

Направо звала она.

Бежали часы с минутами,

Ни он, ни она не сдавались.

Так наконец и расстались.

Видать, не сошлись маршрутами.

1967

Вот это запевка, начало стиха:

Ища червяков и зёрна,

Бродили по птичнику два петуха,

Два верных, почти закадычных дружка,

Рыжий петух и черный.

Два смелых, горластых и молодых,

Страстями и силой богатых,

И курам порою от удали их

Бывало весьма туговато…

И жизнь бы текла у друзей ничего,

Но как-то громадный гусак,

Зачинщик всех птичьих скандалов и драк,

Накинулся на одного.

Вдвоем бы отбились. Вдвоем как-никак

Легче сразить врага.

Но рыжий лишь пискнул, когда гусак

Сшиб на траву дружка.

Он пискнул и тотчас бесславно бежал.

И так он перепугался,

Что даже и хвост бы, наверно, поджал,

Когда бы тот поджимался.

Летел, вылезая почти из кожи!

И были б забавными эти стихи,

Когда бы вы не были так, петухи,

Порой на людей похожи.

1967

В вышине, отпылав, как гигантский мак,

Осыпался закат над речушкой зыбкой.

Дернул удочку резко с подсечкой рыбак

И швырнул на поляну тугую рыбку.

Вынул флягу, отпил, затуманя взгляд,

И вздохнул, огурец посыпая солью:

– Отчего это рыбы всегда молчат?

Ну мычать научились хотя бы, что ли!

И тогда, будто ветер промчал над ним,

Потемнела вода, зашумев тревожно,

И громадный, усатый, как боцман, налим

Появился и басом сказал: – Это можно!

Я тут вроде царя. Да не трусь, чудак!

Влей-ка в пасть мне из фляги. Вот так… Спасибо!

Нынче зябко… А речка – не печка. Итак,

Почему, говоришь, бессловесны рыбы?

Стар я, видно, да ладно, поговорим.

Рыбы тоже могли бы, поверь, судачить.

Только мы от обиды своей молчим,

Не хотим – и шабаш! Бойкотируем, значит.

Мать-природа, когда все вокруг творила,

Не забыла ни львов, ни паршивых стрекоз,

Всех буквально щедротами одарила

И лишь рыбам коленом, пардон, под хвост!

Всем на свете: от неба до рощ тенистых, —

Травы, солнышко… Пользуйтесь! Благодать!

А вот нам ни ветров, ни цветов душистых,

Ни носов, чтоб хоть что-то уж там вдыхать.

Кто зимою в меху, кто еще в чем-либо

Греют спины в берлоге, в дупле – везде.

Только ты, как дурак, в ледяной воде

Под корягу залез – и скажи спасибо.

Мокро, скверно… Короче – одна беда!

Ну а пища? Ведь дрянь же едим сплошную,

Плюс к тому и в ушах и во рту вода.

Клоп – и тот не польстится на жизнь такую.

А любовь? Ты взгляни, как делила любовь

Мать-природа на всех и умно и складно:

Всем буквально – хорошую, теплую кровь.

Нам – холодную. Дескать, не сдохнут, ладно!

В общем, попросту мачеха, а не мать.

Вот под вечер с подругой заплыл в протоку,

Тут бы надо не мямлить и не зевать,

Тут обнять бы, конечно! А чем обнять?

Даже нет языка, чтоб лизнуть хоть в щеку.

А вдобавок скажу тебе, не тая,

Что в красавицу нашу влюбиться сложно —

Ничего, чем эмоции вызвать можно:

Плавники да колючая чешуя…

Скажешь, мелочи… Плюньте, да и каюк!

Нет, постой, не спеши хохотать так лихо!

Как бы ты, интересно, смеялся, друг,

Если б, скажем, жена твоя чудом вдруг

Превратилась в холодную судачиху?

А взгляни-ка на жен наших в роли мам.

Вот развесят икру перед носом папы,

И прощай! А икру собирай хоть в шляпу

И выращивай, папочка милый, сам.

Ну а рыбьи мальки, только срок придет —

Сразу ринутся тучей! И смех и драма:

Все похожи. И черт их не разберет,

Чьи детишки, кто папа и кто там мама.

Так вот мы и живем средь морей и рек.

Впрочем, разве живем? Не живем, а маемся.

Потому-то сидим и молчим весь век

Или с горя на ваши крючки цепляемся.

Э, да что… Поневоле слеза пробьет…

Ну, давай на прощанье глотнем из фляги. —

Он со вздохом поскреб плавником живот,

Выпил, тихо икнул и ушел под коряги…

1969

Заяц труслив, но труслив оттого,

Что вынужден жить в тревоге,

Что нету могучих клыков у него,

А все спасение – ноги.

Волк жаден скорее всего потому,

Что редко бывает сытым,

А зол оттого, что, наверно, ему

Не хочется быть убитым.

Лисица хитрит и дурачит всех

Тоже не без причины:

Чуть зазевалась – и все! Твой мех

Уже лежит в магазине.

Щука жестоко собратьев жрет,

Но сделайте мирными воды,

Она кверху брюхом тотчас всплывет

По всем законам природы.

Меняет окраску хамелеон

Бессовестно и умело.

– Пусть буду двуличным, – решает он. —

Зато абсолютно целым.

Деревья глушат друг друга затем,

Что жизни им нет без света,

А в поле, где солнца хватает всем,

Друг к другу полны привета.

Змея премерзко среди травы

Ползает, пресмыкается.

Она б, может, встала, но ей, увы,

Ноги не полагаются…

Те – жизнь защищают. А эти – мех.

Тот бьется за лучик света.

А вот – человек. Он сильнее всех!

Ему-то зачем все это?

1968

Хвастливый горластый вор-воробей

Шнырял по дворам, собирая крошки,

Потом, за какой-то погнавшись мошкой,

Вдруг очутился среди полей.

Сел у развилки на ветвь березы

И тут увидел невдалеке

Подсолнух, стоящий у кромки проса,

Точно журавль на одной ноге.

– Славный ты парень! – сказал воробей. —

Вот только стоишь тут, уставясь в небо.

Нигде ты, чудило глазастый, не был,

Не видел ни улиц, ни крошек хлеба,

Ни электрических фонарей.

Прости, но ведь даже сказать смешно,

Насколько узки твои устремленья.

Вертеть головой и видеть одно:

Свет – вот и все, что тебе дано,

Вот ведь и все твои впечатленья.

Как из оконца, вот так порой

Глядит птенец из своей скворечни,

Но сколько ты там ни верти головой,